Братья наши меньшие

Закончив мысль, я взглянул на черных воронов — те посмотрели в ответ на меня. Не знаю, что подумали они, а я подумал вот что: «Хрень какая-то. Откуда они знают о моей способности? И… знают ли? Быть может, это чья-то шутка? Но о так называемой моей „ненормальности“ знает только Игорек, а он не трепло; нет, он никому и никогда не расскажет. Хм… так идти или как?»

Думал я еще с час, переваривая содержание записки, возвращаясь к нему снова и снова; думал до самого окончания прогулки. Собственно, нормальной новогодней прогулки не получилось. Получилось хождение вокруг дома с умным видом на лице. Во время третьего или четвертого круга я услышал надсадное многоголосое мяуканье. Звуки раздавались из-за высокого бетонного забора, который раньше ограждал летнюю танцплощадку; площадка эта давно заброшена, и сейчас там любят собираться подростки, чтобы выпить пива.

Приглядевшись, я заметил, что к забору в двух или трех местах приставлены деревянные лестницы, а на самом заборе лицом к площадке сидят подростки и что-то кричат.

Заинтересовавшись, я подошел ближе и разглядел еще одну любопытную деталь: ворота на площадку были заварены и стали выше, потому что кто-то приварил к ним ржавые металлические листы, а на самом верху прикрепил колючую проволоку.

Я подошел к одной из лестниц и крикнул пареньку, который сидел на заборе:

— Что происходит?

Мальчишка не отвечал. Он размахивал над головой шапкой-ушанкой и кричал что-то нечленораздельное, заглушая мяуканье за забором.

— Что происходит?! — крикнул я снова.

Мальчишка наконец услышал.

— Охота! — крикнул он, не оборачиваясь.

— Чего?

— Охота, говорю. Уже третий раз за год устраиваем, а вы ни разу не видели?

Я взялся за перекладину и быстро забрался наверх.

Паренек посторонился.

С высоты я увидел еще человек тридцать — в основном подростков, которые сидели верхом на заборе. У двух или трех в руках были воздушки. Но самое интересное происходило на танцплощадке: там между разбросанных картонных коробок носились как угорелые кошки, а за ними охотились мужчины с воздушками. Я узнал соседа по подъезду со второго этажа, еще кого-то. Увидел и несколько кошачьих трупиков, лежащих в лужах темной крови.

— Папа! Папа! — вдруг закричал паренек, который сидел рядом со мной. — Папа, давай! Мой папа уже трех котов завалил, он на первом месте, — похвастался мальчишка, повернувшись ко мне.

Зрелище было отвратительное для меня нового, который менялся в обратную сторону, но очень притягательное для меня обычного. Мужики выступали каждый за себя и мешали друг другу палить в пушистых тварей. Коты или беспорядочно носились, быстро попадая под пули, или старались выждать в одном укромном местечке, а потом мгновенно перебегали в другое, если чувствовали опасность.

— Вон тот, рыжий, — показал мне мальчуган, — все три охоты выдержал.

— Я думал, котов бьют до последнего.

— Нет, время охоты — полчаса. Выживших собирают и оставляют для следующей охоты. Ну просто дорого выходит — новых ловить или покупать…

— Понятно.

Рыжий котяра двигался медленно и даже лениво, но каждый раз ловко уходил из-под выстрела. Однако ж и он вскоре попал в переделку: сразу трое охотников зажали зверька в угол, рыжик заметался, вскочил на ближайший ящик, разогнался и прыгнул. Прыжок был неожиданный и высокий; кот царапал когтями верхушку забора в метре от меня. Я наклонился и подхватил его. Кот орал и рвался за забор; потом понял, что из моих рук не выбраться, и стал жалобно мяукать.

— Ура! — крикнул мой сосед-мальчуган. — Бросайте его вниз!.

— Но… — пробормотал я.

— Кидай, мужик, твою мать! — крикнули мне охотники, которые ждали у забора с воздушками на изготовку.

— Но я…

— Мяу, — сказал рыжик.

— Сам ты «мяу»! — разозлился я и скинул кота охотникам.

Зверек упал не совсем удачно и, кажется, подвернул лапу; сделал два или три шага к ящикам, но охотники быстро сориентировались и выстрелили одновременно; пули отбросили котяру к стене, забрызгав ее красным; рыжик дернулся пару раз, плюнул кровью и издох.

— Я попал! — крикнул один из охотников.

— Хрен тебе — попал я!

— Мой папа попал! Мой папа! — надрывался рядом со мной пацан.

А я подумал, что не нарушил данное самому себе обещание исправиться. Кот сам виноват. Надо было молчать.

Я возвращался на свой этаж, как обычно, пешком. Глядел на ступеньки и считал их. На пол-этажа приходилось десять ступенек.

На площадке между десятым и одиннадцатым меня окликнул знакомый голос:

— Кирилл, всегда хотела спросить: почему вы не пользуетесь лифтом?

Наташа. Девушка, что живет этажом ниже. Ее я ненавижу за постоянный скрип матраца, но теперь прощаю, потому что решил измениться.

Наташа, как всегда, стояла, закинув ногу за ногу, на площадке между этажами и курила. Сейчас на ней был красный халат из батиста; из-под халата выглядывали спортивные синтетические штаны и застиранная, с жирными пятнами оранжевая маечка. Волосы Наташа собрала в хвост на затылке. Глаза у нее были усталые — кожа вокруг них потемнела, но улыбка оставалась веселой и белозубой.

Желание напиться мелькнуло в самых глубинах мозга и тут же растворилось, заблудившись в синоптических связях.

Я меняюсь в обратную сторону. Напиваться не надо.

Надо возлюбить ближнего.

После прогулки по свежевыпавшему снегу, а также часового блуждания вокруг дома и случая с котом я чувствовал себя новым, посвежевшим, а значит, лишенным старых предрассудков. Пускай эта шлюха трахается со всеми подряд — я ее возлюблю. Как ближнего.

— Не знаю, — приветливо улыбнулся я, останавливаясь. — Поддерживаю форму, наверное. Раз спортом не занимаюсь, то хотя бы так.

— Это вы хорошо придумали, — сказала Наташа и легонько притронулась к шрамику над бровью: не почесала, а именно притронулась. Как бы намекая на прошлое: на кусочек скотча крест-накрест, который был хорошо виден на порновидео.

— А вы занимаетесь спортом? — вежливо спросил я.

— Нет. — Она помотала головой.

— Странно. Мне казалось, у вас есть тренажер; что именно он скрипит каждый вечер, как раз тогда, когда я ложусь спать.

Наташа прищурила глаза и посмотрела на меня внимательно.

— С Новым годом вас, Наташа! — спохватился я. — Вы извините, сразу не поздравил: не сообразил просто… мысли скачут после вчерашнего.

— Да что вы! Бросьте извиняться, я ведь сама такая же. С Новым годом, Кирилл! Что вы там говорили про тренажер?

— Забудем. — Я улыбнулся.

Обменявшись новогодними поздравлениями, мы замолчали. Притихли, с притворной любознательностью разглядывая стены и потолок. Неловкость усиливалась из-за того, что у Наташи была сигарета, и она курила — то есть как бы была занята, у меня же сигареты не имелось — последнюю выкурил на улице, а другого занятия найти не мог по причине всегдашнего утреннего скудоумия. Продолжая неловко топтаться на месте, я попробовал подобрать прощальные слова, но не успел вымолвить их. Наташа опередила меня:

— Кирилл, что-то случилось?

— Ы?

— Понимаете… — Она замялась, наклонила слегка голову, выпуская табачный дым в пол. — Вы… дружелюбный когда-то были… поболтать со мной всегда останавливались. Улыбались. Нет, я понимаю, у вас развод приключился… вы уж простите, что напрямую говорю; но ведь даже после развода мы с вами, бывало, болтали. Говорили о том о сем. Очень здорово поболтать с хорошим человеком. Нет, не возражайте — вы правда хороший. Но потом… в какой-то день вас словно выключило: перестали со мной разговаривать и здороваетесь через раз, чаще бурчите что-то невнятное и проходите мимо… я глупости говорю?

Я еще больше захотел, чтобы у меня во рту очутилась сигарета. Как жаль, что курю не так часто, чтобы всегда держать в кармане пачку сигарет.

Наташа смотрела с грустью, будто знала, почему так вышло. Или догадывалась.

— Наташа, — сказал я. — Понимаете…