Сдвиг

Я, совсем ничего не обдумав, выскочила из квартиры на лестничную клетку, сжимая в руках конверт. Я разрывалась от невозможности решить, что же должна сделать в первую очередь, поэтому вскрывала письмо, уже сбегая вниз по лестнице, и пыталась взглядом ухватиться за слова, написанные от руки - то ли незнакомой, то ли родной, - письмо из другого измерения, от несуществующего человека, умершего много лет назад, эдакое послание в бутылке, преодолевшее многие километры и нашедшее именно того, кому предназначалось, вот именно так, волею судьбы. С каждым прочитанным словом я замедлялась, ступая по лестнице уже не так быстро, а в какой-то момент просто остановилась и, не глядя, села на ступеньку совсем недалеко от входной двери в дом. Я не чувствовала холода камня, я не чувствовала вечерней прохлады, наверняка кусавшей меня, выбежавшую не накинув даже кофты - мне было всё равно, я читала. Читала и, кажется, плакала, я не знаю, я не была уверена в этом, может это всё было плодом моего воспаленного воображения? Может быть это письмо я сама выдумала себе в горячечном бреду, как и самого Грома, вдруг ни с того, ни с сего вернувшегося в мир живых? Я наверняка просто слишком этого хотела, так сильно, что всё происходящее было лишь сном, пытавшимся утешить меня, помочь забыться в невозможных мечтах. Я читала и плакала, всё-таки я плакала, я осознала это, когда перестала различать буквы из-за набежавших на глаза слёз, сорвавшихся на бумагу, смазывая слова, которые и довели меня до этого состояния. Хотя ведь виноваты были не слова, боль причиняло то, что они рассказывали мне, то, что это было реальностью, то ли поломавшей кучу жизней, то ли разорвавшей нити судьбы, такие тонкие... Я продолжала плакать, давясь слезами и той историей, что произошла на самом деле, не в кино, которое крутят по кабельному, не в книгах, которые стоят на стендах с популярным чтивом в книжных магазинах. Это было настолько нереально, что без тени сомнения принималось на веру - просто нельзя выдумать такое лишь для того, чтобы объяснить свое отсутствие в одиннадцать лет, свою смерть, свои похороны.

Исписанные мелким аккуратным почерком листы кончились как-то внезапно, словно одновременно прошли целые годы, пока я читала, и лишь мгновение, за которое я не успела осмыслить ничего из написанного. Я узнала, казалось, всё, что могла, кроме единственного ответа на вопрос "как же так?", который не давал мне покоя, мучал, раздражал внутри до каких-то нервных сердечных вибраций, мешавших дышать ровно и соображать ясно. И единственный, кто мог дать мне ответ, находился по ту сторону двери, разделявшей моё самообладание, хоть как-то склеивавшей мою треснувшую ровно посередине жизнь. Я поднялась на неверных ногах, смахнула скатывавшиеся слёзы и, сделав широкий шаг, потянула дверь на себя, впуская в свою жизнь хаос вместе с прохладой в подъезд. Я вышла на улицу стремительно, словно сделала прыжок в воду с большой высоты - страшно, вдруг не успеешь набрать воздуха, вдруг его не хватит, вдруг резко запаникуешь в полёте, когда уже нет пути назад, совершенно разучишься плавать, утонешь, не сделав и попытки выбраться на поверхность. Сделала шаг и задохнулась, будто действительно оказалась под водой, как ни готовилась к встрече, всё равно не смогла справиться с паникой, слезами, вот-вот готовыми сорваться на истерику, всё лишь потому что прямо с порога встретилась взглядом с черными, прожигавшими моё сердце и ночь глазами...

Купряшин... нет, Кирилл... Гром... Я не знала, кто сидит передо мной, я боялась этого человека, но меня неудержимо к нему тянуло, как бы в итоге его не звали. Мой профессор поднялся, и фонарь, висевший у входа, осветил его лицо, что заставило меня почти вскрикнуть от неожиданности - вокруг глаз, рта, на скуле наливались кровью синяки. Вот и стала ясна причина разбитой руки брата, только зная, что Костя в драках совершенно не силен, а кроме руки у него ничего не пострадало, я сделала вывод, что Купряшин даже не пытался дать сдачи и просто принимал удар за ударом, как наказание, которое он был готов понести, с которым был согласен. Мне стало так жалко его, так больно вместе с ним, я ничего не могла с собой поделать - хотелось обнять, пожалеть, как маленького, честное слово, так подавлено он выглядел. Чертовы слезы вновь начали собираться на глазах, грозясь вновь превратить меня во всхлипывающую тряпку, не способную самостоятельно прийти в чувства. Я хотела сделать шаг навстречу, но так и застыла на месте, сжимая в одной руке письмо, а другой постаравшись незаметно избавиться от предательской влаги, отвернувшись в сторону и избегая внимательного взгляда профессора, словно потерявшего всю уверенность.

- Мир? - Тяжелый вздох, словно шел откуда-то со стороны, но оказался моим, я не сдержалась и сбилась с дыхания, дрожа всем телом, будто меня бил озноб. - Я могу сейчас уйти... но я не хочу. - Я замотала головой отрицательно, боясь вымолвить хоть слово. - Я не знаю, как оправдаться...

- Тебе очень больно? - Мне было очень страшно начинать этот разговор, я любыми способами хотела его избежать.

- Что? - Гром не сразу понял, о чем я его спрашиваю.

- Лицо... - Я свободной рукой указала на свежие синяки. - Очень больно?

- Ничего. - Он усмехнулся, грустно улыбнувшись. - Я заслужил.

- С этим невозможно поспорить. - Моя очередь кривой усмешки, за которой я пыталась скрыть своё состояние. Слёзы, никак не собиравшиеся останавливаться, вновь потекли с новой силой, без истерики, просто словно открыли кран и забыли его закрутить. Я потянулась их смахнуть, но за какую-то долю секунды Купряшин оказался возле меня и, аккуратно перехватив мою руку, нежно убрал слёзы, скатывавшиеся по щекам.

- Гипс размокнет, если будешь так обильно его орошать. - Я стояла и боялась пошевелиться, а он, обхватив моё лицо обеими руками, большими пальцами гладил меня по щекам, хотя слёзы от волнения уже закончились.

- Тебе же лучше будет, когда я буду лупить тебя им. - Было проще говорить о чем-то неважном, не зная еще как подобраться к главному. Купряшин улыбнулся, одними глазами только, но стало тепло от этого его взгляда, несмотря на то, что лицо его представляло палитру различных оттенков багрового. Я, не отводила глаз, пытаясь понять, что же решило моё глупое сердце, а оно лишь заходилось в бешеной пляске волнения, отбивая каждым ударом вердикт. - Ты изменился...

- Еще бы, твой братец так старался. Я дал ему выпустить пар, кажется, это было необходимо нам обоим. Но акция была разовой, захочет еще раз полезть с кулаками, скручу его в бараний рог, пока не остынет.

- Нет... Ты... - Я пыталась подобрать правильные слова, вглядываясь в лицо напротив, пытаясь найти знакомые черты. - Ты изменился...

- Знаешь, говорят, горбатого могила исправит, с толстыми такая штука тоже работает. - Я в ужасе отшатнулась, зажав рот рукой, из которой от неожиданности выпали на землю листы письма.

- Да как ты смеешь! - На мгновение мне захотелось сбежать, провалиться сквозь землю, умереть тут же, на этом самом месте, а потом меня охватила такая злость на Кирилла, на эту его жестокую шутку, что я, хорошенько замахнувшись, ударила его кулаком в грудь. Раз, еще один, еще, пока по моим щекам не потекли горячие и какие-то яростные слёзы. Купряшин не пытался меня остановить, видимо понимая, что всей семейке Мироновых необходимо рукоприкладство, чтобы как-то скрыть свою боль. Я почувствовала какую-то внезапную слабость, не могла больше бить Грома, не могла стоять на ногах, будто из меня выкачали все силы, и я просто вдруг заплакала, так горько, словно всё в моей жизни было кончено, и стала оседать на землю.

- Тише-тише... - Купряшин подхватил меня под руки, не дав разбить себе колени от падения, и, сам сев на землю, усадил меня к себе на колени, гладя по голове и приговаривая что-то утешительное. Я плохо разбирала слова, в ушах стоял жуткий гул от собственных слез и всхлипываний, я уткнулась носом в рубашку, в миг ставшую мокрой, и цеплялась за нее пальцами, боясь отпустить, боясь, что это всё какой-то дурной сон. Сильные руки обнимали меня, гладили по спине, по волосам - становилось спокойнее в этих объятиях, будто лишь они и способны были помочь мне, излечить меня, но и погубить, хоть я и была сама на это готова. - Мирка моя... любимая моя... Я так тебя люблю, что просто не представляю, что буду делать, если ты меня прогонишь, если не простишь... Я наверное умру уже на самом деле. - Я резко вскинула голову и, перестав всхлипывать, смотрела глаза в глаза, осознавая, что сама не переживу этого. Мгновение и Кирилл наклонился ко мне, нежно коснувшись губами моих, чуть сморщившись от боли, но не остановившись, а словно проверяя можно ли ему позволить себе это, пока я не ответила на этот поцелуй, потянувшись и обняв Купряшина за шею.

- Кхм... - Мы вдвоем с Кириллом вздрогнули, словно застуканные на месте преступления, и чуть не отпрянули друг от друга от неожиданности, лишь в последний момент Гром удержал меня за спину, чтобы я не свалилась на холодную землю. Мы так и сидели посреди ночи прямо перед входом в дом, освещенные тусклым фонарем, а возле нас стояла моя мама. - Вам хоть удобно?

- Мам, это не то...

- ... что я думаю? Сомнева-а-аюсь... - Мама оглядела нас критическим взглядом, остановив его подольше на лице Купряшина, к этому моменту уже почти лишившемуся глаза, скрытому за отеком. - Я наверное должна пригласить вас на чай? - Я подавилась воздухом и закашлялась, поднимаясь вместе с Кириллом с земли.

- Я думаю, сегодня не лучший для этого день, ваш сын вряд ли будет рад увидеть меня еще раз. - Легким движением руки, словно невзначай, указал на свое лицо мой профессор. - Но, если вы не против, я бы воспользовался вашим приглашением в следующий раз.

- Это Костя тебя так? - Мама удивленно увеличила глаза. - Врёшь!

- Ни в коем разе. - Купряшин чуть улыбнулся.

- А сам он хоть жив там? - Я против воли прыснула со смеху. Мама неодобрительно глянула на меня и покачала головой - намёк был понят, мне пока высовываться было рано. - Ладно, я в дом, если есть желание пообщаться сегодня - милости прошу, хоть познакомимся.

- В следующий раз, если вы не против. Я подготовлюсь и появлюсь в лучшем виде, нежели сейчас. - Купряшин, словно виновато, склонил голову чуть набок, опустив глаза к земле.

- Ну, тогда до встречи. А эту, - кивок в мою сторону, - я забираю. Потом договорите. Сейчас моя очередь.

Я на несколько секунд остановилась возле Кирилла, взяв его за руку и пытаясь подобрать какие-то слова, но ничего подходящего не могла найти и просто улыбнулась, а затем обреченно пошла за мамой, стоящей на пороге и многозначительно покашливающей. Мне предстоял долгий разговор, но он меня не пугал, казалось, что у меня появились силы на что угодно. Пока мы поднимались в квартиру, мне на телефон пришло сообщение: "Ну хотя бы один из Мироновых меня сегодня не поколотил. Считаю, что это добрый знак." На глаза навернулись слезы, но какие-то легкие, принесшие облегчение.