Страница 18 из 50
Том был без сигареты и красного халата. Только сейчас я поняла, насколько же он маленький. Совсем ещё детское лицо и невысокий рост. Он ниже меня. Он не одобрял нашу пару, потому что любил меня. Но он любил и Тома, потому что тот был его другом. Возможно, самым близким в этом мире. И сейчас он его потерял.
- Я не кричал, когда она застрелилась. Я не плакал, когда приехала скорая. Но когда я увидел эти белые снежинке на красном дереве, я понял, что больше никогда её не увижу. Ненавижу снег.
- Кем была Амелия?
- Другом. Она была старше меня на 5 лет. Её не любили. А я увидел, как она качалась в одиночестве на качелях, и это зрелище удручило меня.
Я смотрю в сторону матери Марка. У неё растерянный и виноватый вид. Она была трезвая. Думаю, похороны её окончательно отрезвили. Больше к бутылке она не притронется: она будет внушать ей страх.
- Зная свою мать, сомневаюсь.
Марк, ты мёртв. Трупы не разговаривают, они молча лежат в гробах.
- Небеса прощались с Амелией, - сказала я, - Они прислали прощальный подарок - первый снег, печальный и красивый.
Гроб Марка засыпали землей. Мать подбежала к ямке и бросилась на колени.
- Марк, прости за всё! Я была такой скотиной, прости меня, Марк! Прости! - её голос сорвался.
Священник положил руку её на плечо. Подруги подбежали к ней и отвели её в сторону.
Невыносимо светило солнце, весь мир будто улыбался. Я смотрела, как гроб скрывает земля. Нет возврата. Как в стихе Эдгара По.
Я возвращаюсь домой, бреду по раскаленной пыльной дороге. Собаки плескаются в воде, кошки лениво потягиваются. Молодежь слушает музыку, дети играют в мяч.
Его нет, его нет, его нет. Нет его. Нет, нет, нет. Нет его. Больше нет. Нет Марка. Нет.
И не будет. Никогда. И нигде. Остался лишь пустой дом с убитой горем матерью, разбитое сердце черлидерши и одинокий Том, оставшийся без последнего друга. И я, потерявшая последнее, что делало меня человеком.
Я поднимаю голову. Глазам больно смотреть на синеву неба. У меня кружится голова. Плывет по небу одинокое облако. Маленькое, медленное. Мне хочется провалиться в яму. Не заметить, что под ногами больше нет опоры. Или чтобы меня сбила машина. Такие, как я, должны умирать, долго и мучительно.
- Если стереть косметику, то что от тебя останется? Ха-ха-ха! - слышу я голос черлидерши. В её смехе чувствутся подавленный плач, - К сожалению, такие, как Марк, падки на пустышек. Придумают себе образ святой девы и молятся на него.
Черлидерша уходит. Я не вижу её лица, но знаю, что она плачет. На похоронах все смотрели на меня с укором. Я единственная, кто не плакал. Я даже не потрудилась придать себе грустный вид. Я пришла на похороны лишь за тем, чтобы убедиться, что он мёртв. Надеялась, что больше не будет он стоять под окном. Но почему мне тогда так больно?
Такое чувство, будто моё тело - сплошная рана, в которую насыпали соль. Будто тысячи осколков впились в меня. Будто во мне бушует настоящий огонь. Будто я выпила кислоту, которая растворяет теперь мои внутренности. Эта боль похожа на жжение. Но почему? Почему мне больно? Да и боль ли это?
Гул в голове. Гул проводов. Я падаю на колени, разбивая их. Телефон вибрирует.
LeaKills: Кстати, я вот что вспомнила! Я же к психологу ходила! Он классный, именно он научил меня излагать свои мысли письменно. Скинуть?
Дежавю.
Sandra21: Ты же кидала.
LeaKills: В смысле? Ты о чём? Не кидала я тебе ничего.
Я порылась в переписке. И впрямь нет. Я попыталась найти его в интернете, но никакого упоминание о нём не нашла. По адресу находится другое учреждение.
Sandra21: Забей, я перепутала. Так что за психотерапевт?
Леа прислала адрес сайта. Я перешла по ссылке. Психотерапевт мне не понравился: какой-то он лысый и с хитрющими маленькими глазками. Про себя я окрестила его Крысом. Но всё же я записалась на сеанс.
Я вернулась домой. Мать ждала меня на кухне.
- Как похороны?
- Весело, покутили, набухались, нарисовали пенис на лбу у заснувшего парня.
- Не смей так шутить, дрянная девчонка. Иди в свою комнату и делай то, что задали на каникулы.
Я выполнила её просьбу, точнее, только первую часть. Уроки я делать не стала, Марка нет, помогать некому. Я достала из заднего кармана джинс помятую выцветшую фотографию. На ней была я, Марк и два его друга. У меня была короткая стрижка, клетчатая рубашка и рваные джинсы. У Марка был хвостик, он стоял с гитарой наперевес и подмигивал в камеру. Один его друг долговязый и чернокожий. Другой - латиноамериканец с проколотым ухом. Чернокожий переехал, латинос бросил школу.
Я вспоминаю толстую подругу. Её называли жирухой и ненавидели только за это. Я ненавидела её за трусость. Но разве бы я поступила на её месте иначе? Врят ли. Вот и нечего корчить из себя святую.