Страница 83 из 87
Это был обычный выходной день. Мы валялись на диване, смотрели телевизор. Папа лежал на боку, опираясь о локоть, и щелкал пультом, уже, наверное, по четвертому кругу перебирая каналы. Я сидела в позе лотоса и ложкой выцарапывала из банки остатки шоколадного крема. Комнату освещал лишь экран телевизора с мельтешащими картинками. Дождь барабанил в окна. Позевывая, я сожалела о том, что так быстро закончился шоколадный крем. Он всегда быстро заканчивается. Нужно покупать сразу несколько банок…
– Стоп! – скомандовала я папе, и он задержал палец над кнопкой пульта. – Это же Граф – писатель! Давай, послушаем, кого он довел до самоубийства на этот раз.
Я любила читать. Книги проглатывала – одну в два дня. Но из книг Графа читала только парочку. Он слишком жестко пишет, его Вселенская злость на людей льется из каждой строчки. Мой же любимый автор – Стиг Ларссон. То же не романтические комедии пишет, но все-таки… Только у Графа и без меня была армия поклонников и поклонниц. Людям нравится читать, как издеваются над кем-то, похожим на них.
Тогда я знала о Графе только то, что он жестокий, своенравный, бездушный затворник. Он не давал интервью, но, похоже, в преддверии выхода книги, его все-таки уговорили выступить на камеру.
И вот я наблюдаю, как он в расслабленной позе сидит на черном кожаном кресле с высокой спинкой – как на троне. Черный фон. На экране – только Граф. Шелковая рубашка баклажанного цвета, черные брюки, черные туфли – их начищенные носки блестят в резком свете лампы. На мизинце кольцо с камнем под цвет рубашки.
Граф ловко водит за нос журналистку, стоящую за камерой: уворачивается от ответов на неудобные вопросы, а потом и вовсе меняется с ней местами. Меня увлекает эта игра.
– Смотри, пап, ему же около тридцати, а волосы уже седые – прямо, как у тебя.
Папа не отвечает, и я поворачиваюсь к нему.
От того, что я вижу, мое сердце сжимается так больно, что некоторое время я не могу дышать.
– Пап! Что с тобой?!
Он сидит на краю дивана. Совершенно поменялся в лице. Кажется, едва не теряет сознание. Он смотрит на экран, не отрываясь, его губы дрожат. В глазах стоят слезы. Он встает – не хочет, чтобы я все это видела – покачивается – и хватается за край стола. Я бросаюсь к нему на помощь, но отец отстраняет меня, пытается улыбнуться – но выходит так горько, что меня словно нож режет в солнечном сплетении.
Это были только цветочки. Куда более сильные эмоции я испытала позже, когда отец рассказал мне свою историю.
О своей безумной любви к женщине, так похожей на меня.
О сумасшедшей ночи в автомастерской, после которой Ксения забеременела.
О сыне, которому он, сам того не зная, подарил кольцо.
О долгих, мучительных и безрезультативных поисках своего ребенка.
И о том, что этой ночью по телевизору увидел свое кольцо на руке Графа.
В ту же ночь у отца случился первый приступ. Я слышала, как он ходил по спальне, натыкаясь на мебель, а потом произнес громким, требовательным голосом: «Где мое кольцо, Ксения?!» Словно она стояла рядом с ним, там, в спальне. Так страшно мне еще никогда в жизни не было…
Мой папа из тех людей, которые даже самые сложные решения принимают мгновенно. Но после интервью я несколько недель слушала, как по ночам время от времени жалостливо поскрипывала его кровать. Спал ли он вообще?
Представить не могу, что чувствует отец, который несколько десятилетий разыскивает своего сына, а этим сыном оказывается монстр.
Вряд ли мой папа принимал более сложные решения в своей жизни.
Понятия не имею, что творилось тогда в его голове. Знаю только, ему было больно. А мне было больно потому, что я ничем не могла помочь самому близкому человеку. Просто старалась находиться рядом, чтобы он чувствовал мою поддержку и любовь. Тяжелое, мутное, невыносимое время…
Отец отправил Роджера следить за Графом – и результаты только подтвердили опасения. Тогда отец решил вычеркнуть Графа из своей жизни – словно никогда и не видел того интервью. Но по ночам все чаще и чаще в нем просыпался измученный любовью мужчина, который требовал свое кольцо...
Мне кажется, это случилось невероятно давно. Словно с тех пор я успела прожить еще одну жизнь. Вернее, целых три. В первой я побывала Шахерезадой, которую чувства к взбалмошному писателю превратили из отщепенки и недотроги в страстную влюбленную женщину. Во второй – коротенькой – я оказалась преступницей – Граф все-таки вызвал полицию. Правда, в тот же день он забрал заявление. Не знаю, что его на это подвигло, – здравый смысл, отголоски чувств ко мне – или чудо. Я бы поставила на последнее. А через неделю после посещения полицейского участка – на мой день рождения – папа сделал мне шикарный подарок… С тех пор у меня началась новая жизнь – в роли хозяйки кофейни.
Мы открылись позавчера, а я до сих пор пребываю в таком взволнованном состоянии, словно у меня завтра свадьба.
Здесь все так, как я мечтала. Моя маленькая уютная кофейня на пять столиков находится в самом центре города – спрятана на узенькой улочке, на первом этаже старого, но красивого и подтянутого, как офицер в военной выправке, дома. Через дорогу – парк и река. По утрам ко мне забегают клиенты, которые перестали завтракать дома, – им нравится кушать сэндвичи и пить кофе с таким видом из окна.
Аромат свежей выпечки и кофе переманивает посетителей парка и привлекает случайных прохожих. Кто-то покупает чашечку капучино с круассаном и садится за столик. Кто-то берет выпечку с собой. Иногда приходят за тортами на заказ.
В моем кафе – кирпичные неоштукатуренные стены. На одной из них – гигантское черно-белое граффити – и, кажется, что сидишь в тупике улице, возле старой кирпичной стены. На окнах нет штор, со стороны улицы навешены ставни – не громоздкие, решетчатые, – как в кино про Средиземноморье. Вместо люстр – фонари – уличные, старые, кованные. Столики – из тяжелого темного дерева. В углу – витрина. Через стекло видно, как кружатся на тарелочках слоеные пирожные из тонкого, словно бумага, теста. Сочатся нежнейшим кремом заварные пирожные. Тянутся ввысь белоснежными шапочками «Корзиночки». Если какой-то десерт нравится, можно брать прямо с витрины.