Аркадия

И я закончила рыдать, и решила не начинать больше. Я не думала, что смогу делать еще хоть что-нибудь, глаза опухли из-за слез, но так было даже лучше. Я не сказала Герхарду и Делии отчего я плачу. Причин было много: я боялась, что не вернусь домой, мне хотелось в университет, а потом в Америку, я винила себя за то, что не послушала родителей, синяки болели, и я совершенно не знала, куда идти. Но было и еще кое-что, то, о чем не пожалуешься друзьям. Перед моими глазами пролетали цифры, теперь это была не метафора. Стоило зафиксировать на чем-то взгляд, и я видела, из чего оно состоит и какие силы действуют на него сейчас. Смотря на Герхарда и Делию, я видела, как под их кожей бьются капилляры, наполненные кровью, я знала сколько ударов в минуту совершают их сердца, видела биохимию их крови. Я была совершенно уверена, что я сошла с ума, но это было уже неважно, ведь я была в сумасшедшем мире.

Только очень болела голова. Никогда прежде я не испытывала головной боли такой силы, это было хуже, чем мигрень, в мозгу будто раскалялись тысячи иголок, и слезы сами лились, против моей воли, а Герхард и Делия считали меня, наверное, самой нелепой и бесполезной спутницей на свете.

Но я правда могла только плакать.

Со временем становилось легче. Тысячи иголок превратились в сотни, и я подумала, что меня сейчас стошнит. Так я поняла, что снова могу испытывать что-то, кроме боли в голове. Цифры тоже отступили, будто пришла фаза отлива, и они схлынули куда-то в океан мироздания, из которого пришли. Я поняла, что могу вызвать их по своему желанию, поняла, что это просто. Как двинуть рукой или сказать что-нибудь. Естественная часть меня, моего разума. Страх ушел. Я смотрела на Герхарда, пока он не пришел в себя. С легкостью считав все его жизненные показатели, я захотела узнать о нем больше. Я смотрела на его красивое лицо, удивляясь тому, как он удачно упал, ничего себе не сломав. Спустя секунду я уже знала о нем все. Сенсорная алалия, следствие изначальной патологии развития зоны Вернике, не травма. Еще несколько мелких органических недостатков, интеллект сохранен, эмоционально-волевая сфера нет. Мне стало очень неловко, будто я заглянула в его медкарту. На самом деле я заглянула даже глубже, я, как на снимке МРТ видела его мозг. А потом он открыл свои неестественно светлые глаза, и я смутилась, может даже покраснела. Я не хотела ему и Делии ничего дурного. Наоборот, в одночасье они стали мне ближе всех на свете. Никогда прежде я не испытывала столь бурной радости, даже гости на дне моего рождения вызывали у меня меньше восторга.

Я была не одна, были они, такие же как я. И они ничего не понимали. Мы шли, и хотя мне не особенно хотелось говорить, я хотела держаться поближе к ним. Делия была неприветливая, но по-своему обаятельная. Она и Герхард держались так спокойно, словно для них это была легкая прогулка. Они со смехом рассказывали про сколопендру, Делия только раз казалась грустной, когда Герхард пересказывал видение про ее мать. Мне в него поверилось охотно. Это была чужая мать, которая могла оказаться кем угодно, хоть принцессой далекой страны, хоть ведьмой и повелительницей гигантских насекомых. А вот мои родители не могли быть кем-то таким. Я знала их, нашу квартирку на окраине Стокгольма, папины руки, перебирающие струны, мамины приступы, во время которых она билась головой о кафельные стены в ванной, психиатрические больницы, вечеринки, концерты, таблетки - все что было связано с ними было таким земным, иногда разнузданно веселым, а иногда безысходно грустным. Но все это всегда было про Стокгольм и реальный мир, холодный, серый и очень логичный. Люди, которым нравится развлекаться - развлекаются, ты не добьешься в жизни ничего, если будешь лениться, и никаких сказок.

Я не могла представить их здесь, я не верила, хотя и понимала, что они говорили правду.

А потом я увидела Великую Реку, и все встало на свои места. Моя жизнь раскрылась передо мной, как цветок, и я смотрела, как истекает свет. Я видела, откуда я пришла и куда я уйду в самом конце, и это было прекрасно. Я видела все, и мне не нужны были никакие цифры. Магия впиталась в эту землю, как земля впитывала воду, она впитала и великую силу, заставляющую мир быть. Оттого, здесь всегда было лето, оттого здесь было так чудесно. Я, перепуганная и несчастная, вдруг успокоилась и смотрела, как солнце протекает передо мной. Я знала, что к этой реке нельзя прикасаться, я знала, что это просто запрещено, не понимала почему, но табу работало, мне не хотелось подходить ближе. Я подумала, что буду как Икар, и свалюсь далеко вниз, если попытаюсь прикоснуться к солнцу. Оставалось только смотреть. И я смотрела, но глазам не стало больно. Этот свет не ранил. И я почувствовала, что голова больше не болит. Я ощутила, что ничего больше не болит, даже испугалась сначала, что умерла. Но умерли эти люди, призрачные силуэты которых сплавлялись вниз по реке. Здесь уже не различить было лиц, но я знала, чувствовала, что у истока реки, в месте полном снега, высоком-высоком, люди еще помнят себя и на себя похожи, а там, куда впадает река, их тонкие силуэты, состоящие из эфира или дыма, уже не имеют никакой формы.

Я сказала:

- Невероятно.

Я посмотрела на Делию и Герхарда, золото реки плясало у них в глазах. И я подумала: они ведь оба сказочно красивые. Как будто это такая порода.

Делия спросила:

- А вы тоже подумали про всякую хрень вроде перерождения?

- Очень сакральный момент, - сказала я. А Делия сказала:

- Типа того.

И мы еще долго стояли, не смея шевельнуться. Я прежде никогда не переживала ничего подобного. И я подумала: а ведь ради такого можно умереть. И я поняла солдат, которые во время Крестовых походов, отдавали жизнь за Иерусалим, которого прежде никогда не видели. Золотые пески пленяли их точно так же, как пленили меня золотые воды.

Герхард молчал, думал о чем-то своем, и почему-то я пожалела, что не могу прочитать его мысли. Он заметил мой взгляд, хотя не оборачивался ко мне и казался полностью увлеченным рекой.