Сдвиг

Сидя на коленях у Купряшина, придерживаемая его сильными руками, я слишком хорошо чувствую силу его возбуждения, но никак не могу понять, чего больше во мне: желания или страха. Я думаю, думаю и боюсь пошевелиться. Щелчок какой-то кнопки - и водительское сидение потихоньку начало поднимать нас в более вертикальное положение. Всё бы хорошо, но я против своей воли, но вполне с удовольствием, от движения механизма заерзала на собственном преподавателе, наблюдая, как его лице заходили желваки, и чувствуя, как пальцы сильнее сжимают мои бока. А вот сам виноват, Михаил Евгеньевич, балуешься тут со своей машиной. Низ моего живота просто горит от такой медленной и сладкой пытки, но спинка кресла поднимается, а мы вдвоем так и не шевелимся, лишь я умоляюще закусила губу. Ну нет же никаких сил терпеть! Я сжала свои пальцы на плечах Купряшина и, резко наклонившись к нему, все же завладела его манящими губами — что же он со мной сделал-то, или я всегда такой и была? Профессор застонал и ответил на поцелуй, отнимая у меня инициативу, лаская меня, сводя с ума движениями напористого и неутомимого языка, прикусывая мои губы, так, что хочется почти плакать от переполняющих меня эмоций — так целоваться просто противозаконно.

— Плохая, плохая Миронова, — Купряшин отстранился от меня и перехватил мои плечи своими руками, чтобы я не смогла снова до него дотянуться, — и выбор плохой. Нет, очень хороший, конечно, одобряю, но очень плохой, ясно? — Я честно отрицательно помотала головой, смотря во все глаза на преподавателя. — Эх ты, Миронова, а еще...

— ...говорила, что умная, ага, — я не сдержалась и спародировала своего куратора, от души рассмеявшись. Тот сдержал улыбку, но меня всё-таки, аккуратно приподняв с себя, отправил на пассажирское сидение. Я недовольно надула губы — боже, что за пошлый жест, фу. — Это не я "эх", это "эх вы", Михаил Евгеньевич.

— Михаил Евгеньевич, значит? — Как-то внимательно он посмотрел на меня, так, что у меня сжалось всё внутри и я вся как-то словно съежилась и уменьшилась. Чуть наклонился в мою сторону, едва заметно проведя языком по своей нижней губе, но успев заворожить меня этим движением, но потом резко отвел глаза, тряхнул головой и шумно вдохнул, зажмурив глаза. — Так, ну-ка прекращаем. Ты, — ткнул пальцем в мою сторону, скорчив зловещую рожу, — сиди и не шевелись. — Открыл дверь, начал выходить из машины, заставив мой рот распахнуться от удивления.

— Но... — Я попыталась открыть свою дверь и выйти следом, но Купряшин снова погрозил мне пальцем и шикнул на меня.

— Сиди, я сказал, — он указал мне пальцем на дверь, и я послушно захлопнула ее со своей стороны, а потом он захлопнул свою, отошел на несколько шагов, вернулся, открыл свою дверь и строго на меня взглянул: — И не шевелись!

      Купряшин, снова захлопнул дверь и, развернувшись к машине и мне в ней спиной, отошел к скамейке, стоящей у дома, став копаться в карманах своих брюк. Судя по нервозным жестам — безуспешно. Профессор замер на мгновение, взъерошил свои волосы и, прокрутившись на каблуках, неторопливо начал возвращаться. Я, как завороженная, следила за его передвижениями, затаившись и действительно не шевелясь, как мне и было наказано моим строгим тираном-преподавателем. Он подошел к машине и снова открыл дверь.

— Передумали? — Я не удержалась от этого этого подкола, состроив совершенно невинное выражение лица. Глаза профессора метнули в меня грозные молнии.

— Ах ты негодная девчонка! — Купряшин недовольно протянул в салон руку в требовательном жесте: — Пиджак!

      Я протянула его вещь, удостоилась еще одного недовольного взгляда внимательных темных глаз и снова оказалась одна в закрытой машине. Купряшин похлопал по карманам пиджака, довольно хмыкнул, достал ключи и сигнализацией заблокировал все двери, показав мне язык. Вот так профессор, ну просто пример для подражания. Таким приемам это его, интересно, в педагогическом институте научили? Но метод действенный, вон, сижу же я и не рыпаюсь никуда, это ж Купряшин сам сбежал от меня.

      Он остановился возле скамейки и, достав из кармана сигареты, положил пиджак на нее, но сам не сел, оставаясь стоять, развернувшись ко мне боком. Вытянул из пачки одну сигарету и прикурил, чуть наклонившись. Интересно, он наверное еще и щурится, когда затягивается? Жаль, что не видно в деталях- отчего-то хочется смотреть, как он курит и выпускает тягучий горький дым, даже самой захотелось закурить. Купряшин обернулся в мою сторону, а я, указав сначала пальцем на сигарету, затем на себя, сложила умоляюще ладошки, выпрашивая себе перекур в его компании. Профессор нахмурился, потом удивленно вскинул брови и уверенно скрутил мне фигу, жадина. В сумраке этой сумасшедшей лунной ночи его белая рубашка просто сияла, навевая мысли о какой-то нереальности ее владельца. Наваждение, мираж. А может я снова сплю? Тогда можно объяснить мое собственное поведение — во сне-то я вообще сильная и бесстрашная, всё мне по зубам... впивающимся в губы куратора. Ох... Я поняла почему он меня закрыл - чтоб я на волю не выбралась, ради своей безопасности старается. Купряшин сделал последнюю долгую затяжку, медленно выпустил дым вверх, чуть запрокинув голову, будто его вдруг заинтересовали звезды в этот момент, затушил сигарету и выбросил ее в рядом стоящую мусорку. Немного помедлил, словно что-то обдумывая, а потом, взяв пиджак и сняв машину с сигнализации, вернулся и сел внутрь, окинув меня темным, нечитаемым взглядом. От него так маняще пахло сигаретами, что захотелось попробовать его губы на вкус прямо сейчас, но не успела я даже попытаться исполнить желаемое, как Купряшин неожиданно заговорил:

— Ну что, Миронова, будем жениться?