Человек в стене

В тот вечер, когда Томас явил свое второе, тайное лицо, пришла ее очередь испугаться. Тогда оно возникло не только в зеркале; альтер эго Томаса оказалось слишком реальным. Это новое лицо тоже было искаженным, но куда хуже, чем у нее. Ванья раньше не знала, что оно существует: тонкие губы, раздувающиеся ноздри, изрезанный морщинами лоб, брови, нависшие низко над глазами. И сами глаза — потемневшие и полные ненависти. Эта ненависть испепеляла, и она была направлена на нее, Ванью.

Но теперь это в прошлом. Она начала новую жизнь, и эта маленькая квартирка стала их новым домом. Работа учителем на замену в «Васа Риал» требовала больше усилий, чем она могла вообразить. И хотя Томас никогда особенно не помогал ей по хозяйству в пору их совместной жизни, все равно делать покупки, прибирать и заботиться о дочерях совсем одной было очень тяжело.

Она потерла щеткой язык, думая, почему ей нравится жить в квартирах. С ними меньше хлопот, нет ни газона, который надо подстригать, ни цветов, которые надо сажать, ни отопительного котла, который может сломаться и сожрать в один присест все сделанные за месяц сбережения. Были и другие причины, по которым она наслаждалась тем, что не живет больше в отдельном доме.

Ванья всегда боялась темноты, а окна ее старого дома выходили прямо в темный сад. Ей казалось, что нет ничего страшнее, чем вдруг увидеть по ту сторону окна физиономию незнакомца. Пар от его дыхания оседает на стекле, а сам он, прячась в кустах, пригибается, чтобы разбить окно и забраться в дом.

А еще в доме было много комнат, закоулков и укромных уголков. Кто-нибудь вполне мог проникнуть внутрь через дверь, которую девочки, вернувшись из школы, забыли запереть, спрятаться в кладовке под лестницей и сидеть там, пока все не стихнет и обитатели дома не уснут. А потом бесшумно вскарабкаться по лестнице, проскользнуть в комнаты и поубивать их всех одного за другим.

Томас смеялся над этими ее страхами, но она каждый вечер заставляла его спуститься вниз и проверить, заперта ли входная дверь. Когда она ночевала одна, то всегда обходила перед сном все кладовки и заглядывала под кровать. И чаще всего в таких случаях не выключала на ночь свет.

Она очень старалась не заразить этими страхами детей, и Альва никогда не казалась чем-то напуганной, но Эбба и Санна боялись темноты ничуть не меньше, чем она сама.

Ванья выплюнула пенящуюся зубную пасту в раковину. Прикинула, не принять ли ей душ, но решила просто обтереться рукавичкой. Она подумала о том фильме[5], где героиня, стоя под душем, закрывает глаза, а из-за занавески выныривает нож, и вода окрашивается кровью. Томас не давал ей смотреть фильмы ужасов, зная, что ей потом месяцами будут сниться кошмары. Проблему с душем она решила, перестав задергивать во время мытья занавеску.

Ванья склонилась над раковиной и ополоснула лицо. Она набрала воды в пригоршню и позволила струйкам стечь по ресницам. Потом взяла скраб для лица и взбила его в пену, прежде чем начать втирать в кожу.

Едва начав намыливать под глазами, чтобы смыть тушь, она вдруг ощутила, как по спине пробежал знакомый холодок. Она постаралась стряхнуть это чувство, наверняка иррациональное. Вечно у нее страхи на пустом месте! Ведь она заперла входную дверь, не так ли?

Потом на нее накатила новая волна испуга. В какой-то миг она даже не сомневалась, что за спиной у нее стоит человек, вскинув нож над ее шеей.

Она обернулась и оглядела ванную комнату. Пена, стекая с ее лица, попала в глаза, которые немедленно защипало. Жжение все усиливалась, и Ванья принялась моргать и тереть пальцами веки. Она уже поворачивалась, чтобы промыть глаза под краном, когда вдруг увидела кое-что в вентиляционной решетке на стене.

Это были два глаза. Два голубых, как льдинки, глаза смотрели на нее со стены.

Она схватила полотенце, чтобы вытереть лицо и избавиться от мыла. Когда она снова взглянула на вентиляционную решетку, глаз уже не было.

Ванья почувствовала, что вот-вот потеряет сознание. Она ухватилась за дверную коробку и подтянулась поближе к вентиляции. Небольшая металлическая решетка, выкрашенная в белый цвет, открывалась на длину короткой цепочки. Сейчас она была наполовину приоткрыта, и Ванья, затаив дыхание, распахнула ее полностью.

Два льдисто-голубых глаза мерцали в ярком свете ванной комнаты и смотрели прямо на нее. Они блестели, как блестит, пузырясь и лопаясь, вода, убегающая в сток душа…

Но нет, за решеткой вентиляции оказалось пусто. Ванья испустила глубокий вздох.

Нужно взять себя в руки. Томас посмеялся бы над ней.

* * *

Он пробирался сквозь тьму. За ухом у него чесалось, и, когда он поскреб там длинным желтым ногтем, на пол посыпались крупные чешуйки кожи. Потом их съедят крысы. Он смахнул еще несколько струпьев с груди и плеч.

Рука болела, она часто болела с тех пор, как он сломал ее несколько лет назад. Он тогда приколачивал балку, поставив ящик с инструментами рядом, на полку. Упав, ящик ударил его по запястью. Все тело пронзила боль, и, посветив на руку налобным фонариком, он увидел глубокую рану, из которой торчала кость.

Перелом зажил неплохо. Из телепередач он знал, что врачи фиксируют сломанные конечности в лубок, поэтому крепко примотал руку к деревяшке и забинтовал обрывками старой простыни, которую нашел в прачечной. Рану то и дело приходилось промывать, потому что она мокла и воспалялась, но через несколько месяцев все же стала заживать. И теперь он мог двигать рукой, как и раньше, вот только иногда она начинала болеть и немела. Тогда он встряхивал рукой, и чувствительность возвращалась.

Он уже не переживал так сильно из-за собачонки. Вместо этого он думал о девочке. И едва мог припомнить, как извивалось маленькое тельце и дрыгались задние лапки, когда он выбросил собачку в окно.

Он лег на кровать. На стене над ним висела вышивка его матери, элегантная монограмма — розы, оплетавшие букву «В».

Когда он проснулся, то посмотрел на свои наручные часы. Оказалось, что время обеденное, а значит, скорее всего, в Альвиной квартире никого нет. Мать ушла на работу, а дети — в школу, они не должны вернуться раньше двух или трех часов. У него полно времени, чтобы навестить Альвину комнату.

Для полной уверенности он открыл маленький лючок и заглянул в гостиную, но замер, когда его взгляд скользнул в сторону дивана. Альва сидела на полу в центре комнаты, а перед ней лежал большой лист бумаги.

Вэ остался стоять, где стоял. Она наверняка тут одна, иначе и быть не может.

Лист бумаги был примерно метр в длину и, наверное, полметра в ширину. Альва зажгла свечу, хотя солнце светило вовсю. Держа правой рукой карандаш, она с закрытыми глазами подносила его к бумаге. Вэ не видел, что она рисует, лючок открывался под таким углом, что этого было не разглядеть.

Шли минуты. В квартире было совершенно тихо. Вэ слышал лишь шуршание карандаша по бумаге и шум транспортного потока, доносящийся с улицы через неплотно прикрытое окно. Какая-то машина внизу несколько раз бибикнула, раздались взволнованные крики, но Альва не открывала глаз и не отрывала карандаша от бумаги.

Потом она остановилась, открыла глаза и подняла лист. Теперь Вэ видел, что там нарисовано, но не находил в этом никакого смысла. Это были просто какие-то линии. На миг он предположил, что это лицо, но потом передумал. Линии пересекались и расползались по всему листу, но он не мог разглядеть ни слов, ни изображений.

Альва вздохнула и встала. Она вышла в прихожую и через несколько секунд вернулась с толстым рулоном бумаги, оторвала от него лист и положила на пол. Пламя свечи дрогнуло от движения воздуха.

Она опять уселась на пол с новым листом и пробормотала что-то, чего Вэ не расслышал. Потом снова взяла карандаш, поднесла его к бумаге, и все началось сначала.

Вэ как завороженный наблюдал за каждым ее движением. Он не знал, что должно произойти, и это заставляло его нервничать, но казалось захватывающим.