Братья наши меньшие

Успокоившись, я закрыл окно и вернулся к компьютеру.

Профессиональная привычка взяла свое, и я прогнал полученное письмо через поисковые системы. Поисковики выдали тонну разнообразнейшей информационной шелухи. Здесь были сайты, рассказывающие о чем угодно, но связи между ними я не углядел. Сначала. Потом стали повторяться странички, посвященные психическим расстройствам. На одной из них я прочел: «Искаженное представление о мире, нелогичное мышление, галлюцинации, нарушение речи — острые симптомы шизофрении».

— Ыгы, — сказал я и решил на время выбросить письмо из головы. По-хорошему, стоило обратиться в милицию, чтобы рассказать и о клубе, и о письме, и о Маше, но мне стало интересно, что будет дальше. К тому же, если верить словам Машиной мамы, с моей бывшей женой все в порядке. Значит, надо наслаждаться розыгрышем. Принимать его на веру.

Идиотское письмо от анонима привнесло в мою жизнь что-то интересное. Будоражащее. Новое. Оторвавшись от компьютера, я уже весело насвистывал и даже пробежался на кухню, где соорудил многоэтажный бутерброд из остатков хлеба, соевого соуса и лимона. Жевал и запивал питательный небоскреб чашкой кофе.

На сердце полегчало, и жизнь виделась в розовом свете. Поход в клуб и письмо казались приключением; чем-то, что пришло из далекого подросткового прошлого, когда я грезил путешествиями в края банановых пальм и кокосов. Тогда любое необычное событие воспринималось не через призму сложившихся взглядов, а казалось самым настоящим чудом.

Закончив насвистывать мелодию и отставив пустую чашку в сторону, я с бутербродом в зубах плюхнулся в кресло. Прокрутил для успокоения пару интернет-страничек — в них говорилось что-то о регрессии — и подумал: «Если отвлечься от приключения как такового, если забыть о возможном похищении Маши, обращение к официальным властям грозит известными последствиями: придется рассказать о моей способности. Два варианта развития событий в таком случае:

а) мне поверят и заберут на опыты;

б) мне не поверят и заберут в пресловутый «желтый дом».

Оба варианта мне не нравились.

Ближе к вечеру, когда осталось совсем немного времени до похода в клуб «желтых», я занервничал. Бесцельно бродил по комнатам, но даже акробатические прыжки через стопки книг не принесли успокоения. Чтоб занять руки, я решил почистить вентиляцию. Орудовал шваброй, к которой примотал тряпку; выгреб кучу сухих как мумии тараканов, паутину и пласты слежавшейся грязи.

Вскоре вентиляционная решетка сияла чистотой, а мне опять нечем было заняться; каждый раз, проходя мимо телефона в прихожей, я боролся с искушением позвонить Машиным родителям.

Я вышел на площадку. Лампочку у нас выкрутили, и в коридоре было серо, и длинные тени ложились на плитку. Я стукнул в Лешкину дверь. Еще раз и еще. Колотил руками и ногами, но сосед не отвечал. Вместо него открылась дверь квартиры напротив: выглянула тетя Дина — пухлая женщина лет сорока; сколько ее помню, всегда ходит в одном и том же фланелевом халате, а из головы тети Дины испокон веку торчат длинные деревянные бигуди и слипшиеся клочки волос. Тетя Дина напоминает выжившего из ума мутанта-дикобраза, и при взгляде на нее я всегда теряюсь и не знаю, что сказать. Сейчас тетя Дина что-то пекла; халат ее был запорошен мукой, а лицо раскраснелось от жара духовки.

— Не открывает злыдень? — поинтересовалась тетя Дина и трубно высморкалась в большую тряпку — с виду бывшую простыню.

— Молчит, — подтвердил я.

— Денег должен?

— Да нет. Он робота выставил на площадку, а сам спать увалился после вчерашней пьянки, — зло сказал я и еще раз стукнул в дверь. — И я теперь за ним ухаживаю…за роботом в смысле. А мне уходить надо. Дина Михайловна, может, вы…

— Хочешь, чтоб помогла к мусорке отвести киборга проклятого? — перебила меня женщина. — Так ты и сам немаленький вроде; думаю, справишься. Дело, конечно, полезное; нет веры этим железякам. Бывает, встретишь такого на улице, и по глазам сразу видно — мир хочет захватить, чертяка, ИскИн недоделанный; а органическую жисть, значит, мечтает уничтожить. Ты, кстати, поосторожнее с ним там. Эх… ладно, счастливо тебе, Кирилка, а я побежала к духовке: у меня пирог с яблоками печется. Ты, кстати, если все-таки не уйдешь туда, куда собирался (куда, кстати?), то заходи, кусочек отрежу, полакомишься. Пироги у меня знатные выходят; яблочки потому что свежие, через младшенького их достаю, по блату. Из Украины посылочкой шлет. Он у меня, младшенький то есть, там при войсковой части завскладом. Вот так. — И она захлопнула за собой дверь.

— Транда ушастая, — буркнул я под нос и вернулся в свою квартиру.

Дома прежде всего отыскал старую жестяную кружку, нашел стену, что была общей с Лешкиной; прижал кружку к стене, к обоям ободранным, а ухо прислонил ко дну кружки. Какое-то время было тихо, а затем почудилось, будто слышу натужный, с самыми разнообразными звуковыми вкраплениями, громовский храп. Может, и почудилось.

Тем не менее я сказал:

— Вот урод! — и ударил кружкой о стол.

Время поджимало, и я побежал одеваться. В очередной раз вынул из кармана флаер и пробежался глазами по адресу — ехать минут сорок на автобусе; вот только автобуса дождаться еще надо. Лучше все-таки бежать на монорельс.

Одевшись, я заглянул в зал: робот продолжал неподвижно сидеть на диване. Руки держит на коленях, глаза смотрят в пол — невинные, слезящиеся глаза обычного мальчугана.

— Блин, — сказал я, — а вдруг, пока меня не будет, твой затяжной приступ кончится? Выйдешь из-под контроля, порушишь все! Мир начнешь захватывать с моей квартиры. Но не брать же тебя с собой? Да и как я тебя возьму: на улице около нуля, грязь, слякоть, ветер холодный дует, а у тебя и теплых вещей-то нет. В комбинезоне и легких кроссовках не разгуляешься. Хотя… о чем это я… ты ведь робот, верно? Тебе холод нипочем, все будет в порядке, правильно? Пробежимся до монорельсовой остановки, доедем до площади Ленина, а оттуда квартал пешком до клуба. Ты ведь ребенок, и в клуб, значит, тебя должны бесплатно пустить, без всякого флаера. Как вариант, нас не пустят обоих. Ну, значит, не судьба.

Коля Громов ничего не ответил.

— Договорились, — сказал я. — Беру. Такой идеалист и правильный парень, как я, никогда не оставит ребенка без присмотра, даже если он на эволюционной лесенке стоит сразу после резиновой куклы для секса.

В вагоне монорельса на нас косились, но молчали. Я усадил Колю на скамеечку из протертого кожзама, а сам стал рядом, вцепившись в согретый чужими руками поручень. Две или три остановки народ в вагоне постоянно менялся: одни выходили, другие соответственно заходили. Нашлась-таки вредная бабушка с полными сумками в морщинистых, пергаментно-желтых руках. Она поставила сумки на скамейку рядом, а потом театрально всплеснула руками и запричитала:

— Ты что ж с малолеткой делаешь, изверг? Замерзнет же! Глаза, глянь-ка, слезятся, плачет, бедняжка!

— Успокойтесь, бабушка, — пробормотал я. — Перед вами бездушный робот, с которым ничего не сделается. А глаза у него слезятся, потому что техника такая, нежная. Смазать надо.

— Так ты любитель нехристей железных! Извращенец поганый, робофил! — вскричала вредная старушка и отвернулась. Когда освободилось место напротив, она стремительно переместилась туда. Видно было, что роботов женщина недолюбливает, побаивается, скорее всего.

— Ярко озон краснеет первой мухой потеет аризоной следит росой якшается.

— Как запутался, так и распутаешься, — пробормотал я, гладя Колю по голове, — а по-хорошему, пора тебе что-нибудь новенькое сказать, осмысленное. Как мы тебе помочь сможем, если ты жалуешься все время? Возьми себя в руки, сынок! Возьми себя в руки и заткнись. Понял? Не мешай мне: что-то интересное наклевывается, пусть даже шутка дурацкая, но такого не было последние лет двадцать. Если не считать свадьбу с Машей. И если ты, гаденыш, попытаешься испортить мне приключение…