Страница 19 из 35
Вечерело, но спать ещё не хотелось. Юрась вышел к околице послушать соловьёв — майскими ночами птахи не умолкали. Что-то тревожило его, грызло словно зубная боль… Неужели обида на мастера? Нет, скорей на себя непутёвого. Вишь ты, не его, Журку, лучшим назвали — он и нюни распустил до полу. Год назад коров гонял, по колено в навозе, и думал, что ни к чему в жизни не пригодится. А ныне ходит в учениках у мудрейшего человека, постигает лучшее на свете ремесло — и ещё недоволен. Словесность клятую зубрит, спустя рукава, мол «аз да буки избавят ли от муки». Святого Вонифатия списывал угольком — по задумчивости ему шесть пальцев нарисовал. Молиться надо, что Георгий такого тёпу не выставил пинком за ворота, и трудиться изо всех сил… Размышляя так, Юрась быстро шёл по дороге и не заметил, как выбрался к самому берегу Двины — других таких мощных рек в округе быть не могло. Внизу у воды торчали колья переправы, у другого берега ютился паром — спадёт половодье, и будут люди туда-сюда ездить. Над краем леса уже поднялась луна, величественная и полная, чуть прикрытая облаками, словно невеста-боярышня — лёгким кружевным покрывалом.
Чуть поодаль на берегу рос ракитовый куст — молодой, ровный, с сильными ветками. Юрась улыбнулся — чуть не забыл ведь прутьев нарезать для кисточек, как наставник просил. Он спустился по косогору к кусту, виновато попросил у деревца разрешения — не положено христианину, но бог простит. Достав нож, он начал срезать гладкие, гибкие прутья, тут же чистя их от листвы и мелких веточек. Набралась уже изрядная охапка, липкий ивовый сок перепачкал руки. Юрась глянул на ладони — они были в тёмной крови. Кровь сочилась со срезов, выступала под содранной корой, стекала с оборванных листиков. Чур меня!!! Юрась с криком отбросил от себя ветки и в голос начал читать молитву. Он почувствовал, что от его сбивчивого «Отче наш» что-то меняется в корнях и ветках. Куст зашумел при полном безветрии, но в шелесте не было угрозы, скорее благодарность. И просьба «Возьми». Может, здесь клад зарыт? Юрась слышал сказки о проклятых сокровищах, но проверять на своей шкуре, что будет, если разрыть корни, почему-то не захотел — уж больно нерадостно складывалась судьба у добытчиков ничейного золота. А вот прутья, раз уж срезал, бросать не след… Опасливо озираясь, Юрась подобрал ветки, сполоснул их в текучей воде, вымыл руки и бегом бросился назад к Берестечне.
Спал он на удивление крепко, проснулся с первыми петухами и задерживаться в сельце не стал. Нежданная находка встревожила и смутила Юрася, он хотел посоветоваться с учителем. В сельцо он ехал неспешно, в город возвращался рысью, то и дело колотя безвинного Орлика пятками по бокам. Ни пушистые облака над берёзовыми рощами, ни влюбленные аисты в гнёздах, нежно гладящие друг друга клювами, ни прелестная лань с детёнышем у самой дороги не задерживали тревожного взгляда. Неудивительно, что на улице Нижнего города он толкнул коромысло у некоей рыжей девицы и разлил ей всю воду. Неудивительно, что, вручив обиженной девице повод коня, он смиренно подхватил коромысло и отправился с ней к колодцу — набрать воды и отнести до дому. Удивительно, что глаза на девицу он поднял, лишь подняв ведро и поставив на сруб колодца — чтобы тут же упустить назад в воду.
…Синие-синие очи. Огромные, чуть раскосые, как на иконе у богоматери, опушённые густыми ресницами, насмешливые и внимательные. Тонкий нос, усыпанный россыпью ярких веснушек. Большой, улыбчивый рот, белые зубы. Тёмно-рыжие волосы, вьющиеся кудрями, обрезанные по плечи — Юрась впервые видел стриженую девицу. Худая фигурка, серебряный крестик между ключиц, острые грудки, узкие бёдра, загорелые длинные ступни, браслеты на щиколотках. Голубая развевающаяся одежда. Звонкий, как колокольчик смех… и то, что девица смеялась над его, Юрасевой, неуклюжестью, не имело уже никакого значения. Он спокойно поднял колодезное ведро, наполнил девушке обе бадейки, подцепил их к коромыслу, поставил наземь.
— Меня зовут Юрась, сын Гордяты. Я ученик изографа. А ты будешь моей женой.
— Я? Женой? — девушка рассмеялась снова, — я плясунья Ружа, дочь Мацька-скомороха. И я никогда не стану ничьей женой.
Отпустив повод бедного Орлика, девица неожиданно вскочила в седло и, балансируя руками, встала во весь рост на спине лошади:
— Королевич венгерский хватал да не удержал, князь белецкий хватал да не удержал, где ж тебе журке полоцкому меня удержать? Лови!
Юрась протянул руки. Чудом удалось устоять, но девушку он поймал и обнял, зарылся лицом в душистые волосы, почувствовал нежный шёлк одеяний, жёсткие косточки бёдер и позвоночника. Потом сильные ладони оттолкнули его, и Юрась всё же упал в лужу.
— Экий ты тёпа, — смущённая Ружа протянула ему руку, помогая подняться, — а ещё жениться собрался. От коромысла всё равно не отвертишься. Пошли… Журка-дурка!
— Меня так сестрёнка звала, — улыбнулся Юрась, — указывай дорогу, Ружка-подружка!