Дело Пентагона

Где-то в процессе нас прерывают, приносят игристое вино, и я, загородившись дверью, беру его. Если бы не это, мы бы, наверное, так до кровати и не добрались — остались на полу.

В первых лучах солнца я почти достаточно трезвая, чтобы быть в шоке от видения того, что стало с мебелью гостиничного номера. Радуюсь, что я не попросила номер люкс и внезапно проваливаюсь в сон.

Просыпаюсь я только в полдень. Шон лежит на кровати, накрыв голову подушкой. Простыня бесстыдно откинута в сторону, почти ничего не скрывает, и я вижу, как свет струится по рельефным мышцам его тела. И почему мы договорились всего об одной ночи? Но на самом деле ответ я уже прекрасно помню, потому что алкоголь выветрился. Теперь я трезвая и разумная. Картер, кстати, тоже. Если жив, конечно. Я чувствую себя человеком процентов на сорок, никак не больше. Тяну простынь на себя, ведь Шону она все равно ни к чему. Он так бесподобен, что ему нечего стыдиться. Я бы на его месте тоже не стеснялась. Наверное. Начинаю искать припасенную бутылку вина. Гхм, она стояла на столике, но столик находится определенно не в этом углу, а то бы дверь не открылась… Наконец, пропажа обнаружена — бутылка закатилась под тумбочку и теперь стыдливо прикрыта моим бюстгальтером. Кладу вино в безжизненную руку Шона, и он чуть ли не одним пальцем ее откупоривает.

— Это именно то, чего я хочу больше всего на свете, — бормочет он и делает большой глоток. Ему определенно повезло, что на бутылке крышка, а не пробка. Некачественное вино только что спасло жизнь Шона Картера. Ха-ха.

— Дай и мне, — говорю я и, выхватывая у него бутылку, сама пью прямо из горла. Простыня при этом практически падает, обнажает мой бок. Я не могу одной рукой ее поправить и не хочу, чтобы Шон видел меня голой, но его глаза уже изучают кожу. Возвращаю вино и поправляю простынь. Но глаза Картера горят, будто прожигают дыры в ткани. — Шон, не смотри так на меня. Одна ночь. Таков был уговор.

Но в этот же момент на его виске начинает пульсировать жилка. И я не хочу смотреть ниже, я не выдержу если взгляну!

— ШОН! — окликаю я его громко.

— Да? — спрашивает он так, словно контролирует не только себя, но и весь мир. И я все-таки смотрю ниже. Мда, до настоящего самообладания ему далеко.

— Одна ночь. И все.

— Одна ночь, из которой я ничего не помню, — буднично сообщает мне он.

Вот это новость… как я жалею, что не знала об этом раньше. Я бы позволила себе больше, в десятки, сотни раз. Я могла бы заставить его говорить, заставить объяснить все, что я так и не поняла о нас. И самое главное — выяснить, почему он сделал все, чтобы я ушла. Это больно. Прошло три года, а рана не заживает. Ведь вопрос остается без ответа. Почему он не оставил мне даже шанса? Измены? Их я терпела — обижалась, но привыкла. Унижения? Он умел за них извиняться в своей единоличной эгоистичной манере, что я, в конечном счете, научилась понимать и принимать. Но последнее, что он сделал, не оставило мне выбора. Сознательно причиненный вред — не то, что я смогла бы пережить. Тогда встает вопрос: почему я в этом номере, наедине с голым Картером, который не помнит ни одной позы, в которой имел меня прошлой ночью?

— Это не моя проблема. И, поверь, тебе повезло.

— Я был настолько плох?

— Если подпевание Тине Тернер считается.

— Я был настолько плох, что ты отказываешься со мной спать? — полностью игнорирует он мои колкости.

— Шон, ты не был плох, и мы оба это знаем. А еще мы оба знаем, почему я с тобой отказываюсь спать и дальше.

Внезапно он встает и подходит ко мне.

— Один раз, чтобы я запомнил. Иначе это эгоизм.

— Ты был пьян, но свое получил.

— Фактически, о том, чтобы я напился, меня попросила ты. Косвенно, но все же. И мне нужно получить то, о чем просил тебя я.

Он рывком выхватывает у меня простыню. И я стою перед ним голая. Но недолго. В следующее мгновение я уже повисаю у него на шее, обвивая его бедра ногой. Я рехнулась. Не забудьте записать в медкарте!

Ночью мне все виделось иначе. Как-то мягче, без горьковатого привкуса последующего расставания. А он словно делает все возможное, чтобы я пожалела о своем решении. Не может же он в самом деле хотеть, чтобы я вернулась? Или он рассчитывает на курортный романчик, который нам Леклер по доброте душевной позволит? Это безумие, это неправильно. Так не должно быть. То, что уходит, исчезает насовсем, иначе быть просто не может. «Мы» — я и Шон Картер — канули в Лету, возврата нет. Это блажь, уступка прошлому, попытка расставить все по местам, так что он делает? Зачем?

Я лежу на кровати. Воздуха мало, а тот, что остался — слишком горячий. Кожа липкая от пота, но я безмерно, безгранично счастлива. Будто все проблемы решились. Выброс эндорфинов в кровь и все тому подобное. Черт подери! Что я творю?!

— И ты хочешь, чтобы это не повторилось? — спрашивает Шон.

— Я… согласна на отсутствие рецидивов, — говорю ему я. И искренне верю собственным словам. — Это не значит, что я тебя не хочу, — неожиданно добавляю я. Мне даже не надо поворачивать голову, чтобы знать, что он на меня смотрит. — Но это не меняет того, что мы с тобой совершенно разные. И не меняет того, что я не в состоянии простить то, что ты со мной сделал. Тебе никогда не понять, сколько сил я тратила на то, чтобы быть совершенством, чувствовать себя совершенством. А ты только брал и разрушал мои попытки. Унижал, заставлял уподобляться тебе. Или не тебе, но кому-то, кто совсем на меня не похож. А по-моему на этом свете нет ничего, что стоило бы отказа от себя. Я уже пыталась подстраиваться, но ничего не вышло. С чего ты взял, что я хочу рискнуть снова?