Сдвиг

- Эй, парень… - Сознание впивалось в меня осколками боли, грозясь отбросить обратно в темноту. – Черт! Ты жив, парень? – Я чувствовал, как меня пытаются аккуратно расшевелить. Мужской голос был мне неизвестен. – Да как ты вообще там оказался-то? Свалился на мою голову. - Я никак не мог сам пошевелиться, но, когда меня попытались поднять, с моих губ сорвался хриплый стон. – Тебе бы не мешало похудеть, парень. Но для начала хотя бы не умирай. Всё образуется.

Когда я очнулся в следующий раз, вокруг было незнакомое помещение, пропахшее больницей настолько, что казалось, что я сам уже полностью пропитался этим запахом, только на какое-либо медицинское учреждение эта комната походила мало: никакой мебели кроме кровати, на которой я и лежал, и тумбочки, заставленной лекарствами, серые однотонные обои были мрачными и потертыми, на окне не было никаких занавесок, но взгляд наружу не зацепил никакого пейзажа, что позволило понять, что мы на довольно высоком этаже. Я не знал зачем мне эта информация, убегать я не собирался, по крайней мере пока не понял бы, где я и кто меня в это место привез. Да и не далеко бы я убежал, учитывая то, что, казалось, на восемьдесят процентов был закован в гипс.

Больше никого в комнате не было, поэтому я хотел было позвать кого-нибудь на помощь или хотя бы попросить воды, но язык меня не слушался, словно разбухнув вдвое больше обычного размера и лениво и почти неподвижно развалившись во рту. Из горла вырвался лишь безжизненным хрип, напугавший меня самого, эта жуткая боль была настолько сильной, что чуть не прикончила меня окончательно – что-то мешало мне раскрыть рот, фиксируя челюсть. Мне стало интересно, я хотя бы жив или же так и выглядит ад?

В одиночестве я провалялся не очень долго, не больше часа, после ко мне в комнату зашел мужчина лет сорока, потирая заспанные глаза. Так странно, я никогда не думал, что моя смерть будет выглядеть настолько нелепой, в спортивных штанах и растянутой футболке, с щетиной в несколько дней, уставшая, помятая смерть. Но именно такая и пришла ко мне, сказав, что Громов Кирилл умер, оставив неизвестного переломанного мальчишку разбираться со своей новой, свалившейся на него безымянной жизнью.

Всё оказалось бы ужасно поэтичным, если бы не то, через что предстояло пройти и мне и моей семье, моим близким. А ведь я всего лишь появился не в том месте и не в то время. Алексей Викторович, тот мужчина, что меня и вытащил из этой передряги, тот, что и выхаживал меня, поведал грустную историю моих жизни и смерти: я умудрился попасть тем злополучный вечером в разгар разборки местного авторитета с неугодным ему человеком, что автоматически поставило и меня в один ряд с этим несчастным. Я практически шагнул в могилу, вырытую для другого, чтобы разделить ее с ним и навечно остаться в списках без вести пропавших. По какой-то упрямой случайности я затащил на тот свет своего убийцу, умудрившись выскользнуть из цепких лап смерти, отсрочив свой уход. Леха, как он попросил себя называть, тогда бросил свой наблюдательный пункт, решив, тоже, наверное, из упрямства, попытаться спасти неизвестного парнишку, который, казалось, уже был мертв. Я его тогда сильно удивил своим феерическим возвращением с того света и своим полетом через лобовое стекло наружу. Я тогда больше ничего не помнил, погрузившись глубоко в бессознательное состояние, и не видел уже приехавшей подмоги, устроившей небольшие изменения в аварии. Труп из багажника, так и оставшись безымянным, растворился мимо официальных документов и был прахом развеян без дополнительных церемоний – этот невезучий оказался крысой среди людей того бандита, в чьи незатейливые планы на вечер я умудрился случайно вмешаться. Искать этого человека никто и не собирался: ни свои, считавшие, что он был удачно похоронен где-то в лесу с еще одним пареньком, ни чужие, которым и вовсе не было дела до него. Мой неудавшийся убийца, заняв моё место за рулем, так там и остался, заменив меня в моей смерти - пожар, который организовали чуть позже, не оставил никаких следов, а мои родители опознавали меня лишь по сильно оплавленному нательному кресту, который был снят с меня, да по машине, которая только-только стала моей, моей первой и последней машиной.

Родители... Я чуть с ума не сошёл, когда узнал, что они уже похоронили меня. Я просто не мог представить, что им пришлось пережить, как они справлялись, хотел вернуться к ним и объяснить, что всё не так, что я жив, что со мной всё в порядке, лишь бы они не переживали, но мне быстро объяснили, что это просто невозможно в моём положении. Меня могли искать, как опасного свидетеля, не поверив до конца в историю о моей смерти - версия о том, что их человек, успел избавиться от тел, а потом по трагической случайности погиб сам, была отличной, но уж слишком гладкой и совершенно непроверяемой. Поэтому первым делом слежка появилась за моими родителями, потому как к ним бы я первым должен был прийти. Но мне было запрещено появляться у них или как-то давать знать о себе, даже после моего выздоровления, когда я бы встал на ноги.

Вот так я и умер... Леха попытался утешить меня тем, что тогда я умер бы в любом случае, поэтому мое нынешнее положение было более завидным. Но меня никак не отпускала мысль о страданиях моих родителей, и со временем мне всё-таки разрешили сообщить им о том, что я жив, в обмен на обещание, что я никогда и никаким образом не выйду с ними на связь, пока будет оставаться угроза моей и их жизням.

Когда, рассказав мне все эти шокирующие новости, с которыми мне еще только предстояло ужиться, Лёха стал уходить, он задержался в дверях и, замявшись на мгновение, вернулся к моей кровати, достал из кармана сложенный вчетверо лист и протянул его мне, оставив возле руки, которую я мог сгибать.

- Это... Не знаю уж, может хоть это тебя сможет поддержать. - Он взъерошил свои короткие волосы, никак этим незамысловатым жестом не изменив прическу, и немного нерешительно продолжил, прежде чем выйти: - Я тебе читал его... ну, когда ты всё никак не приходил в себя. Уж не знаю, в нём ли дело, но ты пошёл на поправку.

Я даже не заметил, как остался один в комнате, я просто, превозмогая боль в руке, разворачивал бумагу и всматривался в немного неуверенные, пузатые буквы, выведенные детской рукой. Это было первое письмо, которое Оля оставила на моей могиле, первое из множества тех, которые порой просто спасали мою жизнь и мою опустошенную и измученную одиночеством душу. Мне пришлось стать другим человеком, приспособиться к новым условиям, новой стране, заняться делом, которого не планировал, сделать всё, чтобы выжить. И как бы трудно мне не было, я всегда находил способ получить очередное письмо, которое было для меня жизненно необходимо. Год за годом, вчитываясь в слова, пропитанные слезами, я корил себя за то, что мне пришлось заставить страдать людей, а особенно эту маленькую девочку плотно обосновавшуюся в моём сердце. Она росла, а вместе с ней росла и моя братская любовь, моя привязанность и моя благодарность к этому чистому, искреннему ребёнку. Не знаю, что со мной случилось, но когда я наблюдал за Олей издалека, я просто надеялся когда-нибудь сказать ей спасибо, ничего не требуя от нее, ведь она итак дала мне больше, чем можно было потребовать от маленькой девочки. Но в тот момент, когда я встретился с ней лицом к лицу, с такой повзрослевшей, такой серьезной, такой изменившейся, я, кажется, сошёл с ума. Может быть я любил её всю жизнь? Не знаю. Знаю лишь то, что понял, что не смогу больше быть без неё, не хочу этого. Я собирался сделать всё, чтобы исправить то, что натворил, я собирался вернуть доверие моей Мирки, я хотел всё рассказать, чтобы она поняла меня, я надеялся на прощение, ведь не могло же всё, что нас связывало, раствориться без следа... Но было одно "но" - Оля не хотела меня слышать, не отвечала на звонки и сообщения, не приходила в университет. Я не раз приезжал к её дому, но так и не дождался, чтобы она вышла, нарушив своё добровольное заточение. У меня был один единственный шанс и я решил им воспользоваться: после стольких полученных, я собирался написать своё первое письмо Оле... Это было мучительно больно: пережить всё, что случилось, рассказать впервые свою историю, не утаив ничего, но иначе я не мог - я уже и без того потерял необходимое мне доверие. Я писал несколько дней, я исписал десяток листов, не исправляя, не додумывая, не преувеличивая, я просто пытался рассказать то, что хотел рассказать всегда, но не мог все прошедшие годы до этого самого момента, когда наконец освободился от угрозы, преследовавшей меня почти половину жизни. Когда я закончил, я поехал к дому Оли, еще не зная, как я передам это письмо, и просидел на лавочке неподалеку несколько часов, понимая, что сама Оля вряд ли появится передо мной, но я упрямо продолжал сидеть, на что-то надеясь, пока не увидел уже знакомую мне машину, припарковавшуюся возле входа, из которой вышел человек, которому я не меньше Оли был обязан всё объяснить. Ну, вот видимо и настало это время. Я поднялся и направился в его сторону.

- Костя...