Страница 3 из 28
Почему их общий отец, Великий султан, находит время для её братьев и сестриц, а о ней, почти самой старшей, не помнит? Почему матушка Алишера и Лейлы глядит на неё с отвращением и брезгливостью, как на какого-то паука? Однажды Ирис случайно столкнулась с ней и сама была не рада. Нянюшку после этого долго ругали, и теперь, перед тем, как пойти поиграть в особый дворик с особыми детьми, приходилось узнавать, чем занята хасеки-валиде, и не вздумается ли ей в это же время навестить маленьких шахзаде.
В общем, довольно рано Ирис поняла: чем ты незаметнее, тем лучше. Не лезь на глаза. Не задавай лишних вопросов. Не зли и не раздражай никого. Думай о людях что угодно, но держи мысли при себе. Терпи. Жди.
Может, отец о тебе ещё вспомнит.
Может, всё изменится к лучшему.
Может…
О последнем Мэг не говорила, но у малышки Ирис были ушки на макушке и умная головушка, и не раз она слышала перешёптывания взрослых девушек о том, что Айше-хатун уже – страшно подумать – скоро тридцать, а гарем пополняется и пополняется молоденькими одалисками. Не всё этой тиранше одной-единственной держаться за спинку трона, глядишь, рано или поздно придётся подвинуться… Ирис едва не схлопотала взбучку, однажды пересказав няньке подобные разговоры.
– Не смей! – грозным шёпотом предупредила Мэг. – Пусть другие болтают, что хотят, и сами за это расплачиваются, а ты – молчи! У неё везде свои уши. Длинноязыкие здесь долго не живут, запомни!
Она запомнила.
Но детское сердце беспечно. Ему свойственно больше тянуться к хорошему, нежели помнить о плохом. А потому – Ирис часто не замечала косых и хмурых взглядов, была отзывчивой и доброй, послушной и ласковой.
Прошло несколько лет, и в Большом Гаремном Дворе почти никто не помнил, кто такая эта егоза, что крутится то по саду, то на кухне, то в банях – помогает, как может, ещё молодой женщине, вечно не снимающей тёмного платка. И почему ей дозволяют играть с детьми самого Солнцеликого? На вопросы любопытных новых одалисок главный евнух отвечал скупо, что дитя – дальняя родственница Повелителя и живёт при гареме из милости. Гурии тотчас теряли к ней интерес. До того ли, если у каждой в сердце мечта: выбиться хотя бы в гюзде, «замеченную», а там – шаг за шагом, потихоньку, глядишь – и потеснить хасеки-султан… Они юны и свежи, а прекрасная Айше не молодеет. Сераль же – сказочное место, где, говорят, даже посудомойка или банщица может вознестись до небес, попадись в счастливый час на глаза повелителю правоверных.
***
Приподнявшись с корточек, Ирис стряхнула с ладошек жёлтую пыльцу, не заметив, что такая же солнечная полоска осталась на носу и на щеке. Повторила, улыбаясь, смешное название:
– О-ду-ван-чик…
Каким ветром занесло сюда пушинку северного гостя, что притаился сейчас под розовым кустом в гаремном садике? Подражая Мэг, девочка, не сдержавшись, снова нежно коснулась пушистых, как цыплятки, раскрытых блюдечек-головок. И вспомнила, как у няньки увлажнились глаза и задрожал голос, когда они с ней впервые обнаружили этих крошечных гостей. Она ахала и качала головой:
«Милые вы мои, да как же вы сюда попали? Ах, вот оно что! Смотри, детка! Вот откуда они перелетели!» – И ткнула пальцем в сторону решётчатой ограды, отделяющей сад от мужской половины. Ирис тогда ещё захихикала.
«Цветочки умеют летать?»
«Ещё как умеют. Это ведь одуванчик, милая, понимаешь? Он скоро отцветёт – и станет круглым шариком из пушинок, дунешь на них – и разлетятся во все стороны. Это цветок с моей родины».
«Его принёс пустынный ветер?»
Мэг вытерла слёзы.
«Не думаю, детка. Моя родина далеко, очень далеко, я же рассказывала. Пустынный ветер туда не долетает. Разве что…» Вздохнула. «Наш повелитель иногда прогуливается здесь со своими гостями из других стран. Может, у кого-то к сапогу и прилипло семечко. Да и проросло: сперва на той стороне, а уж потом семена перелетели сюда. Или, знаешь, как бывает… Попали в зерно, которым птиц подкармливают, а с птичьим помётом – сюда… Всё может быть. Ох, Ирис, детка, надо же, одуванчик… Прямо как у меня в огороде. Сколько же я их повыпалывала, да ругалась на них чёрными словами – сорняки ведь, и никогда не думала, что так обрадуюсь им однажды, прямо как родным…»
Она осеклась. Но десятилетняя девочка вдруг всем сердцем почувствовала тоску этой немолодой, как ей казалось, женщины, заменившей маму. Надо же… В гареме так хорошо и спокойно, если не считать придирок к ней, Ирис, а Мэгги, оказывается, до сих пор грустит о далёкой стране, в которой, наверное, и жить-то невозможно из-за жуткого холода. Но, несмотря на морозы, в далёкой Ир-р-рландии – как раскатисто любила выговаривать Мэг – бывают иногда и солнышко, и весна… раз уж зацветают цветы.
С тех пор эта местинка под розовым кустом стала их Большим Секретом. Их, да ещё главного садовника, который, скрепя сердце и опустив в карман несколько медных монет, согласился не выпалывать иноземный сорняк. Пользуясь свободой, когда нянюшку отзывали на помощь служанкам в гаремных банях, Ирис каждый день прибегала сюда, чтобы не упустить, когда жёлтые тычинки побелеют и, наконец, распушатся. Ей всё не верилось, что плоский, как монетка, диск соцветья вдруг обернётся идеальным шариком. Хотелось увидеть волшебство собственными глазами.
Но сегодня они всё ещё были жёлтые и целёхонькие.
«Шр-р-р»…
Она вздрогнула от странного чуждого звука и завертела головой Что это?
«Шор-р-р…» – донеслось откуда-то издалека, не из-за ограды, а намного дальше, словно зарокотало море, о котором часто рассказывала няня, но которому неоткуда было здесь взяться. «А-а-а… У-у-у… Шр-р-р…»