Град обречённый

Очень Давыдов нравился Андрею, хотя, по-видимому, взгляды их не во всем совпадали.

- Ты какого года? - спросил Давыдов.

- Двадцать восьмого.

- А из России когда?

- В пятьдесят первом. Всего четыре месяца назад.

- Ага. А я из России в сорок седьмом сюда подался... Скажи-ка ты мне, Андрюха, как там на деревне - лучше стало?

- Ну конечно! - сказал Андрей. - Все восстановили, цены каждый год снижают... Сам я в деревне, правда, после войны не был, но если судить по кино, по книгам, живут теперь в деревне богато.

- Гм... Кино, - с сомнением произнес Давыдов. - Кино, понимаешь, это такое дело...

- Нет, ну почему же... В городе, в магазинах-то все есть. Карточки отменили давно. Откуда берется? Из деревни ведь...

- Это точно, - сказал Давыдов. - Из деревни... А я, понимаешь, пришел с фронта - жены нет, померла. Сын без вести пропал. На деревне - пустота. Ладно, думаю, это мы поправим. Войну кто выиграл? Мы! Значит, теперь наша сила. Предлагают мне председателем. Согласился. На деревне одни бабы, так что и жениться не надо было. Сорок шестой кое-как протянули, ну, думаю, теперь полегче станет... - Он вдруг замолчал и молчал долго, словно бы позабыв про Андрея. - Счастье для всего человечества! - проговорил он неожиданно. - Ты как - в это веришь?

- Конечно.

- Вот и я поверил. Нет, думаю, деревня - это дело мертвое. Это ошибка какая-то, думаю. До войны - за грудь, после войны - за горло. Нет, думаю, так они нас задавят. И жизнь ведь, понимаешь, беспросветная, как генеральские погоны. Я уж было пить начал, а тут - Эксперимент. - Он тяжело вздохнул. - Значит, ты полагаешь, получится у них Эксперимент?

- Почему это - у них? У нас!

- Ну, пускай у нас. Получится или нет?

- Должен получиться, - сказал Андрей твердо. - Все зависит только от нас.

- Что от нас зависит - мы делаем. Там делали, здесь делаем... Вообще-то, конечно, грех жаловаться. Жизнь хотя и тяжелая, но не в пример. Главное - сам ты, сам, понял? А если приедет какой-нибудь - уронишь его, бывает, в нужник, и вася-кот!.. Партийный? - спросил он вдруг.

- Комсомолец. Вы, Юрий Константинович, что-то уж больно мрачно настроены. Эксперимент есть Эксперимент. Трудно, ошибок много, но иначе, наверное, и невозможно. Каждый - на своем посту, каждый - все, что может.

- А ты на каком же посту?

- Мусорщик, - гордо сказал Андрей.

- Большой пост, - сказал Давыдов. - А специальность у тебя есть?

- Специальность у меня очень специальная, - сказал Андрей. - Звездный астроном.

Он произнес это стеснительно и искоса поглядел на Давыдова, ожидая насмешки, но Давыдов, наоборот, страшно заинтересовался.

- В сам-деле, астроном? Слушай, браток, так ты ж должен знать, куда это нас занесло. Планета это какая-нибудь или, скажем, звезда? У нас, на болотах то есть, каждый вечер по этому вопросу сцепляются - до драк доходит, ей-богу! Насосутся самогонки и давай, кто во что горазд... Есть такие, знаешь, что считают: мы здесь вроде как в аквариуме сидим - тут же, на Земле. Здоровенный такой аквариум, только в нем вместо рыб - люди. Ей-богу! А ты как считаешь - с научной точки зрения?

Андрей почесал в затылке и засмеялся. У него в квартире по этому же поводу дело тоже доходило чуть ли не до драк - и без всякой самогонки. А насчет аквариума буквально теми же словами, хихикая и брызгая, не раз распространялся Изя Кацман.

- Как тебе, понимаешь... - начал он. - Сложно все это. Непонятно. А с научной точки зрения я тебе только одно скажу: вряд ли это другая планета, и тем более - звезда. По-моему, все здесь искусственное, и к астрономии никакого отношения не имеет.

Давыдов покивал.

- Аквариум, - сказал он убежденно. - И солнце здесь вроде лампочки, и стена эта желтая до небес... Слушай-ка, вот этим проулком я на рынок попаду или нет?

- Попадешь, - сказал Андрей. - Адрес мой не забыл?

- Не забыл, вечером жди...

Давыдов хлестнул по лошадям, присвистнул, и телега, грохоча, скрылась в проулке. Андрей направился домой. Вот славный мужик, думал он растроганно. Солдат! В Эксперимент он, конечно, не пошел, а от трудностей убежал, но тут я ему не судья. Он - раненый, хозяйство было разрушено, мог он дрогнуть?.. Да и здесь, видно, житье у него тоже не сахар. Да и не один он здесь такой, дрогнувший, много здесь таких...

По Главной уже вовсю разгуливали павианы. То ли Андрей к ним пригляделся, то ли они сами как-то переменились, но они уже вовсе не казались такими наглыми или, тем более, страшными, как несколько часов назад. Они мирно устраивались кучками на солнцепеке, тараторили, искались, а когда мимо них проходили люди, протягивали мохнатые лапы с черными ладошками и просительно помаргивали слезящимися глазами. Было похоже, как будто в городе объявилось вдруг огромное количество нищих.

У ворот своего дома Андрей увидел Вана. Ван сидел на тумбе, печально сгорбившись, опустив между колен натруженные руки.

- Баки потеряли? - спросил он, не поднимая головы. - Посмотри, что делается...

Андрей заглянул в подворотню и ужаснулся. Навалено было, казалось, до самой лампочки. Только к двери дворницкой вела узенькая тропиночка.

- Господи! - сказал Андрей и засуетился. - Я сейчас... подожди... сейчас сбегаю... - Он судорожно пытался припомнить, по каким улицам они с Дональдом гнали вчера ночью и в каком месте беженцы вышвырнули баки из кузова.

- Не надо, - безнадежным голосом сказал Ван. - Уже приезжала комиссия. Переписала номера баков, обещали к вечеру привезти. К вечеру они, конечно, не привезут, но может быть, хотя бы к утру, а?

- Ты понимаешь, Ван, - сказал Андрей, - это был такой ад кромешный, стыдно вспоминать...

- Я знаю. Мне Дональд рассказал, как это было.

- Дональд уже дома? - оживился Андрей.

- Да. Он сказал, чтобы я к нему никого не пускал. Он сказал, что у него болят зубы. Я дал ему бутылку водки, и он ушел.

- Вот как... - проговорил Андрей, снова оглядывая кучи мусора.

И вдруг ему до такой степени, невыносимо, почти до истерики, до крика, захотелось помыться, сбросить вонючий комбинезон, забыть о том, что завтра придется лопатой разворачивать все это добро... Все вокруг стало липким и зловонным, и Андрей, не говоря больше ни слова, бросился через двор, на свою лестницу, наверх, через три ступеньки, дрожа от нетерпения, добрался до квартиры, вытащил из-под резинового коврика ключ, распахнул дверь, и душистая одеколонная прохлада приняла его в свои ласковые объятия.