Страница 2 из 35
Спросонья Юрась хотел было ответить сестре пинком, но девчонка увернулась и тем же прутом, которым разогнала коров, хлестнула его по ногам — не слишком больно, но обидно.
— Руки коротки!
Юрась вскочил на ноги. По чёрной шерсти Ночки и правда сочилась кровь — бодливая Пеструха опять пошла задираться, хоть рога ей отшиби напрочь. Уже трижды за лето Юрасю приходилось получать по затылку за раскорябанные коровьи шкуры, слава богу, хоть вымя никому не задела. Чтоб тебя волки съели! Спустившись к реке, Юрась споро принёс воды в шапке — обмыть ссадину. Расторопная Лада растёрла вялых листиков подорожника и налепила на больное место:
— Мамка за Ночку тебе хворостиной распишет задницу!
…Это было правдой и очень обидной правдой. Юрась огрызнулся:
— Нажалуешься, косы пообрываю!
— Поди поймай!!! Журка-дурка!
Вытянув руки, Юрась рванулся было к вредной девчонке, но поскользнулся на коровьей лепёшке и шлёпнулся. Лада фыркнула, потом по-бабьи махнула рукой:
— Эх ты, тёпа. Гляди в оба, чтоб бурёнки не разбрелись.
Клетчатая понёва мелькнула между берёзок, девчонка скрылась из виду. Юрась кое-как обтёр о траву ладони и заляпанные порты, подумал, снова спустился к речке и помыл руки. Затем съел хлеб с луком и печёной репкой, облупил варёное яйцо, напоследок закусил яблоком — мать расщедрилась. В брюхе стало теплей, но обида не унималась. И досадовать-то не на кого, кроме как на себя. Тятя был справным, крепким мужиком и погиб как мужик, сойдясь в схватке с медведем. Мамка и посейчас хозяйка хоть куда, любое дело в руках горит — хоть плахты ткёт, хоть снопы вяжет, хоть тесто месит. А ему, непутёвому, ни одна работа не в радость. Разве всякое баловство… Юрась поглядел на стадо — коровы мирно бродили по лугу, жевали траву, подставляли бока нежаркому солнышку. Под обрывом таилось глинище, яма с замечательной, красноватой и липкой глиной, все в деревне брали земляное тесто именно там. Когда Юрась пробовал податься к местному гончару, то таскал корзины из ямы до хаты и надорвался. Гончар его выгнал. А привычка осталась.
Юрась проворно спустился вниз, наковырял увесистую горсть глины и снова поднялся. Сперва следовало размешать тесто до жирного блеска и только потом мять форму. Длинные, чуткие пальцы парнишки оказались удивительно ловкими в лепке. Вскоре на большом плоском камне уже стояли две сцепившиеся рогами коровы в ладонь высотой. Улыбка тронула лицо Юрася — как верно получились изгибы мощных ног — словно и вправду бурёнушки. Он взял в руки оставшийся комок глины и начал мять его, размышляя — то ли свистульку-котяшку собрать, то ли змея страшенного… Пожилой, широкоплечий, не по-местному кучерявый мужик в кожаных штанах и простой рубахе вышел из рощицы и незаметно приблизился к мальчишке.
— По здорову, Журка-птаха! — раздался знакомый голос, — опять галок считаешь?
— По здорову, дядько Жук, — Юрась поспешно поднялся, приветствуя кузнеца.
— Вот собрался за глиной, печку подправить. Подсобишь?
— С радостью! — Юрась широко улыбнулся. Он любил дядьку Жука, а кузнец привечал парнишку и не раз говорил, что взял бы его в подмастерья, если б у Журки хватало сил стучать молотом и раздувать меха, — я мигом до глинища сбегаю, у меня нога лёгкая по косогору скакать!
…Комья глины словно живые попрыгали в плетёную корзину, поднимать её наверх было тяжко, хорошо дядька Жук перехватил груз. Как всегда после напряжения Юрась с минуту посидел на земле, растирая грудь. Когда неприятное колотьё унялось, парнишка заметил — кузнец внимательно разглядывает его поделки.
— Ловко ты бурёнушек, Журка. Сам надумал или кто надоумил? — басовитый голос кузнеца прозвучал одобрительно.
— Сам. Баловство это, знаю, но когда глину в руки беру, сердце радуется, — признался Юрась.
Кузнец хмыкнул и поскрёб бороду:
— Хорошо, когда сердце радуется. Я так за молот берусь, железо плавлю — играют искры, а я за ними Перуновы перуны вижу. А что ещё ты слепил?
— Свистульки делал, коняшек, порося, медведя который с мужиком борется, мамку слепить хотел, да не вышло, — Юрась махнул рукой, — всё размокло дождями.
Кузнец присел на корточки, ещё раз пристально вгляделся в подсыхающие морды и мощные спины глиняных коров:
— Вот что я тебе скажу, Журка. Только не обижайся, сам знаешь — люблю тебя, братучадо, добра хочу. Не место тебе в Востраве, не лежат у тебя руки ни к сохе, ни к топору, ни к молоту, ни к пастушьему кнуту. А с глиной ты, смотрю, задружился… Чтобы златокузнецом быть, отливать обручья, венцы, колты, украшать богатые шлемы — силы не надо. Ловкие пальцы потребны, верный глаз, чутьё до красоты разной. Ступал бы ты в город — хоть в Ршу, хоть в Витебск, хоть в Полоцк — да попросился бы к мастеру в обучение. Глядишь, толк с тебя выйдет… Ну, что лицо кривишь, не девка чай!