Страница 23 из 87
Бумер, кафе, пляж, пледы, прикосновение… Вот и ответ – он просто поменял тактику.
Мне все еще было не по себе от того, с какой ловкостью Граф меня разыграл. А прикосновения к душе я переношу куда болезненнее, чем к телу.
– У моего терпения есть предел, Шахерезада, – Граф сжал кулаки – я не видела, но слышала, как скрипнули его перчатки.
– У терпения любого человека есть предел, – я хотела произнести это легко, с тонким налетом иронии, но эмоции просочились, и получилось резко, даже зло.
– Послушайте, Шахерезада, что-то в вас и вашей истории, несомненно, меня привлекает. Но куда больше – раздражает. Особенно, ваша манера, отвечая на одни мои вопросы, плодить другие. Когда есть лишь вопросы – и нет ответов – рано или поздно это начинает надоедать.
– Вы сказали – раздражать.
– Раздражать и надоедать! – повысил тон Граф. – Если в ближайшее время вы не научитесь вызывать во мне другие чувства – однажды обнаружите дверь моего дома закрытой.
…Вот тогда-то у меня и возникла идея, из-за которой я теперь мерзну у двери Графа. Уверена, он думает, что я испугалась и теперь собираюсь вызвать в нем «другие чувства», приоткрыв завесу тайны. Но раз конкретики не было, я решила импровизировать – и вызвать в нем эмоции, которые, скорее всего, Граф не имел в виду.
Вчера ночью эта идея показалась мне забавной. Сегодня вечером, я стала сомневаться. А сейчас, стоя на крыльце его дома, я с трудом сдерживаю себя, чтобы не сбежать.
Дверь распахивается, едва не сбивая меня с ног. Граф хватает меня за локоть – инстинктивно, потому что падение мне не грозило. Затем отпускает – с таким гневным видом, словно это он не терпит прикосновений.
– Полпервого, Шахерезада, – сквозь зубы произносит он.
– Разве я спрашивала, который час?
Граф ждал меня – вот о чем говорит его поведение. Волновался, что я не приду, не меньше, чем я – что дверь будет закрыта.
– Проходите.
– Благодарю.
Не раздеваясь в прихожей, прямиком направляюсь в спальню. Краем глаза замечаю, как спотыкается на ступеньке Граф, не спускающий с меня взгляда. Усмехаюсь – то ли еще будет.
Спальня Графа такая же аскетичная, как и другие комнаты, так что приходится фантазировать. Достаю из рюкзака прозрачные невесомые шали – белые и голубые, матовые и сверкающие, с тонким кружевом и стразами. Вынимаю их тем же движением, что фокусник – предметы из шляпы. Реакция зрителя превосходит ожидания. Графа так и подмывает спросить, чем я занимаюсь, но приходится держать рот на замке – знает же, что не отвечу.
Художественно-небрежно разбрасываю шали по кровати, почти полностью скрыв от глаз черное покрывало. Приношу из кабинета все свечи, что нашла, расставляю на полу и тумбочке возле кровати, зажигаю. Выключаю свет.
Ах, да, чуть не забыла! Вытаскиваю из рюкзака перья – не знаю, из каких птиц их выдрали, но они идеально подходят для моего спектакля – белые, пушистые у концов, длинные – с локоть.
Если Граф думает, что перья – это предел, он глубоко ошибается.
Прошу его сесть на стул напротив кровати. Становлюсь к нему лицом – и сбрасываю с себя плащ.
Брови Графа ползут вверх. Его шок так очевиден, что мне с трудом удается сдержать смешок – но нельзя же портить триумфальный выход.
Мне пришлось продать душу дьяволу, чтобы на ночь заполучить этот наряд. Нежно-голубой топ, расшитый бисером, с бисерной бахромой, лишь отчасти прикрывает грудь. От юбки – одно название, на деле – это несколько полосок темно-синей и голубой органзы, трепещущих при малейшем колебании воздуха. Возлагаю на голову чалму с полупрозрачной вуалью и ложусь на кровать набок – так, чтобы Граф видел меня во всей красе. Вот теперь, Граф, можете называть меня Шахерезадой.
– Начало осени в этом году Глеб мог бы сравнить с прыжком в колодец. Боль, шок, страх, неизвестность. Учеба, которая должна была занимать все его мысли, словно и не начиналась. Спустя неделю занятий он не мог вспомнить ни одного лица студентки или преподавателя.
Дни пролетали, как в бреду, – в мрачных мыслях, воспоминаниях и попытках разобраться в себе. Едва заканчивались пары, он сбегал на улицу, – озябшую, усыпанную пожухлой, мокрой листвой.
Сегодня он и вовсе прогулял универ. После короткого бредового сна, пропустив завтрак, он шел по улице так быстро, словно куда-то спешил. Моросил дождь. Ладони мерзли даже в карманах.
Вот уже неделя, как он не общался с Ланой. Принцесса, очевидно, его избегала. А Глеб не мог ей позвонить – не имел права – после всего, что натворил. А если бы позвонил – стало бы только хуже. Потому что мысли о Ксении не исчезли – наоборот, проросли глубже, и теперь выворачивали душу, как корни – землю.
Ксения поселилась в его голове. Просыпалась рядом с ним на узкой кровати общаги. Сидела на подоконнике, свесив босые ноги, пока он одевался. Шла за ним следом по тротуару. И ему приходилось сжимать в карманах кулаки, чтобы не обернуться, не подойти к ней, – воображаемой. Он хотел бы прижать ее к себе. Так крепко, что бы тепло ее тела просочилось ему под кожу. Хотел смять ее, заткнуть поцелуем ее рот, искусать ее губы – и привкус крови теперь бы его не остановил. Глеб отчаянно нуждался, чтобы она стала его, – до последней капли, до последнего глотка воздуха. Он жаждал этого так сильно, что не удивился, когда ноги вынесли его к дому в скандинавском стиле – том, в котором находилась квартира Ксении.
Глеб все смотрел и смотрел на окно ее спальни и воспоминания накрывали его.