Только ты

– Со мной тоже, – возражаю я. – Здесь много твоих друзей, не может быть, чтобы тебе негде было переночевать.

– Так и есть.

– И? – осторожно спрашиваю, все дальше высовывая нос.

– Спокойной ночи, Эльф. Спи, я останусь.

Легко сказать. Стас давно не мальчишка и вправе сам решать, где и с кем ему проводить эту самую ночь. Я повторяю это себе много раз, скрывшись в палатке, но уснуть все равно не получается.

Я набрасываю кофту и выхожу. Сажусь рядом с ним на обломок сухого ствола, запахивая ее на груди. Звук в лесу стоит неповторимый. В отдалении слышны голоса неугомонных студентов, стрекот сверчков, кваканье лягушек в реке…

– А Дашки все нет, – получается сказать тоскливо и как-то обреченно. – Как думаешь, у них с Петькой все хорошо?

– Иди сюда, – Стас вдруг притягивает меня к себе, укрывая курткой. – Замерзнешь. Я думаю: они сами во всем разберутся.

И все. И снова тишина, в который мы сидим бок о бок, и я вновь боюсь дышать. Даже на мотоцикле я не была к нему ближе.

– Нет, лучше так. От земли тоже холодно, – он поднимает меня, усаживая к себе на колени. – Извини, не сдержался, но тебе так точно будет теплее, а мне легче.

– Или не легче, – горько смеется, уткнувшись носом в мою шею. Осторожно опускает ладонь под курткой на спину. Забирается пальцами выше. – Эльф, я от тебя схожу с ума. Всегда сходил. Когда ты так близко, не могу не трогать. Я отпущу тебя спать, только скажи. У тебя есть власть надо мной, я хочу, чтобы ты об этом знала.

Я поднимаю подбородок, отводя голову. Открываю шею для его раскрытых губ. Да, у него тоже есть власть надо мной, и сейчас, на его коленях, я чувствую себя бесправной.

– Как у тебя бьется сердце… – горячая рука обжигает кожу. Пробравшись под кофту, ложится под грудь, осторожно пробуя ее тяжесть.

– Стас…

– Настя…

Мне стоит лишь повернуть голову, и его губы тотчас же находят мои. Накрывают их бережно, в томительной ласке покусывая и приручая. Жадным напором делая послушными и отзывчивыми. Живыми.

Как же я буду жить без них? Зная, что они целуют многих? Неужели Арно прав и мне никогда не стать счастливой? Как я могла переоценить свои силы?

– Почему?.. Почему ты не искал меня? – это говорю не я, а что-то во мне. Глубоко скрытое, потаенное. То, что болит много лет и вот наконец прорывается наружу. – Зачем любил других?

– Я не мог. Не мог, Настя.

Это невероятно тяжело, но я отталкиваю его. С трудом отрываюсь от губ. Снова целую их – уже мягкие, податливые… дернувшиеся навстречу, чтобы запомнить моими. Запомнить, что пусть на короткое мгновение, но они принадлежали мне.

Я отпускаю Стаса и встаю. Говорю, не сумев сдержать горечи, отравившей слова:

– Значит, не любил. А теперь я тебе не верю.

Утро для нас с Дашкой наступает поздно. Мы обе просыпаемся трудно и долго лежим, глядя в единственное в палатке окошко, разбираясь с собственными мыслями. День погожий и солнечный, в лесу шумно… наверняка для многих студентов сегодня праздник продолжится, но не для нас.

– Настя? – негромко зовет Дашка, и я откликаюсь:

– Да?

– Ты точно не хочешь остаться? – спрашивает, словно знает, о чем я думаю.

– Нет. Мне здесь делать нечего. А ты?

– И мне нечего. Поехали, Матвеева. Хорошо, что у нас свои колеса и никого просить не нужно.

– А как же Петька?

И подруга коротко вздыхает:

– А Петька не придет.

Мы идем к реке, завтракаем в компании соседок и убираем палатку. Я на секунду оглядываюсь, когда слышу за спиной разговор незнакомых парней, которые проходят в нескольких шагах от нашей полянки:

– Ты слышал: компания Серого свалила. Еще рано утром. Потапенко сказал, что ночью была драка. Наши видели.

– Слышал. Если хочешь знать мое мнение, то Воропаев сам нарвался. Лично мне он никогда не нравился…

Меня останавливает Дашка. Я даже не заметила, как шагнула следом за парнями, выискивая взглядом знакомую фигуру. Твердо берет за руку, удерживая на месте.

– Поехали домой, Настя. В конце концов, мужики на то и мужики, чтобы самим во всем разобраться. А нам не помешает разобраться в себе.

Она права. Не знаю, слышала ли Кузнецова о нашем со Стасом поцелуе и ссоре между парнями на берегу (я уснула под утро и не застала ее возвращения), но подруга не кажется удивленной. Скорее озадаченной и грустной. И спокойной. Даже странно. Засыпая, я так надеялась, что у них с Петькой все получится.

Мы садимся в машину и уезжаем, оставляя лес и праздник позади. Збруев не обманул, он оказался шумным, интересным, насыщенным на впечатления и события днем. Но всему есть мера, и мы с Дашкой вчера свою уже с лихвой отмерили. Пора бы возвратиться домой.

– Так почему Петька не придет? – решаюсь спросить подругу. – Он не предложил встретиться?

– Нет.

– Да? – я огорчаюсь, услышав, что шансы Дашки поправить личную жизнь не сдвинулись с точки. – Мне жаль, Даш. Я знаю: он хотел, чтобы ты приехала.

Девушка так сильно обхватывает пальцами руль, что белеют костяшки.

– Он… – шумно сглатывает чуть не вырвавшееся из груди чувство. – Он не предложил встретиться, Настя. Он не хочет встречаться. Сказал, что устал ждать меня, от всего устал. Представляешь, – Дашка не мигая смотрит на дорогу, – Петька сказал, что если я хочу быть с ним, то… В общем, он сказал, что женится на мне и что давно для себя все решил.

Что?!

– Что? – я так удивлена, что не нахожусь с ответом. Смотрю на подругу, заполняя паузу молчанием и тысячью незаданных вопросов, готовых сорваться в пустоту, не решаясь спросить о Марине. Но Дашка отвечает сама:

– Или на мне, или ни на ком вообще. У нас ничего не было, Настя. Он не захотел. Точнее, захотел, но…

Девушка смущается.

– Не говори, если не хочешь.

– Нет, я хочу, – упрямо кивает. – Должна же я хоть кому-нибудь рассказать! Иначе сойду с ума! Он не делал предложения Марине. Да, они все ждали, но Петька не делал. И не любил никогда. Она была у него первая, и он был на меня обижен. Надеялся забыть, – Дашка вдруг всхлипывает носом. – Не получилось. И другую любить – не получилось. А потом Марина забеременела, но что-то пошло не так… Петька не признался, но мне кажется, что Воропаева держала его возле себя чувством сострадания и вины. Она умеет вить из людей веревки, я это еще со школы помню.

– Да уж, – так получается, что мы вздыхаем в унисон.

– Он порвал с ней в тот вечер, когда вы встретились в университете. Понял, что больше так не может, без меня не может, а она попросила дать время. Они давно уже не вместе, только Марина не хочет в это верить.

– И? – подталкиваю я Дашку к признанию, глядя, как девушка мрачнеет на глазах.

– И если я отвечу «нет», то Петька уедет и больше никогда не вернется. Никогда, понимаешь! Я знаю Збруева, он может!

У Дашки из глаз капают слезы – крупные, как горошины. Она вытирает их дрожащей рукой совершенно по-детски. А я улыбаюсь, чувствуя, как в моем сердце расцветает что-то доброе и лучистое, от радости за подругу.

– Так почему же ты плачешь, Кузнецова? – глажу ее по плечу. – Они расстались с Воропаевой, это Петькино решение, не твое.

Дашка тормозит машину у обочины и опускает взгляд. Смотрит на свои руки, сжимая их в кулаки.

– Потому что я не могу, не могу сказать «да». После всего. Как такое можно простить, Настя? Как? Он будет помнить об этом всю жизнь!

– Значит, можно.

– Я себя сама не могу простить. Думала, он меня ненавидит, а он сказал, что любит. Любит, Матвеева, представляешь? И все это время думал, что безразличен мне. Ведь я никогда не искала встречи. А как искать, скажи, если я такого натворила? Да мне в глаза ему стыдно смотреть! А он замуж… Говорит, не вспомню никогда… Разве я его достойна? Если бы знала, что счастлив с Маринкой, – плюнула бы на себя. И чего ему надо – ведь красавица! Пусть и моль белобрысая, как по мне. Ее папаша спит и видит Петьку в преемниках. Сережке Воропаеву до его мозгов как до луны! А он… Припер меня к стенке. Говорит, жду два дня и уезжаю, если сама ко мне не придешь. Дурак! Ему ж доучиться надо…