Страница 21 из 254
***
(А с к а н и о)
- Фернандо.
- Вителли? - вздрогнул от удивления и неожиданности.
Но коршун уже кружил над своей жертвой, предвкушая чудный, сытный пир.
Прошелся Вителеццо размеренными шагами вокруг застывшего среди залы в замешательстве Авалоса.
- Почему?
Улыбнулся палач:
- Судьба, маркиз де Пескаро. Судьба.
Уверенное движение - и вышел я из тьмы на свет.
Резко обернулся ко мне Фернандо.
- Ты?
- Я.
"За что?.." "Почему?.." "Прости…"
Пустые звуки, которые так и не вырвались из наших грудей, не покинули подсознания.
Лишь лживые, гнусные улыбки, дразня смерть.
- А я знал, - внезапно изрек Авалос.
Невольно кивнул я, соглашаясь - догадывался.
- Но не думал, что так скоро.
И вновь киваю, вместо слов. Шаг ближе.
- Береги ее.
- Непременно, - отвечаю я.
...
... Все произошло слишком быстро. Без рассуждений и сомнений.
Фернандо не сопротивлялся, но и не молил о пощаде - ушел достойно...
Не было смысла сражаться.
Потому что даже я, дитя без малого в этом деле, кожей чувствовал... как замок в короткие мгновения заполнился этими существами, тварями, подобно крысам на палубе тонущего корабля... Холод ходил по моей спине¸ предупреждая об опасности. Но в этот раз - не я добыча.
В мгновение ока разорвали на куски и бросили наземь, словно гадкие, старые лохмотья.
- Его стоит сжечь, - учтиво оповестил меня Вителли.
- Обязательно. Дом все равно предавать огню, так пусть вместо меня и... жарится.
Рассмеялся Вителеццо:
- Что ж, смотри сам. Есть еще какие пожелания?
Сдержанно качнул головой:
- Нет.
- Отлично. А Матиас?
- Он мне будет нужен.
Ухмыльнулся упырь:
- Смотри, следи за своей сворой, иначе мне придется вернуться.
- Без сомнений, - будто сплевывая яд. Кивнул.
Шаг к двери.
- Вителли.
Словно ждал тот, тут же обернулся.
Молчал, выжидая.
- А Борджиа? Есть кто из них среди нас?
Радушно заулыбался «союзник»:
- А я уже разуверился, что решишься на этот вопрос. Нет, Чезаре этот бой проиграл, как и остальные.
Разворот - и скрылся из виду.
Что же. Увидим, кто еще из нас... действительно проиграл.
***
(А с к а н и о)
Свидетели... Свидетели моей гибели были. Были, и видели, как я умирал на смертном одре, как прощался с приближенными, как давал свое завещание об распределении имущества... и повелевающее слово сжечь здесь все дотла. Были, и некоторые даже пали жертвами всего этого фарса.
Яркие, алчные языки пламени жадно тянулись к небу, ехидно улыбаясь мне на прощание, провожая мой прежний мир в небытие, истово благодаря за пышный пир, который я устроил им напоследок.
И был там тот, кто должен был затем сойти за мое грешное тело. Был.
...Да только имя его совсем не Фернандо.
Авалоса я так и не предал огню. Не смог.
Я назвал это для себя очередным эдаким планом возможного отступления, который ведом был лишь мне и только мне, а посему не несет в себе угрозы и беспокойства.
Четвертованное тело поначалу закопал недалеко от своего, теперь уже бывшего, замка. А затем, спустя несколько лет, перенес на заброшенное кладбище близь Этфе.
P.S.: Виттории я так никогда и не сознался, что в какой-то мере муж ее одной ногой все еще оставался в этом чертовом мире. И да, ее сверх способности так и не смогли пробить во мне сущие стены вокруг этой страшной тайны, и выудить громогласное наружу. В далеком будущем, когда сестра основательно взялась за реконструкцию и оживление давно павшего и, казалось бы, всеми забытого "Вечного праздника", возрождение "Аетфе", перенес я маркиза де Пескаро в Рим, на некатолическое кладбище, il Cimitero acattolico di Romа, и время от времени стал его навещать, уже без всякой опаски. Фернандо де Авалос невольно превратился в заурядного Фернандо Пикколомини со знаменитой, хоть и без оснований приписанной, фамилией, да еще и ко всему, периодически его годы жизни перерисовывались согласно царствующей эпохе.
Друг. Он стал моим единственным (пусть, отчасти вынужденным и слегка мертвым)... настоящим другом, о котором долго никто, кроме меня, не знал, и уж точно не догадывался об истинном его обличии.
Попытаться возродить его ... я никогда не намеревался, да и не хотел. Его путь завершен. Я это давно уж понял, и решил, но превратить тело в прах так и не осмеливался. В какой-то степени, я сам себя убедил (извратил свое сознание), будто его останки - это маятник моей души на этой проклятой земле, и пока он существует - пока и мое сердце отчаянно бьется. Тело, раздробленное... не без подачи моей руки, тело Авалоса было (казалось) моей собственной плотью, что пала в тот далекий летний вечер, но до сих пор мается, желая обрести покой.