Страница 61 из 87
Давно мне не снились такие долгие мерзкие сны, как после прощания с Графом...
Утро. Я лежу на матрасе, под теплым одеялом, рассматривая пылинки, витающие в лучах утреннего солнца, и пытаюсь просчитать дальнейшие ходы.
Граф закроет дверь, вне всяких сомнений, – вчера щелчок замка я слышала даже в его голосе. Но выбросит ли он меня из головы? А мою историю? В ней слишком много крючков. Наверняка, Граф снова станет искать встречи со мной.
Я приподнимаюсь на локтях.
Такой вариант меня бы устроил. Пусть Граф придет ко мне, а дальше – посмотрим.
Но с такой же долей вероятности он может переломить себя. Выдернуть из сердца все крючки – пускай кровоточит. Он слишком злой – вполне способен причинить себе боль.
Тогда кольцо никогда не станет моим.
Я падаю на подушку.
Как же привлечь его внимание? Как заставить снова думать обо мне? Я не могу продолжить историю – он просто не станет ее слушать.
Но, возможно, Граф ее прочтет!
Что, если я напишу ему настоящее бумажное письмо? А вдруг…
Эта идея вдохновляет меня. Но ни она, ни теплые струи душа не могут растопить во мне лед. Холод исходит из самой моей сердцевины – и покрывает кожу мурашками. Мир зыбок. Меня разрывают несовместимые чувства: любовь к отцу и любовь к мужчине, которого я совсем не знаю. А еще мне тревожно потому, что вчера, рассказывая историю Графу, я остановилась на одном из самых сложных для меня моментов.
Что почувствовал Глеб, когда обнаружил исчезновение Ксении? Наверняка, сразу понял, что произошло, но отказался в это поверить. Искал Ксению по автомастерской – но не находил даже следов ее присутствия.
Накинул рубашку и, не застегивая ее, выскочил на улицу. Оглядываясь, выкрикнул имя Ксении, хотя знал, что это бессмысленно, – оно утонуло в утреннем гуле улицы.
Машины… Трамваи… Переходы… Светофоры… Витрины… Подъезды…
Город щетинился, скалился, огрызался.
Каково это – чувствовать, что ты готов на все ради любимой женщины: украсть, убить, умереть – и при этом знать, что ничего ее не вернет?
Ты будто стоишь посреди ледяной пустыни. Резкие порывы ветра, словно живьем, сдирают кожу. Из-за пурги не видно даже пальцев вытянутых рук. И не важно, что, на самом деле, ты – в центре города, воздух прозрачен и недвижим, и солнце прорезается сквозь низкие пепельные тучи.
Я вытираюсь полотенцем, одеваюсь. Образ Глеба все не выходит из головы.
Ведь потом Глеб вернулся домой – и почувствовал, как нижняя губа у него сама собой искривилась – как у ребенка перед плачем.
Квартира была пуста. Даже шляпа с ширмы исчезла. Зубная щетка. Расческа. Резинка для волос, которую Ксения после сна надевала на дверную ручку – чтобы не потерять. Ничего не осталось – кроме едва уловимого запаха Ксении.
Глеб посмотрел на свои ладони – вчера ночью он обнимал ее, ласкал, стягивал с нее одежду – и прижал их к щекам. Очертание комнаты покачнулось и расплылось. Глеб прислонился спиной к стене и медленно сполз по ней на пол. Обхватил голову руками.
«Почему я все еще дышу?.. Почему я все еще существую?..» – подумал он перед тем, как звуки и образы внезапно исчезли, – и Глеб провалился в темноту.
Через полтора часа я уже сижу на приеме у психиатра. Скольжу взглядом по строчкам – и бросаю папку с документами на стол.
– Ничего не понимаю в ваших записях… – я прищуриваюсь, чтобы разобрать надпись на бейдже, хотя отлично помнила имя, – …Маргарита Тимофеевна. Вы можете человеческим языком объяснить, что с ним происходит?
Маргарита Тимофеевна знает себе цену – и об этом говорит не только прейскурант ее услуг. Над таким естественным макияжем, наверняка, трудился профессионал. На ее пальцах поблескивают колечки. Когда она вставала за папкой с документами, я оценила ее туфли.
Ей за сорок. Она красива и неприступна. По сравнению с ней я – Герда рядом со Снежной королевой. Но злости во мне скопилось столько, что я могу растопить лед любой толщины.
– Мне было бы проще поставить диагноз, если бы мой пациент – или вы сами – называли вещи своими именами, – приподняв подбородок, заявила Снежная королева – и профессионально улыбнулась.
– За такие деньги вы могли бы научиться читать мысли, – я посылаю ей ответную улыбку.
Она еще выше поднимает подбородок, но опускает взгляд. Кладет руки на стол и сцепляет пальцы в замок.
– Мои записи подтверждают все то, о чем я говорила вам прежде. Некоторое время назад в жизни пациента произошло важное событие, каким-то образом связанное с его прошлым. Это событие произвело на пациента настолько сильное впечатление, что время от времени прошлое начинает замещать настоящее. Пациент не сумасшедший. Скорее, он одержимый.
– Рекомендации по его излечению остаются прежними? Никакой… корректировки?
– На данный момент – никакой.
Я молча направляюсь к двери.
Виктория уже ждет меня. Прекрасная, утонченная, шикарная женщина. Ей пятьдесят, но, если бы не морщинки, я бы с легкостью ошиблась лет на пятнадцать. У нее все еще свежий, красивый цвет лица и живые, горящие глаза. Она пользуется духами с нотками корицы. Будь у меня мама, она пахла бы также.
– Не расстраивайся, Крис, – Виктория знает, что я не люблю объятья, поэтому заменяет их соответствующим тоном голоса. – Я в жизни не видела человека более сильного, чем он. Все будет хорошо, вот увидишь. Главное, у него есть ты. И у него есть я.
В кафе через дорогу мы покупаем по большому пластиковому стакану чая с апельсиновыми дольками. Потягиваем напиток через толстые трубочки.