Дуэлист

Приема у генерала ожидала недурная, подвядшая дама провинциального вида с претензией на столичность. Дама приехала просить о переводе её болезненного сына, прапорщика, едва поступившего на службу, в другой корпус, на побережье, где он будет находиться при штабе, в более терпимых условиях климата. Дама эта была соседкой Долгоруковых по тульскому имению и даже «носила на руках» Пьера и Мишеля, когда они были совсем крошками, а ей было всего… ну, не важно. Так что, будучи отчасти знакомой, она надеялась разжалобить генерала воспоминаниями, но по возможности пустить в действие и остатки своего очарования.

Следующий проситель генерала был нахрапистый русский купец, который хотел продать отряду партию сухарей, минуя посредничество хищных провиантмейстеров. Третий, инвалид из «суворовских ветеранов» никак не мог получить у губернатора ссуду на строительство дома и надеялся, что всемогущий князь решит его затруднение единым росчерком пера.

Четвертый посетитель был Федор Толстой. Американец был в шинели с крыльями и забрызганных грязью сапогах, в походной фуражке вместо шляпы. На коленях он держал что-то вроде круглой шляпной коробки, украшенной диковинным геометрическим рисунком.

«Какой неприятный, наглый взгляд. На кого же похож этот господин?» – думал адъютант, пытаясь набросать на листе лежащего перед ним «документа» профиль незнакомца.

«Да он похож на льва. Но такого, который по молодости ещё не зарос гривою», – догадался наконец адъютант.

По его теории все люди так или иначе напоминали каких-нибудь животных: собаку, кошку, крысу, орла…Только для себя он ещё не мог найти приятной аналогии. Все выходил сайгак или верблюд.

Как все бесконечное, совещание кончилось как-то неожиданно. Из горницы со смехом вышли два штаб-офицера – пехотный и кавалерийский, какой-то почтенный господин со звездой, похожий на губернатора или предводителя дворянства, казак, артиллерист и поникший генерал Алексеев, который сухо кивнул Толстому, но не подал ему руки. Наконец появился и сам князь Долгоруков в полной генеральской форме с сияющими золотыми эполетами, аксельбантами и золотыми листьями на воротнике. Долгоруков был моложе всех своих подчиненных и неуловимо напоминал царя, как бывает среди одноклассников, которые сближаются настолько, что копируют друг друга даже физически. О таких обычно говорят: «Я думал, что вы братья».

За плечом Долгорукова пританцовывал, попадая в такт генеральским шагам, какой-то тучный господин налитого вида, в одежде, напоминающей военную, но не совсем, как у штаб-лекарей. По лицу этого угодительного господина было заметно, что он пьет методически, и только удивительно было, как он оказался трезвым в этот раз.

– Как же вы будете пополнять? – спросил Долгоруков, резко останавливаясь и с недоброй иронией оглядывая глыбистую фигуру господина снизу вверх.

– От местных жителей, – нашелся господин.

– Мы воюем не в Германии, здесь нет местных жителей, – возразил Долгоруков.

– Но должны же быть какие-то? – пожал плечами господин.

– А теперь послушайте меня, милостивый государь, – сказал Михаил Петрович уже без всякой иронии. – Я не позволю выгонять моих солдат, как баранов, на подножный корм. В день выступления в каждой ротной повозке должно быть по три фунта муки на человека из расчета на две недели похода.

– Боюсь, что это невозможно, – развел руками чиновник.

Вдруг взгляд налитого господина попал на ожидающего очереди купца, и купец нахально ему подмигнул. Отчего-то сразу стало понятно, что все будет сделано именно так, как приказал генерал, и к нужному сроку, но в ущерб толстому чиновнику.

Долгоруков оглядел посетителей, поморщился при виде назойливого ветерана, кивнул купцу, задумался о даме и шагнул с распростертыми объятиями к Толстому.

– Что же ты не передал, что ты здесь? – сказал он с приятной улыбкой, обнимая графа.

– Я передавал, но вы были заняты, – отвечал Толстой, скидывая с плеч шинель. Под шинелью адъютант с удивлением обнаружил армейский пехотный мундир довольно поношенного вида. «А поручик-то не из простых», – подумал он и умильно улыбнулся этой трогательной встрече.

– Пустяки, надо было просто взойти, – Долгоруков положил свою руку с длинными холеными пальцами в перстнях на эполет Толстого и по-приятельски обратился к адъютанту:

– Вот что, Липранди, распорядись-ка принести нам чаю и никого не пускать.

Затем Долгоруков внимательно посмотрел на Толстого, как бы оценивая его настроение, и добавил:

– А лучше шампанского.

Купец понимающе усмехнулся. Его вопрос, собственно, был уже решен наилучшим образом. Дама вхолостую бросала на Долгорукова пленительные взгляды, не достигавшие цели, ибо князь не замечал её присутствия, а «суворовский ветеран» просто места себе не находил из-за бездушности этого сиятельного молокососа. Толстой и Долгоруков закрылись в комнате, из которой сразу донесся заразительный мальчишеский смех.

– Я бы советовал вам вернуться часа через два, а лучше прийти завтра, – сказал адъютант, поднимаясь из-за стола. В его изысканной вежливости чувствовалось удовольствие.

– Когда же князь освободится? – тревожно справилась дама.

Адъютант пожал плечами и позвонил в колокольчик, вызывая денщика.

– Князья завсегда слободны, – философски изрек купец и отправился на баржу распорядиться о выгрузке мешков.

– В Лапландии водятся бабочки? – обратился Долгоруков к Толстому по-французски, как все преображенцы между собой. Будучи с недавних пор заядлым энтомологом, князь весьма увлекся ловлей бабочек в местах боевых действий, но, к сожалению, не находил единомышленника в своем научном увлечении.

– Сколько я знаю, там летают такие породы, каких не водится более нигде в мире, – отвечал Толстой. – Многие из них ещё не описаны, поскольку исследователи все больше лезут в тропики.

– Однако там стоит полярный холод, – усумнился Долгоруков.

– Это так, но в недолгое полярное лето их ледяная пустыня, называемая тундрою, покрывается роскошным растительным ковром, какого не увидите и в Африке. Нечто подобное я мог наблюдать, путешествуя из Камчатки через Сибирь.

– Ради нескольких новых бабочек стоит завоевать Лапландию, – заметил Долгоруков совершенно серьезно.

Издевательская вежливость, с которою он обращался с людьми малознакомыми, сменилась какой-то мальчишеской наивностью. Заметно было, что хозяйственные распоряжения о фурах, лафетах, ядрах и мешках, из которых в основном состояла его полководческая деятельность, надоели ему до смерти. А ещё больше надоели туповатые служаки, не способные связать двух слов по-французски, и хитроватые снабженцы, мозг которых оживлялся лишь при воровстве. Как подчиненный, Толстой, конечно, не мог считаться близким другом князя, но он был человек одного с ним круга, гвардеец, товарищ, как называли друг друга офицеры на французский манер.

– Такую вы не найдете в Лапландии, – Толстой поставил на стол свою коробку и снял крышку.

Князь склонился над коробкой, и на его изумленном лице заиграли голубые блики. На дне коробки, в застекленной рамке лежала огромная лазоревая бабочка величиной с раскрытый дамский веер. Слюдяные крылья бабочки, покрытые прожилками наподобие кленового листа, излучали ломкий блеск. Лишь по краям крыльев да под брюшком яркая лазурь сходила в черноту.

– Oh mon Dieu! – только и вымолвил князь.

– Это Morpho Didius, бабочка отряда морфиды, пойманная мною в Бразилии, где я путешествовал с Крузенштерном, – зашептал Толстой на ухо Долгорукову.

– Природные американцы называют её Осколок Неба, поскольку, по их понятиям, небо когда-то раскололось от удара злого демона и осыпалось на землю вот такими осколками. Когда умирает дикарь, то его душа проникает в бабочку и возносится обратно на небо.

– Сколько в этом истинной поэзии! – воскликнул князь.

– Мне также известно, что эл кондоры с высоты нескольких миль принимают этих бабочек за небо, пикируют и разбиваются вдрызг, – присочинил по обыкновению Толстой.