Улитка на склоне

- Нет, - сказал Перец. - То есть, конечно, да.

- Вот видите. Простота сразу исчезает, и ее больше нет. Чья рука? спрашиваем мы. Куда бросает? Или, может быть, кому? Или, может быть, в кого? И зачем?.. И как это вы можете сидеть на краю обрыва? От природы это у вас или вдруг вы специально тренировались? Я, например, на краю обрыва сидеть не могу. И мне страшно подумать, ради чего бы это я стал тренироваться. У меня голова кружится. И это естественно. Человеку вообще незачем сидеть на краю обрыва. Особенно, если он не имеет пропуска в лес. Покажите мне, пожалуйста, ваш пропуск, Перец.

- У меня нет пропуска.

- Так. Нет. А почему?

- Не знаю... Не дают вот.

- Правильно, не дают. Нам это известно. А вот почему не дают? Мне дали, ему дали, им дали и еще многим, а вам почему-то не дают.

Перец осторожно покосился на него. Длинный тощий нос Домарощинера шмыгал, глаза часто мигали.

- Наверное, потому что я посторонний, - предположил Перец. Наверное, поэтому.

- И ведь не только я вами интересуюсь, - продолжал Домарощинер доверительно. - Если бы только я! Вами интересуются люди и поважнее... Слушайте, Перец, может быть, вы отсядете от обрыва, чтобы мы могли продолжать? У меня голова кружится смотреть на вас.

Перец поднялся.

- Это потому, что вы нервный, - сказал он. - Не будем мы продолжать. В столовую пора, опоздаем.

Домарощинер поглядел на часы.

- Действительно, пора, - сказал он. - Что-то я увлекся сегодня. Всегда вы меня, Перец, как-то... не знаю даже, что сказать.

Перец запрыгал на одной ноге, натягивая сандалию.

- Ох, да отойдите же вы от края! - страдальчески закричал Домарощинер, махая на Переца блокнотом. - Вы меня убьете когда-нибудь своими выходками!

- Уже все, - сказал Перец, притопывая. - Больше не буду. Пошли?

- Пошли, - сказал Домарощинер. - Но я констатирую, что вы не ответили ни на один мой вопрос. Вы меня очень огорчаете, Перец. Разве так можно? Он посмотрел на большой блокнот и, пожав плечами, сунул его под мышку. Странно даже. Решительно никаких впечатлений, я уже не говорю об информации. Сплошная неясность.

- Так, а что отвечать? - сказал Перец. - Просто мне нужно было здесь поговорить с директором.

Домарощинер замер, словно застряв в кустах.

- Ах, вот как это у вас делается, - сказал он изменившимся голосом.

- Что делается? Ничего не делается...

- Нет-нет, - шепотом сказал Домарощинер, озираясь. - Молчите и молчите. Не надо никаких слов. Я уже понял. Вы были правы.

- Что вы поняли? В чем это я прав?

- Нет-нет, я ничего не понял. Не понял и все. Вы можете быть совершенно спокойны. Не понял и не понял. И вообще я здесь не был и вас не видел. Я, если хотите знать, все утро просидел на этой вот скамеечке. Очень многие могут подтвердить. Я поговорю, я попрошу.

Они миновали скамеечку, поднялись по выщербленным ступеням, свернули в аллею, посыпанную мелким красным песком, и через ворота вступили на территорию Управления.

- Полная ясность может существовать лишь на определенном уровне, говорил Домарощинер. - И каждый должен знать, на что он может претендовать. Я претендовал на ясность на своем уровне, это мое право, и я исчерпал его. А там, где кончаются права, там начинаются обязанности, и смею вас уверить, что свои обязанности я знаю так же хорошо, как и права...

Они прошли мимо десятиквартирных коттеджей с тюлевыми занавесками на окнах, миновали гараж, крытый гофрированным железом, пересекли спортивную площадку, где на столбах одиноко висела дырявая волейбольная сетка, и пошли мимо складов, возле которых такелажники стаскивали с грузовика громадный красный контейнер, мимо гостиницы, в дверях которой стоял с портфелем болезненно-бледный комендант с неподвижными выпученными глазами, вдоль длинного забора, за которым скрежетали двигатели, они шли все быстрее, потому что времени оставалось мало, и Домарощинер уже ничего не говорил, а только задыхался и сипел, потом они побежали, и все-таки, когда они ворвались в столовую, было уже поздно, и все места были заняты, только за дежурным столиком в дальнем углу оставалось еще два места, а третье занимал шофер Тузик, и шофер Тузик, заметив, что они в нерешительности топчутся у порога, помахал им вилкой, приглашая к себе.

Все пили кефир, и Перец тоже взял себе кефира, так что у них на столе на заскорузлой скатерти выстроилось шесть бутылок, а когда Перец задвигал под столом ногами, устраиваясь поудобнее на стуле без сиденья, звякнуло стекло, и в проход между столиками выкатилась бутылка из-под бренди. Шофер Тузик ловко подхватил ее и засунул обратно под стол, и там снова звякнуло стекло.

- Вы поосторожнее ногами, - сказал он.

- Я нечаянно, - сказал Перец. - Я же не знал.

- А я знал? - возразил шофер Тузик. - Их там четыре штуки, доказывай потом, что ты не домкрат.

- Ну я, например, вообще не пью, - с достоинством сказал Домарощинер. - Так что ко мне все это вообще не относится.

- Знаем мы как вы не пьете, - сказал Тузик. - Так то и мы не пьем.

- Но у меня печень больна! - забеспокоился Домарощинер. - Как вы можете? Вот справка, прошу...

Он выхватил откуда-то и сунул под нос Перецу мятый тетрадный листок с треугольной печатью. Это, действительно, была справка, написанная неразборчивым медицинским почерком. Перец различил только одно слово: "антабус", а когда, заинтересовавшись, попытался взять бумагу, Домарощинер не дал и подсунул ее под нос шоферу Тузику.

- Это самая последняя, - сказал он. - А есть еще за прошлый год и за позапрошлый, только они у меня в сейфе.

Шофер Тузик справку смотреть не стал. Он выцедил полный стакан кефиру, понюхал сустав указательного пальца и, прослезившись, сказал севшим голосом:

- Вот, например, что еще бывает в лесу? Деревья. - Он вытер рукавом глаза. - Но на месте они не стоят: прыгают. Понял?

- Ну-ну? - жадно спросил Перец. - Как так - прыгают?

- А вот так. Стоит оно неподвижно. Дерево, одним словом. Потом начинает корчиться, корячиться и ка-ак даст! Шум, треск, неразбери-поймешь. Метров на десять. Кабину мне помяло. И опять стоит.

- Почему? - спросил Перец.

Он очень ясно представлял это себе. Но оно, конечно же, не корчилось и не корячилось, оно начинало дрожать, когда к нему приближались, и старалось уйти. Может быть, ему было противно. Может быть, страшно.