Страница 37 из 70
«А что не кричишь? Не извиваешься? Не просишь отпустить?» - ухмыляется
«А поможет?» - отвечаю
«Нет, но обычно все кричат»
«А-а-а-а, понятно»
Вздергивает брови, отворачивается, уходит. А я продолжаю размышлять, наблюдая за приготовлениями. В первый раз участвую в жертвоприношениях. Пусть даже и изнутри. Вот как это, оказывается, выглядит. Буднично как-то. Интересно, а как этот обычай произошел? Голова гудит, руки колет иголочками – то ли отходят от веревок, то ли снова отнимаются от запрокинутости, левая нога ноет, все еще помня вес коня на себе. Появилась луна над верхушками деревьев. Как и следовало ожидать – полная. Вот любят они приурочивать какое-то событие к лунному циклу. Символичности ради или просто по привычке?
Что-то изменилось в поведении людей вокруг, они все стали собираться около круга костров, кучковаться, возбужденно разговаривать и мягко перемещаться, формируя все новые и новые группки. Луна стала почти в зените, если так позволительно про луну говорить.
Этот, в шапке, стал что-то нараспев говорить, потом петь, люди вокруг медленно двигались, подчиняясь какому-то странному, завораживающему ритму. Зазвучали барабаны – или еще что-то ударное. Они вплелись в песнопение этого, шапчатого, усиливая и подхватывая его голос. Как красиво… Ритм убыстрялся, звук усиливался, замер на самой высокой ноте и оборвался. Наступила тишина. Действительно – оглушающая. Жалко, комары не летают, не сезон, а то была бы буквально звенящая тишина. А так слышно только потрескивание дров в костре. Вспомнила разговор про каннибалов в реальном мире. Меня тогда саркастически похвалили за заботу об этом умирающем у нас обычае. Я ведь тогда защищала их, говоря, что, наверняка, это лишь последствия, ставшие обычаем, которому слепо подчиняются, не вникая. А в самих истоках, вероятнее всего, была какая-то страшная ситуация. Ну, получила в свой адрес ухмылку и желание разделить радость каннибалов от следования обычаям. Эмм, вот, разделяю. Что-то тихо шерохнулось в душе, но замерло. А вот теперь меня приносят в жертву. Радуйся, мой собеседник в реальном мире, я на себе узнаю, что это такое… А там, в реальности, я проснусь? Или нет?
Подходит этот, шапчатый, становится сзади, над головой. В руке тускло отсвечивающий нож. Он берет его двумя руками, заносит над головой, опускает глаза и спрашивает:
«Твое последнее слово?»
«Первый раз вижу, как убивают своего Бога»
Его глаза расширяются, руки опускаются. Но потом снова взметаются:
«Да как ты смеешь, смертная?»
«Да я что? Я ничего. Я вам не мешаю. Убивайте на здоровье. Мне самой интересно» - тут я вспоминаю, почему у меня такое заторможенное состояние – «К тому же давно хотелось сорвать на ком-нибудь злость» - прищуриваюсь – «за Чирта, скажем»
За Чирта…. За Чирта! Которого они сьели! Плотину равнодушия сметает ярость, которая копилась все это время где-то глубоко внутри я без моего сознательного участия. Чирт! Которого они съели! Съели! Ярость жжет изнутри, но на этот раз мне не хочется ее остужать. Я вижу, как бледнеет шапчатый, как опускаются его руки, как побелевшие губы что-то шепчут. Мне пофигу, меня изнутри сжигает ярость, которая требует выхода. Сжигает натуральным огнем – мне кажется, я вся полыхаю. Опускаю руки, подтягиваю ноги. Где-то там были цепи? Правда? Да нет, привиделось, вот же руки, ноги – они свободны. У меня перед глазами теперь стоит только цель – месть этим людям. Откуда-то, сметая тишину, налетает ветер, да такой, что гнет верхушки деревьев дугой. Мне пофиг. Спрыгиваю с каменной ступени, приближаюсь к шапчатому. Он отползает задом, не сводя с меня взгляда. НЕ-НА-ВИ-ЖУ! Правая рука сжимается на чем-то, я нагоняю отползающего и ставлю ногу ему на грудь, пригвождая его к земле. Он не сопротивляется, с ужасом смотря на меня. Я смотрю в его глаза, а вижу, как выносят Чирта, как его кладут на стол, как ему отрезают голову и потрошат. Нелюди. Вокруг все замерли. И окружающее всё замерло, даже ветер стих. Тишина, даже тише, чем звенящая. Мертвая тишина, непробиваемая. Заношу руку, в которой, похоже, копье - странной, неизвестной мне формы, видимо, вынырнувшей из подсознания, желтое. И я готова его убить.
«Остановись!» – что-то кричит во мне. – «Ты не знаешь, через что пришлось пройти этим людям, чтобы у них возник такой обычай. Такие кровавые обычаи так просто не возникают! Ты не знаешь их жизни, не знаешь их истории, а твоя личная обида – это мелочно! Они, может, просто пытаются выжить. А ты, всего лишь из-за своей обиды убиваешь их. Кто знает, может ты сама когда-то давно послужила началом такого обычая, а теперь за это же и убиваешь их? Они твое порождение, они не могли бы стать такими, если бы в тебе такого не было!»
Размахиваюсь и со всей яростью втыкаю копье. Не в грудь шапчатого, рядом, хотя хочется иного. И кричу, сжимая руки до белизны костяшек, выплескивая ярость. С неба бьет молния, проходит сквозь руку, сквозь копье и утыкается в землю. Песок плавится и взметывается стеклянным фонтанчиком – выше, выше. Молния все бьет и бьет – яркая, трескучая. Стекло поднимается все выше, охватывая копье, выше, выше – распускаясь невиданным цветком. Жжение становится тише. На мне нет никаких новых повреждений. Оседаю на землю, скрючиваюсь в комочек и тихонько раскачиваюсь из стороны в сторону, стараясь пережить душевную боль и усталость от сопротивления ярости. Ненавижу! Но убить не имею права. Я не знаю их. Может этот обычай – следствие тяжких испытаний, страданий, попытка выжить? А что, если действительно, все это они подчерпнули от меня? Если я сама такая, я не имею права их судить. Сначала нужно стать лучше их, чтобы судить. Но неужели и я – такая? И себя я тоже – ненавижу. Какой создатель, такой и мир, и мне больно видеть, какие в нем обитатели. Ненавижу.