Dual

Мы двигаемся куда-то на север, в сторону Гудзон Хайтс. Звуков погони не слышно. Совсем запыхавшись, переходим на шаг, но шагаем очень быстро. Я все думаю о своей способности. Что я почувствовала, когда принудила латиноса замереть? Как я это сделала? Я просто очень захотела, чтобы он остановился. В моих словах слышался вес, я будто знала, что он подчинится, не оставила ему других вариантов. Как не оставила вариантов громиле-медсестре в больнице и таксисту у «Ошумаре». Только сейчас это понимаю.

В боку начинает колоть. Поначалу слабо, а после живот сводит, и я иду медленнее. Перевожу дыхание, вытираю лоб рукавом. Мы проходим вдоль ряда шестиэтажных кирпичных домов-блоков, дальше парк со спортивными площадками, за которыми сворачиваем к набережной. Один за другим, проходим под тремя большими мостами.

Они возносятся над рекой параллельными дугами, упираясь в землю широкими бетонными колоннами. Наверху носятся авто — город никогда не спит. Кривая дорожка выводит нас к скейтпарку; на изрисованной граффити площадке тусят несколько ребят, что-то курят и не обращают на нас внимания. Мы идем мимо, по границе света и тени, углубляемся под лысые кроны деревьев. Ни мне, ни Крису не хочется оставаться поблизости оживленной автострады или этих пацанов. За скейтпарком находим местечко под мостом и садимся у опоры, на блок из щебня и цемента.

Место жутковатое, но хоть не совсем рядом с бомжами, которые сидят ярдах в ста от нас, под соседней опорой моста, и лениво на нас зыркают. Ниже по склону деревья расступаются, и в этом пробеле видна смоляная лента реки, окаймленная бетоном и асфальтом. Изредка вдоль реки проезжают машины. Их рев постепенно нарастает слева, достигает пика, сноп света мелькает под холмом, где мы сидим, и затем стихает справа. За рекой, на той стороне, грохочет поезд, вереница товарных вагонов ползет под мостом. Знакомое чувство накрывает меня, когда тьма, холод и воцарившаяся тишина сливаются вместе…

Вдруг я вспоминаю салон перевернутой машины: подо мной мятая крыша, надо мной сиденья. На них темные влажные пятна. Все медленно остывает — эти пятна, машина, два тела впереди...

Я цепенею. Почему из всего прошлого пришло именно это воспоминание? Ведь так надеялась, что именно тот день не вспомню больше никогда.  Так паршиво становится… Дышу на мерзнущие ладони, изо рта вырываются облачка пара, который совсем не греет. Крис предлагает свою куртку, но я отказываюсь и просто прячу пальцы в рукава худи. Должно быть, сейчас похожа на одного из тех бомжей.

— Ты как? — спрашивает он.

— Вообще-то хреново, — отвечаю и шмыгаю носом.

И что дальше? Машину мы бросили, деньги вроде есть, но они у Криса. Я смотрю на него краем глаза. Он сидит, широко расставив ноги, уперев в них кулаки, весь такой самоуверенный и в то же время настороженный. Глядит на реку, на бомжей. Даже в этой одежде он не выглядит обычным, не принадлежит моему миру.

Если он обеспеченный, то у его родителей наверное есть связи. Это я сирота без родных и близких, которой и податься-то некуда, но у нормального человека имеется семья, те, кто может помочь. И если семья богатая…

— Твои родители где сейчас? — спрашиваю.

Крис смотрит на меня искоса.

— А что?

— Они могли бы нам помочь? Нанять адвокатов или охрану. А лучше и то, и то. Может, вывезти куда-нибудь. Ну, в другой штат. Или в Мексику.

Он хмурится, отворачивается. Его вдруг очень заинтересовали высотки на той стороне реки — россыпь огней на фоне черного неба.

— Лучше мы сами.

— Почему? У меня родители приемные, от них ничего не дождешься. А какая-то помощь нам не помешает…

Крис резко поворачивается ко мне.

— Нет, — отрезает со злым блеском в глазах. — Мы справимся сами. У нас же есть сила, — он кивает в мою сторону. — Выберемся. Ты всех убедишь, что ничего не было. Я не понимаю, как ты это делаешь, но вокруг столько непонятного… В общем, я почти не удивлен.

Как будто это так просто! Может, меня застрелят быстрее, чем я успею рот открыть?

Я делаю глубокий вдох — глубо-окий, Сара, вот такой. Поджимаю губы, смотрю на световые блики на волнах. Затем на соседей-бродяг. Не понимаю его! Судя по манерам, по одежде, машине и месте учебы, предки у него такие, что действительно могли бы помочь. А он упирается!  Зачем отказываться от возможности выбраться из ямы, в которую мы угодили? Не хочет он! Дело же не только в нем, дело и во мне.

Ладно. У меня же есть сила, верно? Он сам сказал.

Я собираюсь с духом, проговариваю заготовленные слова про себя и поворачиваюсь к Крису.

— Позвони своим родителям. Сейчас же найди телефон, позвони и скажи, чтобы они нам помогли, — говорю с нажимом, стараясь вложить как можно больше энергии в эти слова. Снова ощущение тяжести и металлический привкус на языке. У меня получается, причем куда лучше, чем в прошлые разы.

Крис смотрит на меня, не моргает, не шевелится, и я ищу в его взгляде то самое выражение, какое было у громил и таксиста, тот самый стеклянный блеск…

Его лицо вдруг темнеет, на лбу пролегает складка.

— Ты что, только что в мозги мои полезла?! — взрывается он. — Попробовала использовать свою силу?

Та-ак, не сработало… А почему? Ведь я ощутила то же самое, даже сильнее. Но на него, именно на него, это не действует?

Крис сжимает кулаки, и я даже отстраняюсь — вдруг ударит? Очень бы не хотелось, чтобы он снова съехал с катушек, как рядом с клубом в моем видении.

Он часто дышит, глаза блестят во мраке, ловя свет фонарей с набережной. Хмурится, как грозовая туча.

— Моя мать умерла, — говорит наконец. — А отец нам не поможет. И тебе стоит подумать о том, куда и как отсюда уезжать, а не о моей семье и деньгах.