Страница 4 из 87
Я уверена, что Граф хочет узнать продолжение истории, но все равно коротко выдыхаю, когда дверь поддается.
В прихожей темно и тихо. Пальто оставляю на вешалке, раскрываю на просушку большой черный зонт. У меня странное ощущение. Я бы назвала это интуицией – если бы смогла разобрать, что именно чувствую.
Поднимаюсь на второй этаж. Тишина – густая, звенящая. Не слышно даже звука моих шагов – его скрадывает ковровая дорожка на лестнице. И только у самого кабинета я слышу легкую музыку и женский вокал – Граф любит джаз.
Дверь приоткрыта. Подойдя ближе, вижу любопытную картину. Стул, с которого вчера спускал меня Граф, находится на прежнем месте. А на нем, на цыпочках, смахивая с полок пыль пестрой метелочкой, балансирует горничная. Рюши коротенького платья – мое-то было куда длиннее – подергиваются от ее усердной работы, трутся о голые загорелые ноги чуть ниже ягодиц.
Все-таки Графу пришлось нанять горничную. Я так довольна этой крошечной победой, что меня не смущает даже факт наведения порядка в полночь.
Собираюсь распахнуть дверь – и замираю: на ногу горничной, аккурат под самыми рюшами, ложится мужская ладонь. Рюши мгновенно прерывают танец. Я настолько готова услышать хлесткий звук пощечины – и даже вмешаться в происходящее – что не сразу верю своим глазам: ладонь медленно, совершенно безнаказанно, ползет вверх – и скрывается под платьем. А рюши продолжают скакать.
Шок не позволяет мне отвести взгляд. Широко распахнутыми глазами я наблюдаю, что вытворяет ладонь. Легкая и тонкая ткань так льнет к руке, а движения Графа столь выразительны, что платье кажется прозрачным. Горничная охает, не прекращая выполнять свои обязанности. И только тогда я, наконец, осознаю – этот спектакль разыгран специально для меня.
От негодования перехватывает дыхание, щеки мгновенно вспыхивают. Отвратительно! То, что Граф издевается надо мной. И – особенно – то, что я так долго наблюдала за этим.
Отступаю, надеясь переждать этот накал страстей где-нибудь в самом дальнем уголке дома, но слышу требовательное:
– Входите!
Пялюсь на дверь, словно не до конца понимаю значение приказа.
– Входите… или больше… не возвращайтесь, – объясняет свою позицию Граф, прерываясь на поцелуи.
Все еще медлю. Негодую, злюсь, трушу. Уйти!.. Остаться?.. Какова цена моей гордости?..
Ему безразлична моя история. И уж тем более, ему безразлична я. Все, что его интересует, – это игра – жесткая настолько, чтобы он чувствовал вкус жизни. А еще, конечно, месть. Унижение – в отместку за отказ на него работать. За провинность – плата в десятикратном размере. Отказываюсь играть – тюрьма. Отказываюсь терпеть – тюрьма. Проверяет меня на прочность? Что ж, посмотрим, кто кого. Чтобы выживать, мне приходилось принимать решения и посложнее. Так что, сейчас я сделаю, как всегда: поступаюсь малым, чтобы получить большее. Но я никогда ничего не забываю, Граф. Никогда. Ничего.
Одновременно сжимаю зубы и ручку двери – и вхожу в комнату.
Кажется, Граф не обращает на меня никакого внимания. Садится на диван. Горничная опускается перед ним на колени.
Я отворачиваюсь. Это настолько мерзко и унизительно, что я почти готова забыть о кольце и послать все к чертям!
Сердце колотится. В голове – туман, и только светом маяка иногда проскальзывает спасительное слово: нельзя. Уйдешь – и все закончится. Я знаю, что обязана слушать этот маяк – я столько раз обжигалась – но так сложно себя ломать…
– Я обещала вам историю и готова ее продолжить, – словно со стороны слышу я свой голос – глухой, жесткий. – Но смотреть на это не обязана!
– Я и не прошу тебя смотреть, маленькая извращенка.
Хмурюсь, пытаясь понять, каким это образом извращенкой стала я – и почти забываю, что происходит у меня за спиной.
Поступиться малым, чтобы получить большее.
Я справлюсь и в этот раз.
Пытаюсь развернуть кресло спинкой к «сцене»: сначала толкаю руками, затем – бедрами – в него словно камней напихали. Мучаюсь долго и, наверное, зрелищно, зато скрип кресла от моих усилий заглушает остальные звуки. Кое-как получается поставить эту громадину вполоборота. Кладу руки на подлокотники – хотя предпочла бы заткнуть уши.
Никогда. Ничего.
Выдыхаю.
Закрываю глаза – и переношу себя в другой дом. Там, как рассказчице, мне тоже приходится подглядывать – за полураздетой парой, страстно целующейся возле застланной самотканым покрывалом кровати, на которую им не терпится упасть...
– …Дома? – донеслось до Глеба сквозь ошеломительное биение его сердца.
Прислушиваясь, он прервал поцелуй.
– Твой папа вернулся? – хрипловатым голосом спросила Лана, проводя кончиком носа по его шее.
– Нет.
– Эй! Есть кто дома?! – снова прозвучало с крыльца – и чей-то кулак с грохотом ударил о деревянную дверь.
– Не ходи… – Лана льнула к нему, терлась щекой о его безволосую грудь, но Глеб мягко отстранил ее.
– Надо проверить. Вдруг что случилось. Да и дверь он скоро вынесет.
Глеб поцеловал Принцессу в висок. На ходу надевая майку, сбежал по ступеням на первый этаж. Распахнул входную дверь – и на мгновение зажмурился от холодной пощечины мелких капель.
Опираясь руками об арку, покачиваясь от порывистого ветра, стоял мужчина. Лет за сорок, взлохмаченный, с усталым, злым лицом. Он казался возбужденным и нервным, но в его сверкающих глазах не было ни тумана, ни резкости, присущих выпившим людям, – те глаза Глеб хорошо изучил.