Аркадия

Когда мне бывало скучно, я всегда думала о звездах. Сегодня, к концу пар, телефон совсем разрядился, а планшет лежал дома, в забытой сумке, вместе с косметикой и ключами. Мне нечего было почитать в метро и возможно некуда было возвращаться. Я смотрела на лица людей, серые от усталости, и думала о том, что происходит сейчас над моей головой далеко-далеко, так далеко, что я и представить этого не могу. Сложнейшие ядерные реакции совершались в утробах газовых облаков, излучающих вечный свет. Я улыбалась, повторяя про себя астрономические координаты V2416 Стрельца, V0615 Стрельца и, конечно, моей любимой V2506 Стрельца спектрального класса Меа. Я наизусть знала координаты всех переменных типа Z Андромеды, и это была не та тема, которую можно обсудить с подружками за кофе. Иногда я чувствовала себя очень одинокой, и мне хотелось быть как все. Я читала глупые книжки, смотрела глупые мультфильмы, но не могла избавиться от цифр и букв, формул, координат и каталогов. Они следовали за мной повсюду, куда бы я ни шла. Мама и папа радовались моим бесчисленным грантам, а я мечтала о том, чтобы меня волновали только мои волосы. Мне нравилось учиться, и я могла проводить целые дни в обсерватории университета, давно ставшего музеем. Даже просто рассматривать телескопы было здорово - представлять, как я настраиваю оптику, чтобы взглянуть туда, в вечность, в холод, в колодец бесконечного человеческого удивления.

И все-таки я никогда не была уверена в том, что не променяю это на возможность прожить ту же жизнь, что и мои одноклассники. Цифры окружали меня, как рой навязчивых насекомых, и я никак не могла отмахнуться от них, чтобы посмотреть, что еще есть в мире, кроме них.

Я пребывала в меланхолическом настроении. Все учебники за первый семестр были прочитаны мной еще две недели назад, но мне не хотелось об этом говорить.

Я ведь и так заучка Констанция, зануда Констанция. И без того преподаватели бесконечно ставили меня в пример и называли юным дарованием. И я казалась самой себе обманщицей, потому что больше всего мне хотелось говорить о косметике и уходовых средствах для волос. И всегда получалось что-то вроде:

- Ты та самая Констанция, которая решила олимпиаду по физике для первокурсников в восьмом классе? И каково это быть тобой?

- Ну, я люблю запах кокоса и Лану дель Рэй.

Каждый раз мне нечего было сказать, мне хотелось встряхнуть того, кто спрашивает меня, сказать, что я такая же как он, ничем не отличаюсь. У меня те же проблемы и те же мечты, я люблю мороженое и не люблю красить ногти на ногах. Я так расстроилась от этих мыслей, что когда случайно увидела свое лицо, тут же отвела взгляд. Я обрадовалась, когда объявили мою станцию. Холод должен был меня взбодрить, от снижения температуры повысится тонус сосудов и мышц. Для легкомысленных платьев, которые я носила все лето и раннюю осень, было совсем не время, но я не могла с ними расстаться, даже если это означало, что придется кутаться в зимнюю куртку. Летнее платье, зимняя куртка. Поднимаясь по лестнице, я без радости обнаружила, что дождь зарядил снова. Я представила, как тепло дома, как вкусно пахнет пиццей, как играет музыка из комнаты родителей, и как я смогу, наконец, скинуть сапоги на каблуках и посмотреть телевизор. Эти образы придали мне сил, и я зашагала смелее. Все не так уж плохо, подумала я. Мне восемнадцать, мне не нужно красить волосы, я и так блондинка, я учусь на первом курсе Стокгольмского университета, и у меня повышенная стипендия. Я смогу смотреть на звезды, заниматься любимым делом и, может быть, однажды получу Нобелевскую премию. Мне не придется расставаться со школьными подружками, они ведь остаются в Стокгольме, а новые друзья в университете обязательно появятся. Моя жизнь вдруг засияла красками, и даже звездное небо, укрытое почти прозрачной пленкой облаков, казалось, ободряюще подмигнуло мне сотнями своих звездных глаз. Я напевала песенку, работая сама себе плеером, грела в карманах замерзшие руки, на которых блестели серебряные колечки. Наконец, показался мой дом. Одна из многих пятиэтажных коробочек, похожих на блоки в тетрисе смыкающиеся друг с другом. Фонарь рядом со скамейкой у дома не горел. Я этому не удивилась, лампочка снова, наверняка, перекочевала на кухню к соседям. Я жила на первом этаже, и это было здорово, иначе мама или папа давным-давно разбились бы, выпав из окна. Папа все равно пытался. Я поднялась по лестнице, смазывая носком ботинка следы мела, который раскрошил здесь какой-то малыш. Но как только я дошла до двери квартиры, от моего хорошего настроения не осталось и следа. Дверь была заперта.

Я побарабанила пальцами по двери, понажимала на звонок, но все это было пустое. Только опустившись на корточки, я заметила грязно-белый стикер, на котором было маминым почерком написано: "Мы в "Бернсе", Костуся, празднуем Хеллоуин! Ждем тебя там! Лада Вишневская". Я не могла себе представить, что мотивировало маму написать свою фамилию. Она думала, что я не соображу, кто такая Лада? Или что я решу, что это записка от какой-то другой женщины с тем же именем, называющей меня Костусей? Я пожалела, что не смогу позвонить маме и папе, но с другой стороны они бы не взяли трубку, наверняка были бы слишком увлечены праздником. Нужно было ехать в "Бернс". Правда, с тем же успехом родители могли находиться не в "Бернсе", а в рехабе для наркоманов. Опционально - думая, что они - в "Бернсе". Я скомкала записку и положила ее в карман. Если бы я рассказала кому-то о своей семье, могло бы создаться впечатление, что я их ненавижу. На самом деле я любила маму и папу, очень сильно. Они были чудесные, они во всем поддерживали меня и никогда не ограничивали, они интересовались моими делами, но не были навязчивыми. Они хотели, чтобы я была счастливой и делали для этого все, что могли.

Просто мои родители были безответственными наркоманами, целыми днями курили травку, пили и бездельничали. Ушедшее в историю поколение семидесятых, к которому они даже не принадлежали, могло ими гордиться. Мама и папа отрицали денежные отношения, но по счетам платить было необходимо, поэтому папа давал редкие концерты в андеграундных клубах, ностальгирующих по настоящей музыке. У папы был изумительный голос и совершенно кинематографически красивая внешность, он мог бы стать новой иконой поп-музыки, но он предпочитал смотреть мультфильмы лежа на диване. Мама не хотела делать вовсе ничего, предпочитая проводить жизнь в объятиях с джойстиком. Но к моей маме даже государство не имело никаких претензий - у нее была шизофрения. Мамино пособие и редкие папины концертные сборы помогали нам существовать вполне терпимо. Девочки, Нора и Геда, когда узнали о болезни моей матери, одинаково прижали руки ко рту. Конечно, мама была странноватой, она была абсолютно убеждена в том, что люди-рептилии с далеких звезд управляют земным правительством, однако мама заботилась обо мне, как могла, и я была ей благодарна, а ее странности иногда даже любила. Если бы я сказала об этом, выглядело бы ужасно, будто мне плевать на болезнь моей мамы. Но я привыкла, и ее рассказы о червях в голове у президента Америки стали почти родными. К этому тоже можно было привыкнуть, и можно было любить маму такой, какая она есть.