Братья наши меньшие

— Пошел ты!

— Сама пошла!

— Сейчас ты у меня получишь!..

Наташа запустила в меня картофелиной. Я ойкнул, схватившись за лоб. Пошарил рукой по полу, нашел луковицу и запустил в нее.

— Ах ты сволочь! — запищала Наташа. — На женщину руку поднял! Все, больше я с тобой не разговариваю!

В этот самый момент «газель» затормозила. Мы приехали.

Подталкиваемые в спину стволами, мы направились к парадному входу в «Желтый клуб». Вход со времени моего последнего визита не изменился, только швабра и охранник в костюме «Unoratti» исчезли, их заменил хмурого вида молодой человек в гороховом свитере, галифе и берцах. В руках он держал автомат Калашникова. Увидев меня, молодой человек нахмурился и сказал:

— Обычные люди исправят то, что натворили в городе эгоистичные придурки вроде вас.

— Какие, на хрен, обычные люди? — спросила Наташа, за что получила прикладом в бок.

— Студенты, — ответил ей охранник. — И безработные

Не зная, что ответить, я кивнул, и нас затолкали в клуб. Охранников в костюмах от «Unoratti» там уже не было, не было и бармена с черной бабочкой. Танцплощадку застелили брезентом и свалили на нее автоматы и пистолеты. Блестящие цветомузыкальные шары сорвали и заменили обычными лампочками, «тигровые» диваны свалили в кучу и придвинули к стене. Между ящиками с боеприпасами сновали вооруженные люди, а у стойки бородатый мужик в зеленом больничном халате наливал во фляжки и пластиковые бутылки водку или спирт из трехлитровых банок. Женщин было мало. По какой-то моде все они обвязали головы банданами. На одних банданах было написано «желтые», на других — «Тинамо — чемпион» или «Пейте пиво „Тафыдофф“.

К нам тотчас же подбежал, загребая воздух широкими ладонями, большеголовый, большеносый парень, на поясе которого болталось две кобуры. Вид у него был грозный из-за глубокого шрама, прорезавшего левую бровь, и патронташа, болтающегося на поясе. Я узнал большеголового не сразу: это был тот самый парень, который танцевал в обнимку с бензопилой.

Бензопильщик хмуро посмотрел на нас и спросил у Панина:

— Откуда мальчишка? Зачем он нам?

Я почему-то думал, что Панин наорет на бензопильщика, но он вместо этого жалобно протянул:

— Так с ним, с Полевым, был. Не стрелять же мальчонку?

— Темнишь ты что-то, Панин, — сурово отвечал бензопильщик. — Наше общее благородное дело под угрозой, а ты детей сюда водишь. Ты смотри, я за тобой наблюдаю! Я наблюдаю за тобой еще с тех времен, как ты в клубе появился; «двойной трип» ты, Панин, тогда уже не умел правильно исполнять, а «дракона» на голове с гнильцой крутил и музыку совсем не чувствовал. Запомни, Панин, хип-рэйв-блюзер познается во время танца, а ты уже тогда хреново познавался. Кстати, Насте на глаза не попадайся. Она тебя без зазрения совести пристрелит, и правильно сделает. Из-за чьей трусости девка овдовела?

Он ушел, а Панин прошипел ему вслед:

— Будто не рад, что Настя овдовела, ублюдок. Сам же за ней ухлестываешь…

Нас повели по лестнице наверх, и я подумал, что ведут на крышу, но мы свернули в коридор, с облезлых стен которого сыпалась штукатурка, и оказались у небольшой комнаты с розовыми обоями. Посреди комнаты стоял продырявленный в нескольких местах кожаный диван и большой телевизор на тумбочке перед ним. Около стены «отдыхали» два автомата Калашникова. В комнате было еще две двери. Одна из них приоткрылась, и я увидел краешек унитаза и чьи-то волосатые ноги в домашних тапочках. Ноги топали по изразцовому полу, а их обладатель восседал на унитазе, спустив штаны, и пел. Напарник «певца», светловолосый жидкоусый толстяк лет двадцати, сидел на диване и смотрел телевизор. Хохотал.

Увидев нас, толстяк подскочил и вытянулся в струнку. На нем была военная форма с мокрыми от пота пятнами на подмышках и на бедрах. Панин скривился.

— Выглядите как придурок, — сказал он. — Пьете?

— Делать больше нечего, — признался толстяк. — Пьем.

— Немедленно отставить!

— Уже! То есть — есть!

Его напарник продолжал петь. Наверное, он был в наушниках. Панин подошел к туалетной двери, захлопнул ее, повернулся к толстяку и прошипел в ярости:

Мотин, перед вами три особо опасных преступника и курица. О двух из них я вам уже говорил. Заприте их в отдельной комнате и охраняйте. Ждите дальнейших указаний. Еще раз увижу, что пьете, доложу Директору. Понятно?

Так точно! — гаркнул Мотин и выпучил глаза. Наверное, от чрезмерного рвения.

Панин открыл вторую дверь. За ней обнаружилась темная комната, чуть больше этой и пустая, с обоями, на которых были нарисованы очень пушистые мишки и зайчики средней пушистости,

— Сюда, — кивнул Панин и махнул нам рукой. Наташа и Коля с Лизой послушно потопали в комнату, а меня Панин удержал у самой двери. Захлопнул дверь, зыркнул горящими своими глазищами, стволом подтолкнул к стене. Сказал шепотом, руки расставив в стороны, как тогда, в гараже:

— Я тут не совсем чтобы в почете, Полев. Потому что я такой же, как те, с кем они борются. Понимаешь? Да, я предал своих, но не волнуйся, я пробьюсь наверх. Со мной буду считаться в городе, а потом и по всей стране. Когда мы откроем склады, полные мяса, и дадим людям белок. Понял?

— Чего ты от меня хочешь? — устало спросил я.

— Я хочу, чтобы ты знал правду, — бешено вращая глазами, сказал он. — Хочу, чтоб ты знал: я не из тех, о кого можно вытирать ноги. Я — победитель. Помнишь Лерку? Ублюдочную феминистку Лерочку, которая испоганила мне несколько лет жизни? Дочь твоего бывшего дружка Шутова? Которая, как недавно выяснилось, просила тебя о помощи. Она ведь знала, что папку ее убил я. Но ей было все равно. Все, что она хотела, — отомстить матери, которая изменяла папаше. Представляешь? Я убил ее отца, а она хотела отомстить матери за измену!

— Ты убил Шутова?

— Да, Полев. Крепко отдубасил, когда он ворвался ко мне в гараж, угрожая своим дурацким пистолетом, а потом закинул в вагон монорельса; думал, там сдохнет, он не сдох. Выжил, с-скотина. Но Желтый Директор мне помог. Да, я предал свой директорат, и за это Желтый Директор послал человека, который вколол твоему Шутову ударную дозу морфия. Так-то, Полев. А эта дура, Лepa, все знала, но все равно помчалась на выручку, когда решила, что меня держат в заложниках. Знал бы ты, Полев, как приятно было отрезать ее хорошенький язык. Ее уши. Да-да, я отрезал у нее каждый раз по одной…

— Пошел ты, — сказал я, изготовившись идти с готами руками против пистолета. — Тварь ты больная, понял, Панин? Но ничего, скоро тебя кончат, сволочуга, даже без меня справятся. Тебе часа три осталось жить, плюс-минус час!

Он дал мне затрещину, в голове загудело. Во рту стало солоно, потому что я прикусил язык. Зашатался левый верхний резец. Подумалось, что совсем скоро зубов у меня не останется.

— Она мертва, Полев. Лера мертва. Эта дура примчалась спасать меня — она не знала, что спасать меня не надо, что со мной все в порядке. И теперь она мертва, и тебе недолго осталось. — Панин толкнул меня в «тюремную» комнату и захлопнул дверь.

Примерно через час, когда стены были исследованы на наличие слабины, а Наташа выкурила пятую и последнюю сигарету, ладонью загоняя табачный дым в вентиляционное окошко под потолком, я сказал:

— Так.

Сверху топали люди и раздавались приказы. Потолок дрожал, и вместе с ним дрожал зеленый абажур. Светлое пятно носилось по комнате и пугало Лизу, которая не слезала с рук мальчишки.

— Что «так»? — уныло поинтересовалась Наташа.

— Надо что-то придумать, чтобы выбраться отсюда.

— У тебя есть идея?

— Нет. Пока нет. — Я мерил шагами комнату. — Ты можешь чувствовать эмоции наших охранников?

— Могу. Они пьяные. Хотят бабу. Хотят меня, но не думаю, что решатся зайти, потому что слишком боятся Желтого Директора. Директор ведет себя очень жестко и жестоко. Ты или с ним, или против него. Насильников и мародеров вешает не задумываясь. Все. Оставь эту затею, Полев, ничего у нас не получится.