Страница 40 из 68
Сорвалась на ноги – и, сражаясь с застывшими на ресницах слезами, подалась по ступеням на выход.
Солгала. Конечно, солгала, притворяясь твердой, жестокой, самоуверенной.
Но я обязана быть сильной, ради своих родных и близких. Ведь если не станет их – нежилец буду и я.
***
(Д о м и н и к)
Едва Мелкая удалилась на безопасное, как для наших речей, расстояние, обернулся я к этой твари:
- Не переживай… За тебя я Ее отпущу. Ты будешь у меня жить ровно столько, сколько мне понадобится времени, чтобы выудить из тебя эту твою мерзкую способность. А если, в конечном счете, и это не поможет, ты сам тогда это сделаешь, ведь пожалеешь, что родился на свет. Единственным твоим билетом сдохнуть – это будет ее Свобода. И ты сам будешь меня умолять – снизойти и сдержать слово.
- Если успеешь… - сквозь смех, но в момент задавился кашлем.
- Успею, - решительно и твердо. – Ты даже не представляешь, на что я способен… И в твоих же интересах никогда об этом не узнать.
***
(Ж о з е ф и н а)
Наивная. Долго я еще блуждала потом по лабиринту туннелей (а звать кого на помочь я так и не решилась, страшась даже не так пленных, как ненароком встретить кого из Главенствующих). И вот уже начало казаться, что тут и смерть свою встречу, прежде чем найду треклятый выход, как вдруг наткнулась одну из припозднившихся монашек (та задержалась на работе и лишь теперь спешила к себе в келью на ночлег).
***
Уже четвертую ночь без сна. Папа вернулся, и всё это время покорно был со мной, но легче от того не становилось. Что не закрою глаза: куски трупов, смерть… везде смерть. Опустошение высасывало жизненные силы, доводя до исступления. Прежний запал гас, обратив храбрость в прах. Не спасал и инстинкт самосохранения, который, как оказалось, всё же где-то теплился во мне. Я медленно сходила с ума: боясь спать и больше всего на свете желая погрузиться в небытие. Даже при общении с другими уже не могла сдерживаться, пересиливать себя и пребывать с открытыми веками. Глаза закрывались сами по себе, уступая свинцовых занавесам, являя демонов пляс.
Ревела, визжала – сдавалась и вновь погружалась в ад, где до единого все умирали… кроме меня. Надежда тлела. Врожденный оптимизм покрылся волдырями и лопнул.
И вдруг вот оно – вспышка. Яркая, теплая. Будто солнце улыбнулось мне темной, сибирской зимой… Облегчение. Вокруг никого, пустота снаружи, но не внутри. Мгла отступала, небо взялось неоновыми красками, знаменуя восход.
- Как она? – послышалось где-то издалека, теплое, родное, любимое.
- Улыбается, - узнала голос отца.
***
Не сдержалась. В очередной раз интерес победил инстинкт самосохранение. Подкараулила Доминика и выпалила, как на духу, не стыдясь, что кто-то мог подслушать:
- Почему ты вмешался? Ведь с вашим Орденом я никак не связана, да вообще ни с какой конфессией. Зачем старался… и освободил?.. – молящий взгляд в глаза, заклиная дать нужный сердцу, а не разуму ответ.
Обмер, пришпиленный удивлением. Брови замерли в высоких дугах. Но еще мгновения – и сдался, осознав, что не отступлюсь. Хмыкнул, рождая очередной пуд сарказма и язвы:
- Во-первых… - неспешно, врастяжку. - С рождения ты под опекой обоих Орденов, пока не самоопределишься. А во-вторых, - заколотилось мое сердце, что бешеное, сгорая в предсмертных муках, - уж больно способность хороша, чтоб вот так легко было отказаться, - разворот и пошагал прочь.
- Но мог бы не освобождать! – горестно, вдогонку.
Остановился, за и против. Не оборачиваясь:
- Витторию стало жалко, - и пошагал прочь.