Братья наши меньшие

Впрочем, не думаю, что Ленка была хоть каким-то боком связана с Князем тьмы, скорее всего, просто привлекала внимание.

А самое главное и удивительное, Леночка, по ее же словам, училась в одиннадцатом классе энный год подряд! Представить сложно, как можно остаться на второй год в одиннадцатом классе, но Леночка проворачивала это не раз и не два. Папаша у нее был не самый бедный; может, он постарался, зная репутацию дочки. Пусть, мол, учится в школе, потому что в ином случае ей прямая дорога на панель.

Хотя зачем дочери богатого папаши идти на панель, я представить не мог.

В школе Лена шла на поводу у гормонов. Количество историй в курилке удвоилось, и, судя по глупым восторженным улыбкам одноклассников, на этот раз все как одна были правдивые.

И я решился. Подкатил к Леночке после урока, облокотился о парту, наблюдая, как она подводит черным карандашом пухлые алые губы, покрытые маленькими сексуальными трещинками, и сказал, уставившись в окно:

— Лен, а давай сегодня вечером в кино сходим и оттянемся там не по-детсц-цки, — и замер в тот же миг от беспринципной наглости своей.

— Презерватив не забудь, — ответила Лена, строго взглянув на меня. — Правила пользования резиной знаешь? Если не знаешь, спроси у физрука, он в эротических делах профи, сама убедилась.

Я покраснел как рак и бочком, наступая на ноги одноклассникам, вернулся за парту. В голове царило полное смятение; я, пожалуй, не рад был уже, что пригласил Лену на свидание. Дело в том, что в мыслях я надеялся, что первый раз это дело у меня будет все-таки с любимой девушкой; я даже придумывал, как дело будет происходить и где (впрочем, обычно выходила полнейшая ерунда, потому что, несмотря на обилие телевизионной и книжной информации, я слабо представлял, что именно надо делать). А тут такое!

Мир рушился на глазах.

Я проклинал себя самыми последними словами, а на уроке математики перепутал интегрирование с дифференцированием, за что учитель не поставил мне пару, а предложил выйти освежиться. Он не понимал, что происходит с его лучшим учеником.

После занятий я попросил одноклассника Петьку Дарова помочь мне. Петька слыл самым просвещенным в этих делах.

— Че те надо? — поинтересовался вечно веселый разгильдяй Даров.

— Понимаешь, такое дело… надо в аптеку заглянуть.

— Зачем? — уныло поинтересовался Петька, разглядывая проходящих мимо девчонок: я чувствовал в его глазах сформировавшееся желание ущипнуть одну из них за попку.

— Надо. — Я замялся. — Понимаешь, я с Ленкой сегодня встречаюсь…

— Презики приказала взять? — понимающе кивнул Петька и перешел на шепот: — Добро пожаловать в наш клуб, мистер тринадцатый!

Мне стало тошно. Чтобы успокоиться, я представил, как хватаю Петьку руками за шею и душу, а у него вылезают глаза из глазниц.

Петька хлопнул меня по плечу и сказал:

— Ты не переживай, Полев. Телка Ленка что надо, сразу возьмет все в свои руки. Ты понимаешь? По-настоящему все . И не только в руки, скажу по секрету. Главное, не сопротивляйся, и все будет хоккей.

— Ы, — промямлил я в ответ.

Вечером мы с Ленкой пошли в кино. Уселись на свои места. Через минуту она полезла целоваться; я некоторое время сопротивлялся — наперекор советам извращенца Дарова; потом, после второй или третьей бутылки пива, сдался. Целовалась Ленка с упоением, долго, страстно, словно хотела высосать мою бессмертную душу или хотя бы проглотить язык — сатанистка проклятая.

После первого поцелуя прошло минут пять, и я не успел еще толком обтереть заслюнявленные губы, а она полезла целоваться опять.

Я почувствовал себя погано, потому что вспомнил вдруг, что жалкий месяц назад любил Машеньку Карпову, вспомнил и наш первый робкий поцелуй, ее грустные глаза, всепрощающие и святые. Девчонка она была застенчивая и в этом перещеголяла даже меня. Нет, что и говорить, с Карповой было очень тяжело. На Машином фронте перемен не ожидалось, и тогда, чтобы спасти честь, мне пришлось перейти в активное наступление на иные территории.

«Похоже, я совсем свихнулся со своей манией. Девственность, что в ней такого плохого?» — вот что я думал во время третьего поцелуя. Поцелуй был особенно горячим: Лена страстно кусала мой язык, а если я его прятал — страстно посасывала губы и страстно впивалась в мою шею. Было больно. Пахло ванилью. Лена положила руку мне на колено, провела длинным угольно-черным ногтем по штанине, и тогда я не выдержал, резко отстранился от нее и прошептал, глядя в угольно-черные глаза потенциальной любовницы:

— Лен, сколько тебе лет? Ну типа если не секрет.

— Ты разве не знаешь, малыш? У женщин такое не спрашивают! — хрипло ответила она, крепко сжимая мою коленку, впиваясь хищными ногтями в вельвет. На кисти ее ярче проступили бордовые царапины, сливающиеся в слово «mortesex».

— Что за зверь — мортесекс?

Коленке стало больнее. Лена не ответила. Было шумно: в кино главный герой спасал героиню, которую похитили бородатые негодяи, и часто стрелял.

Приходилось говорить громче. Хорошо, фильм оказался так себе, народу в зале было мало, и мы никому не мешали.

— Нет, правда интересно. Ну насчет возраста. Как ни крути, ты на школьницу не похожа, а с другой стороны, вроде неглупая, на уроках, бывает, отвечаешь впопад… просто странно, как ты умудряешься оставаться на второй год уже столько раз? И еще интересно, именно поэтому, сколько же тебе лет?

— Ты из тех, кто ведет с проститутками задушевные беседы? Может, блин, наставишь меня на путь истинный? Проповедь, мать твою, прочитаешь?

Я поперхнулся и закашлялся, выплевывая на пол кусочки попкорна. Вызвано это было тем, что я вовсе не считал Лену проституткой.

Одноклассница сочувственно похлопала меня по спине, а потом ее ладонь сползла вниз, к заднице.

— Ты — не проститутка.

— Если ты имеешь в виду, что я не беру деньги за услуги, тогда ты прав.

Весь разговор, вся ситуация были жутко неправильными, и я сказал:

— Но почему?

Она пожала плечами, откинула назад растрепавшиеся волосы:

— Мне нравится так жить. Какие проблемы?

Для нее это не являлось проблемой, а для меня — да. Я тут же посчитал себя ужасной дрянью и по отношению к Маше, и по отношению к Ленке. Мне стало жутко плохо, поэтому я спросил опять, чтобы уцепиться хоть за какую-то мысль:

— Так сколько тебе лет?

Она молчала, загадочно улыбаясь.

А потом в нарисованных глазах мелькнуло что-то живое, настоящее и в то же время запредельное и чужое. Я будто заглянул в черную дыру. Не знаю, как объяснить то, что случилось, но я вдруг сказал, не задумываясь:

— Тебе семнадцать исполнилось неделю назад.

Улыбка ее увяла быстро, словно сорванный тюльпан на солнце. Леночка отвернулась к экрану и убрала руку с моей задницы; сложила руки на коленях и сжала их в кулаки.

— Почему? — спросил я. — Зачем ты всем наврала? Ты ведь не оставалась на второй год, правильно? Ты просто выглядишь немного старше своих лет… И наверняка была паинькой в той школе… откуда перешла к нам, верно? Тогда зачем?

Она заплакала, и я понял, что люди не любят, когда угадывают их возраст. Я даже не удивился тому, что так точно угадал; что вообще угадал. Сил не было удивляться, потратил все силы на театрально-пафосную речь.

Я утешал Лену до конца сеанса. Конечно, лучше было бы уйти, и я потянул уже Леночку за собой, но она пожалела денег, которые я потратил на билеты, и мы остались. Лена плакала весь сеанс, а слезы смывали краску, превращая нарисованные глаза в обычные, живые.

После сеанса мы вышли на темную улицу, и Лена потянула меня куда-то в сторону, через дворы, через кусты сирени и малины. Район я знал плохо и изрядно удивился, когда, миновав покосившуюся стал инку, мы по выщербленной каменной лестнице спустились к кладбищенскому забору. Здесь было тихо; над головами, перепрыгивая с ветки на ветку, пели сонные птички, загадочно шуршала трава под ногами, да коты приглушенно орали вдалеке, занимаясь аморальными кошачьими делами.