Только ты

Незнакомый мужчина склоняется над приспущенным стеклом со стороны водителя и тычет в окно незажженную сигарету.

– Эй, парень! Дай прикурить. Хозяин зажигалку забрал, а мне еще торчать здесь неизвестно сколько. Подохну ж без курева. Ой, девушка! Простите! – спешит извиниться, заметив, как я отпрянула от Стаса. – Я вас прервал, да? Черт, неловко-то как.

Мне тоже неловко под чужим взглядом, а еще досадно. И губы ноют, оттого что не дотянулись, не встретили, не получили.

– Не курю, мужик. Отвали!

Если разочарование умеет говорить, то сейчас оно кричит в два голоса, и мужчина, глядя в лицо Стаса, ставшее жестким, ретируется, поднимая руки.

– Понял, ребята! Виноват, ухожу.

У ворот стоят два незнакомых автомобиля представительского класса, и Стас хмуро оглядывает их, провожая меня к крыльцу.

– Не нравится мне это, Эльф, – замечает, в неосознанном жесте защиты приобняв за плечи, когда я настороженно прислушиваюсь к голосам, раздающимся в доме, отмечая среди них мужские, – не вяжутся такие тачки с твоей родней из Дальнего Бура и Батей. Может, обознался кто. В жизни все бывает.

Да, бывает. И в этот момент я почти уверена, что так и есть.

Они стоят в гостиной – мачеха и отец. Оба напряженные, вытянутые, подобравшиеся. В просторной комнате кроме родителей я замечаю двоих мужчин и худощавую женщину лет шестидесяти, присевшую на диван. И первый же брошенный на нее взгляд говорит мне, что мы со Стасом ошиблись. Не обознались. Знакомые черты, которые я так часто вижу в своем отражении и на фотографиях мамы, легко угадать даже сквозь мелкую сеть морщин, укрывшую ее холодное, но все еще красивое, холеное лицо.

Она сидит перед мачехой с прямой спиной – темноволосая, в светлом жакете и юбке-карандаш, поджав губы, впившись пальцами в ручки дорогой сумочки-саквояжа, и при звуке наших шагов поворачивает голову навстречу.

– Здравствуйте, – я все же считаю нужным поздороваться с незнакомцами, хотя довольный вид Дмитрия Ивановича, оказавшегося вдруг в нашем доме, заставляет меня скорее уйти прочь, чем еще раз отметить приветствием его самодовольную улыбку и важный кивок головы.

Несомненно, ему есть чем гордиться, сюрприз мужчине удался на славу.

Мы останавливаемся со Стасом на пороге гостиной, когда женщина, увидев меня, схватывается на ноги, скрещивая руки на груди.

– Господи! Анечка! Девочка моя! – громко восклицает, роняя сумочку к ногам, и тут же оседает в руки подоспевшего к ней мужчины. – Но этого не может быть! Николаша, как же так?! Не может…

– А я вам говорил, Эмма Леонидовна, – важно отзывается учредитель, – что девушка – вылитая Аня.

На глазах женщины выступают слезы, руки дрожат, и я бы сама кинулась на кухню, если бы мачеха не отреагировала первой.

– Сынок, принеси воды, – негромко окликает Стаса, и он неохотно выходит из комнаты, чтобы очень скоро вернуться с бокалом в руке.

– Спасибо…

Мы все молчим, ситуация странная, никто из гостей не спешит представляться или объяснять свой визит, и женщина заговаривает снова.

– Когда-то моя кузина Ольга говорила мне, что встретила на отдыхе странную женщину и девочку с ней, очень похожую на меня в юности, но я не поверила. Не смогла поверить, что этот ребенок действительно может оказаться моей внучкой. Господи, Анечка!

Она снова смотрит на меня, и отец не выдерживает.

– Это не Аня. Это Настя, моя дочь. И она похожа на свою мать.

Удивительно, как стремительно эмоции меняют лицо гостьи, возвращая ему ледяную холодность, а спине твердость. Только что дрожавшие губы прорезают нитью бледное лицо, и даже мне хочется сжаться под этим взглядом. Я вспоминаю рассказы бабушки о властном характере этой женщины и понимаю, как непросто было отцу жить в ее немилости.

Она смотрит на него, как на пустое место, как будто не он, а она хозяйка этого дома. Но я знаю, что только терпение мамы Гали позволяет ей это.

– Гришка Матвеев. Сын кладовщицы из городской прачечной. Недоразумение. Чудовищная ошибка, перечеркнувшая судьбу моей дочери. Я была уверена, что ты сгниешь в шахте. Если бы не ты, моя Анечка была бы сейчас жива и замужем за Дмитрием. Сделала бы карьеру в театре! Откуда ты только взялся, нищий прохвост! Вскружил девчонке голову!

Это звучит неожиданно зло в нашем обычно тихом доме, и тишина не спешит поглощать звуки, снова и снова оставляя их звучать в гостиной. Но прежде чем я успеваю изумиться, женщину твердо осекает немолодой мужчина, который все это время придерживает ее за плечи, впервые обращая на себя внимание.

– Мама, прекрати! Немедленно! Кажется, я просил!

Никаких знакомых черт во внешности. Наверное, так выглядит или мог выглядеть мой дед.

– Извини, Григорий, это все от волнения, – мужчина произносит это как можно спокойнее, обращаясь к отцу. – Новость о Насте свалилась на нас как снег на голову. Клянусь, мы не знали… Ну, хорошо! Не хотели знать! Но сейчас-то уж что былое вспоминать. Мы виноваты. Все виноваты. Даже после стольких лет смерть Анны – чудовищная трагедия для нашей семьи.

– Николай, замолчи! Я должна была ему сказать, пусть через столько лет! Если бы не он…

Но вновь заговаривает отец. И я, пожалуй, еще никогда не видела его таким сокрушенным и взволнованным. До того, как мы со Стасом вошли в эту комнату, здесь уже звенело напряжение.

– Твоя дочь, Эмма, ненавидела публику и драмкружки, и ты это знала. Она любила тишину и писала стихи. Ей нравилось смотреть, как ты рисуешь. Когда появилась Настя, мы мечтали, что дочь подрастет и Аня будет учить детей музыке. Обычных детей в обычной музыкальной школе. Мы были счастливы, ей оставался всего лишь год до диплома… Я не знаю, что случилось в тот вечер в твоей квартире, когда она пришла показать вам ребенка. Я был под землей в шахте, а ты дала надежду на примирение, и я ее отпустил. Я никогда не мог ей приказывать. Она должна была вернуться утром, а сбежала от тебя зимней ночью с ребенком на руках, и думаю, тот яд, которым ты отравила мою жизнь, до сих пор не дает тебе спокойно спать. Аня была бы жива, если бы не гордыня вашей семьи, сломавшая ее.

Сыну не удается удержать мать, и гостья уже стоит на ногах.

– Ты! После всего случившегося смеешь мне тыкать?! Обвинять?! Меня, человека, отмеченного заслуженными премиями и регалиями? Всеобщим уважением?.. Лучше расскажи своей дочери, чья она внучка и в чьи дома может быть вхожа, если только пожелает! О тебе же я знать не хочу!

Я чувствую, как ладонь Стаса находит мою. Это как щелчок, что отпускает натянувшуюся до предела нить. Даже не подозревала, что так напряглась.

В гостиной звучит голос мачехи:

– Так, кажется, всем пора выдохнуть, и особенно вам, уважаемая, если хотите продолжить разговор с моей девочкой. В этом доме нет места истерике и крику, я этого не терплю. Искренне сочувствую вам с Гришей в общем горе, но вынуждена напомнить, где вы находитесь и с какой целью.

Напрасно мама Галя взывает к сдержанности – ее не слышат. Темноволосая незнакомка, моя кровная родственница, стоит лицом к лицу с тем, кого обвиняла всю жизнь, и торопится сказать ему все, что ее мучило столько лет. Сочится яростью, что кипит у нее под кожей, не пряча ее ни от кого в этой комнате.

– Не пойму, почему они выбирают тебя. Почему Аня выбрала тебя? Даже после стольких лет – не пойму. Ничтожество! Ты родился, чтобы быть тенью! Мышью под ногами таких, как Дмитрий! Именно это я и сказала дочери. Вас с ним и близко сравнить нельзя, и жизнь это доказала!

– Твой Дмитрий не давал ей вздохнуть и никогда бы не дал. Со мной Анюта была настоящей. Но тебе действительно не понять.

– Что ты несешь… – учредитель отрывается от стены, но отец уже повернулся к нему. Не знаю, что видит в нем гостья, а я вижу в отце достаточно внутренней силы, чтобы принять любой удар и ответить им всем. Сейчас он не кажется слабее Дмитрия, ничуть.