Страница 96 из 119
POV Настя
– Как мне лучше сесть? Вот так нормально?
Никогда бы не думала, что я на это способна – задержать дыхание от вида крепкого мужского пресса и темных подмышек, мелькнувших перед глазами. От вида сбегающей к паху дорожки волос, исчезнувшей за поясом низко сидящих на бедрах джинсов. Почему? Ведь я столько раз до него видела полураздетых парней.
Я смотрю на грудь Стаса, и у меня заходится пульс и пересыхает горло. Так происходит всегда, когда мы остаемся одни, но сейчас… Я едва чувствую пол под собой, настолько удивлена увиденным.
– Да, хорошо. Просто… Просто откинь плечи. Обопрись о стену и смотри на меня…
Секунда… Две… Три…
Господи, я слышу, как оно мерно тикает – наше время, вновь оказавшееся здесь. Раздвинувшее границы вокруг нас до бесконечности! И в этих границах снова есть только мы и притяжение – вязкое, горько-сладкое, которому противиться все сложнее.
Он делает, как я прошу. Откидывает плечи и упирает затылок в стену. Вытянув ногу, вторую подгибает под себя, оставляя руки свободно лежать на бедрах. Смотрит прямо, без вызова, без стеснения позволяя рассмотреть свое красивое и сильное тело. Тело молодого мужчины, в отличие от юркого красавчика Бонне. Слишком гибкого и жизнерадостного, чтобы отыскать в нем нужные черты.
Расслабленная поза. Обманчиво-расслабленная, если не знать, не чувствовать, как он напряжен. Сейчас за него говорят глаза. Мне достаточно смотреть в них, чтобы отобразить своего Бродягу на выступе скалы. Одинокого как ветер, что треплет его темные волосы. Застывшего в соленых брызгах зимнего океана. Мелких, болезненно-колючих, ледяных, как застывшая память, что разъедает само сердце.
Да, именно таким я рисовала своего Бродягу в воображении. Именно эти глаза искала и не могла найти. Такими видела его плечи, шею, грудь, подставленные стихии. Только в моих видениях на оголенной груди не было надписи и поразивших меня слов. С левой стороны. Там, где бьется…
Я снова и снова смотрю на парня, отказываясь верить.
«There is only Elf in my heart», – на гладкой, загорелой коже.
«Только Эльф в моем сердце», – каллиграфическим шрифтом. Витиеватым в названии прозвища. Красивая работа.
– Господи, Стас, ты с ума сошел. Это же… это татуировка?!
– Нет.
– Но как же…
– Для меня – нет, Эльф. Это моя жизнь и мое сердце.
Я не знаю, что сказать, но откликаюсь всем существом. Не понимая Стаса, – того жестокого и злого мальчишку, когда-то ненавидевшего меня, – не понимая себя.
Ведь не искал, забыл, тогда почему? Так глубоко, по живому – почему?
Я опускаю глаза, снова смотрю в лицо, на лист и рисую. Рисую, когда становится темно и приходится включить свет. Когда небрежный узел волос распускается, и я спешу отвести его набок скорой рукой – потому что не до него, не сейчас, после. Когда вместо слов говорит вдохновение.
– Стас, я хочу тебя спросить. О личном. Можно?
Я почти уверена, что он откажет. Не про Стаса песня об откровении. Прогоняю смущение от своей смелости, но оно все равно выступает пятнами на скулах.
– Спрашивай. Но только вопрос за вопрос. И честный ответ. И я спрошу тебя первым.
– Хорошо.
– Где ты познакомилась с французом? На самом деле.
Неожиданно. Неужели не поверил?
Я продолжаю накладывать грифелем мелкие штрихи.
– Во Франции, в Версале. Все так, как я и рассказала за столом.
– Как быстро вы стали жить вместе?
Это второй вопрос, голос Стаса твердеет, но я боюсь, что он раздумает отвечать, и после небольшой паузы признаюсь:
– В первый же день знакомства.
– Господи, Эльф…
– Ты просил ответить честно. У нас с Арно была общая квартира неподалеку от архитектурной школы. Это все.
Он молчит, и я не могу не спросить, потому что чувствую то же самое – обиду и горечь.
– А ты? Сколько тебе требовалось времени, чтобы…
Смелости не хватает договорить, но он понимает меня.
– Нисколько. Я просто переступал и шел дальше. Твоя очередь.
Да, моя, но задавать вопросы все труднее. Нам нечего предъявить друг другу, но есть о чем спросить.
– Когда ты сделал татуировку? Зачем? Это же видят многие.
– Не помню точно. Кажется, на третий день после того, как ты уехала. Я плохо помню то время, но татуировщика нашел самого лучшего. Твое имя было достойно красивого шрифта.
– Это не мое имя.
– Твое, Эльф. Ты это знаешь.
– Но зачем?
– Чтобы больше никогда себя не обмануть. И мне безразлично, что скажут другие.
– Однажды ты можешь понять, что ошибся. И что тогда? Кому-то это причинит боль.
– Однажды я уже это понял и никому не давал пустой надежды, даже себе. Но ты вернулась.
– Ты изменился, Стас. Я еще помню тебя другим.
– А ты нет.
– Что, все такая же Скелетина?
Он не спешит отвечать, не отпуская взглядом мое лицо. Приподнимает уголок рта в печальной улыбке, но глаза оживают, и я тянусь к ним всем чувством, что еще живет во мне.
– Все такая же сказочно-красивая девчонка, нежная и хрупкая как стекло, которую я едва не разбил. Скажи, Эльф, ты когда-нибудь жалела о тех словам, что я заставил тебя сказать? В тот наш последний вечер?
Мне не требуется время, чтобы подумать. Это время необходимо, чтобы справиться с горячей волной, опалившей горло, и унять забившееся сердце от нахлынувшего воспоминания, с каким неистовым отчаянием он целовал меня. Хоть немного, хоть чуть-чуть.
Если бы я могла об этом забыть. В тот день во мне боролись два чувства, и оба были настолько яркие, что несли боль.
– Нет, никогда.
– А я жалел, что не сказал. О многом жалел, но было поздно.
И наконец тот самый вопрос, который мучил меня с первого дня.
– Откуда у тебя шрамы?
– Где, Эльф?
– На руках.
– Не знаю, о чем ты говоришь.
– Перестань. Ты обещал быть честным.
– У меня была сложная юность, не помню.
– Стас, я серьезно.
– Эльф, я не вижу их. Они часть меня. Я не прошу тебя принять их, просто не замечай.
– Не могу.
Потому что я вижу. Вижу их! Затянувшиеся, блеклые, множественные, исполосовавшие крепкие запястья.
Не знаю, куда исчезает карандаш и разделяющие нас метры. Как я оказываюсь перед ним. Я просто беру его за руку, и ток прошивает меня. Искрит на пальцах, едва касаюсь его, глажу запястье… И снова трудно дышать. Всегда, когда мы рядом, нам трудно дышать.
– Ты хорошо пахнешь, Эльф.
– Не придумывай. Я не пользовалась парфюмом.
– Тебе не нужен парфюм, чтобы нравиться мне.
Горячая ладонь ложится на поясницу, притягивая меня к парню. Губы шепчут теплой волной в живот:
– Настя, почему… Ты любишь его, скажи? Любишь? Ты моя. Я всегда так чувствовал. Только моя!
– А ты, Стас? Для кого ты? Как быстро переступишь через меня и пойдешь дальше? Оставив без надежды смотреть тебе вслед? Пожалей, я не смогу выжить второй раз, – но пальцы незаметно вплетаются в темные волосы. Гладят затылок, спускаясь на шею. – Наверно, было ошибкой вернуться сюда. К тебе.
Где-то за спиной открывается дверь, звучит громкое «Вау!», и радостный возглас Арно заставляет меня отпрянуть от парня.
– Стейси, детка! Не верю своим глазам! У тебя получилось! Вот это да!
Арно, взъерошенный и сонный, стоит на пороге спальни и смотрит на мольберт. Подходит ближе к рисунку и только тут замечает нас. Разглядывает со странной смесью чувств на лице – удивления и недоверия.
– Извини, малышка, кажется, я уснул. Твой сводный брат здорово меня вырубил. Но не волнуйся, после недели репетиций и перелета это именно то, что надо.
– Чувак! – обращается к Стасу. – Ты в следующий раз хоть пледик на гостя набрось, а то родители вошли, а я практически неглиже, неудобно. А все по твоей вине!