Дуэлист

Сложность заключалась не в том, что в Финляндии вовсе не водятся бабочки – бабочки и мыши есть повсюду. Но князю нужна была только одна и совершенно определенная палевая рябенькая бабочка под названием Parnassius Apollo из немецкого атласа “Die Tagfalter Europas und Nordwestafrikas”6, привезенного вместе с альпийскими ботинками из последней кампании, столь же губительной для русской армии, сколь плодотворной для энтомологии.

Коллекция князя Долгорукова была небольшой, но, возможно, единственной в своем роде. Ибо Михаил Петрович собирал бабочек не по видовому, географическому или эстетическому принципу, и даже не стремился стать первооткрывателем в этой благородной науке. Он коллекционировал имена, и притом лишь такие, которые упоминаются в бессмертных поэмах Омира «Илиада» и «Одиссея». Таким образом, при помощи своих собственных военно-полевых изысканий, переписки с коллегами из Вены, Геттингена, Амстердама и других мозговых центров Европы, а также весьма значительных расходов, ему удалось проткнуть иголками брюшка Ахилла и Клитемнестры, Зевса и Улисса, Елены и Париса, а также многих других персонажей древнегреческого эпоса, которых я не стану перечислять во избежание энтомологического скандала.

Но вот лучезарного Феба-Аполлона, который так рьяно содействовал троянцам и послужил косвенной причиною погибели главнейшего из греческих героев, как нарочно, нигде невозможно было раздобыть, словно он насмехался над жестковыйными новыми ахейцами и нарочно не давался им в руки. А ведь, согласно “Die Tagfalter”, этот рябенький божок обитал именно в Fe

Военные энтомологи вооружились разборными сачками на телескопических ручках с такими огромными мешками, что в них можно было поймать не бабочку, но откормленного зайца, а также пистолетами и полусаблями на тот конец, если вместо бабочки вдруг попадется финляндский партизан. Долгоруков вручил Толстому пинцет, которым пойманную бабочку следует держать за кончики крыльев, дабы не повредить их драгоценную поверхность, и крошечными треугольными пакетиками из вощеной бумаги, в которые бабочек помещают до надлежащей препарации. Охотники надели соломенные шляпы с сетками от комаров, особенно въедливых в этих краях, положили в корзинку пистолеты, салфетки, лепешки кнекебре и плетеную бутылку вина и тронулись в путь.

Всю дорогу от бивака до опушки ближайшего леса князь не проронил ни слова и только сбивал лопухи суковатой дубиной jacobin, которая в Париже времен Директории продавалась за большие деньги, а здесь валяется под каждым деревом. Толстой предчувствовал, что князь собирается сообщить ему нечто важное и, по врожденной своей догадливости, опасался прервать его откровение неловким словцом. Последнее время ему казалось, что Долгорукову как-то не по себе, словно он ожидает какой-то неприятности, заболел или потерял кого-то близкого. Похоже, что даже воинская слава перестала его тешить. А иногда, посреди бурного военного совета, он вдруг замолкал, глядя пустым взглядом перед собой, через силу стряхивал с себя оцепенение и отвечал невпопад.

– Какое верное, грубое и нежное это русское слово «бабочка» – маленькая летающая баба, – наконец промолвил князь.

– Не то что «масляная муха» англичан или французская «папильотка», – согласился Толстой.

– Я ловлю только таких, каких нет больше ни у кого. Потому и не поймал никакой, – признался Долгоруков с таким сердцем, что Американец догадался: речь все-таки не о бабочках, но о тех существах, от которых пошло их название.

– Будто бы и не поймали с вашими-то данными? – усомнился Толстой и подумал: «Свечка жалуется на мотыльков».

– Я не ночных бабочек имею в виду, – с досадой откликнулся Долгоруков. – Каждый желающий может иметь их столько, сколько позволяет его кошелек, но такие победы не прибавляют чести. Я говорю про таких женщин, которые равны богиням и не могут принадлежать ни одному смертному, окроме тебя. Или такая, или никакой – вот мой принцип.

– Ежели вы нацелились на какую-нибудь королевну, то ваше положение действительно может быть затруднительно.

– Именно так, – ответил Долгоруков с грустной усмешкой.

Толстой навострил уши.

Ни одной, самой захудалой бабочки не наблюдалось в радиусе пушечного выстрела. Энтомологи присели на окаменелый ствол сухого дерева, похожий на мамонтовый бивень, или на бивень мамонта в форме кривого бревна, и достали из корзины свои трубки.

– Ты слышал когда-нибудь о La Princesse Noire8? – спросил Долгоруков, утрамбовывая табак в трубке инкрустированной серебряной ступочкой.

– Говорят, что это одна из достойнейших дам Петербурга – и притом умнейшая, – тактично отозвался Федор, который, конечно же, слышал о странном романе Долгорукова и княгини Г. по прозвищу Черная Принцесса, как и все без исключения жители обеих российских столиц.

– Умнейшая? – князь уставился на Толстого с таким видом, словно ему сообщили оригинальнейшую новость.

– Мне кажется, Федор, что женский ум надо мерить особым аршином. Наши предки считали Луну звездой, которая излучает свой собственный свет. Но мы теперь знаем, что этот мертвый камень всего лишь отражает солнечный блеск, придавая ему пленительную бледность. Так и женский ум. Чаще всего на его месте находится темная туча без единого проблеска. Но при благоприятном расположении светил женщина может улавливать самые благородные идеи, самые возвышенные феории, и передавать их так увлекательно, словно свои собственные, и даже лучше. Сияние исходит из другого, мужеского источника, но и в преломленном виде оно несет искру истины. К тому же его действие на мужские умы стократно усиливается мелодичным голоском, надутыми губками и пышными кудрями философа.

– Менее всего я хотел бы сжимать в объятиях ехидного плешивого Сократа в юбке, – заметил Толстой.

– Или титулованную кухарку в брильянтах, – добавил Долгоруков.

– Говорят, что свет Луны заставляет безумцев вставать по ночам, выходить на крышу и безопасно гулять по самому краю, где человек обычный закачается и рухнет со страху. Но если лунатика окликнуть, он сейчас очнется и грянется оземь. Таково было и действие La Princesse Noire на мужчин, которые имели неосторожность подпасть под действие её чар. Те из них, кого молва записывала в её любовники, плохо кончали. Граф О. сломал себе шею при падении с лошади, генерал С-кий отравился грибами, а нещастный мичман М. утонул во время учебного плавания гребного флота в Финском заливе. При этом, узнав княгиню короче, я удостоверился, что она отнюдь не стремилась пожирать своих поклонников, как делают самки черного паука и столичные femmes fatales9.Природа наградила её добрым, отзывчивым сердцем. И единственной её виной по отношению к добровольным жертвам было то, что она не умела отражать света направленной на неё любви с равномерною силой. Сводя с ума многочисленных лунатиков, эта ночная звезда сама страдала от неспособности любить.

– Однако в таком характере есть нечто вампирическое, – заметил Толстой.

– Безусловно, – согласился Долгоруков. – Недаром же княгиня не выносила дневного света. День её обыкновенно начинался с заходом солнца, когда гости собирались в готическом зале её салона, и продолжался до утра. Вопреки представлениям кумушек, на этих оргиях не пили ничего, кроме воды, и не услаждались ничем, кроме любомудрия. А от утра до вечера окна её дворца на Большой Миллионной улице были закрыты непроницаемыми ставнями, словно там все вымерли.

– На какие же средства Черная Принцесса приобрела такой дворец? – вслух подумал Толстой.

– Её муж, бесхребетный князь Г., по требованию государя предоставил ей полную свободу и значительное содержание – вот все, что мне известно. В Париже подобный образ жизни – обычное дело, – сказал Долгоруков, который провел во Франции несколько лет и приобрел там безграничную толерантность.

6

( Нем.) Дневные бабочки Европы и Северо-западной Африки

7

( Нем.) Финноскандинавия

8

(Франц.) Черная княгиня

9

(Франц.) Роковые женщины