Страница 14 из 18
Каким-то непостижимым образом, перебегая от дерева к дереву, спускаясь по траве и минуя предназначенные для людей и машин дороги, мы оказались у забора, через который недавно перелезали – но прямо рядом с деревянным (кажется) домиком, на который тогда мы не слишком обратили внимание. Сейчас же мы от страха жались к стенам неведомого здания, потому что яркий свет приближался и разъярённо выхватывал у мрака площадку перед центральным входом, справа от нас. Кажется, всё предопределено, и нас сейчас поймают. Но через мгновение Билл резко дёрнулся к забору, все остальные тоже, и мне ничего не оставалось, как сорваться следом за ними. Мы перелезли через забор со скоростью электрического тока и, видимо, набравшись смелости, вышли к улице, упирающейся в кладбище. Мы тут же ощутили себя запуганными идиотами – перед нами красовались лишь самосвалы, выгребающие мусор из переполненных контейнеров. Ни одной ментовской машины. Ни одного человека с подозрительными глазами. Мы просто попались в лапы тупого необъяснимого страха, которого бы не было и в помине, конечно, если бы не шило в заднице.
Можно вздохнуть спокойно. Впереди – полчаса до дома под разъярённым ливнем. Мы сами превращаемся в воду. Мы – вода. Вымокли так, будто возвращаемся домой вплавь через океан. Первый за долгое время калифорнийский дождь оказался беспощадным и настойчивым. И он вычистил всё это засушливое дерьмо.
Несмотря на то, что дело близилось к рассвету, было трудно понять, что происходит с Оклендом, то ли он ещё весь черный, то ли начинает проявляться в сумерках, которых мы не замечаем из-за мрачной пелены на глазах из страха, воды и адреналина. Но Алькатрас-авеню, которую я всё-таки узнал, как будто растянулась на тысячи километров. Её просто размывало водой, и сами мы скорее походили на дождевые облака, нежели на людей. Расстояние до дома казалось вечным. Мы шли, не говоря ни слова. Кто бы ни попадался на глаза. Впрочем, в такую рань на пути встречались лишь скунсы и сумасшедшие кошки. Оказывается, я брал с собой телефон. Он издавал непонятные звуки, и до меня дошло, что сейчас он просто выйдет из строя – я уже ничего не мог с ним поделать. Рус и Мариан смеялись над тем, как звенел мой телефон. Отсмеявшись, ребята больше не проронили ни слова, да и мы с Зое даже не пытались возобновить былой разговор.
Когда мы свернули на Вулси-стрит, и до дома оставалась буквально пара шагов, дело шло к семи утра. Безумец Билл обнял каждого из нас, сверкнул своими безумными зрачками (очки запотели, и он их снял), его доброе лицо выглядело совершенно жутким – лицом абсолютно чокнутого человека. Но даже в состоянии такого угара в каждой черте улавливалась мудрость – несомненно, перед нами стоял величайший мудрец Калифорнии, знающий эту часть страны наизусть. Тогда я поверил, что с Биллом можно было бы обойти всю Америку, даже сунуться в какой-нибудь Комптон или к обездоленным отщепенцам вдоль реки Миссисипи. Он бы нашёл выход из любой ситуации – от самой глупой до самой опасной. Билл смотрел на нас глазами пережившего всевозможные трудности Бодхисаттвы. В его глазах таилось много отцовства, апостольства и безумства. В ближайшие три месяца мы не увидим этого героя Америки.
Нам пришлось как-то договориться, кто за кем полезет в ванную. Мы сняли одежду прямо на крыльце, закинули мокрые шмотки в сушилку. Вода стекала с нас ведрами. Ещё немного, и дом бы затопило. Самое главное, что нужно было сделать – настроить себя на то, чтобы не заболеть. Никаких болезней. Мы слишком сильны для них, они не смогут нас одолеть.
У меня есть всего лишь четыре часа сна. Утром я выезжаю в Сан-Франциско.
Staying Long
I
Нарек уже почти год живёт и учится в Сан-Франциско, оставив в Москве музыкальную группу и любимую женщину – ненадолго. В Россию он вернётся зимой. Мы раньше никогда не виделись и не общались, но заочно друг друга знали. Нарек искал всевозможные пути на большую сцену, иногда ему везло, но чаще – обстоятельства переворачивали дело вверх тормашками. В одном из журналов он анонимно разместил историю взаимоотношений и конфликта с шарлатаном, косившим под продюсера. Нарека обвели вокруг пальца. Он клюнул на мнимую доброту, не подозревая, что его крепко берут за яйца и разводят как подростка. А когда спохватился – запахло жареным. Когда Нарек встретился с «продюсером» впервые, он ещё не знал, что человек, который сейчас будет вешать на уши лапшу обещаний, вышел из тюрьмы, отсидев за мошенничество. Мужик был приветлив и красноречив, убедительно рассказывая о продуманном плане продвижения группы Нарека к музыкальным вершинам. Проявил громадный интерес – вселил надежды и уверенность. Взялся за раскрутку и сразу же сыграл в щедрого мецената: арендовал для Нарека квартиру на Цветном бульваре. Купил гитару, синтезатор и всякую аппаратуру для группы. Аттракцион милосердия и великодушия заработал в полную силу. Песни писались на хороших студиях, с первоклассными инструментами, деньги никто не жалел, но дальше социальных сетей они никуда не попадали. Обещанные радио, телевидение, большие концерты, фестивали и прочие радости рок-звезды так и не случились. Мужика хватило на полгода. Тут он объявил Нареку, что проект не окупается, и начал требовать с музыканта денег – возвращать вложенные инвестиции, которые ни к чему не привели. В ход пошли угрозы, грязные письма, обещания избить, уничтожить, засудить, закопать под землю, взорвать и растерзать. Нарек стремглав вылетел с хаты на Цветном бульваре, оборвал все связи, заручился поддержкой каких-то юристов, которые, прочитав контракты, подписанные с «продюсером», крутили пальцем у виска. В конце концов, мужик угрожать перестал и отвалил, предварительно забрав у Нарека все инструменты. Впоследствии они достались другим музыкантам, клюнувшим на удочку очередного развода. С другой стороны, один из своих проектов ушлый продюсер всё-таки довёл до ума, набрав талантливых поэтов и сделав с ними литературное шоу, хорошо раскрученное в соцсетях. Мужик оставался верен себе, подчиняя поэтов и ставя им ультиматумы, находя причины не платить обещанные деньги и создавая им комедию положений: поэты, словно курьеры, развозили приглашения на собственные концерты по квартирам своих же слушателей.
История с продюсером сделала Нарека недоверчивым к незнакомцам. В Москве он как-то проигнорировал меня то ли из-за своей спеси, то ли недоверчивость вошла в стадию кульминации. В Америке всё было по-другому. Нарек даже предложил мне пожить у себя в Сан-Франциско: в конце сентября у него освободится на две недели соседняя комната. Его сожитель армянин Арсен смотается домой в Пятигорск, и я смогу въехать. У нас с Нареком большие планы: отрепетировать музло и задать жару в парке Голден Гейт.
В день, когда мне нужно было покидать Беркли ради Сан-Франциско, я проснулся с квадратной головой после дьявольской ночи с девятью кругами ада, вросшими в мозг. Меня штормило: словно пробуждение – это взбесившийся корабль, несущийся в самое пекло разъярённых морских волн. Идеальное спокойное состояние дня контрастировало с моим и дождливым мракобесием ночи. Было тепло, и солнце приятно обжигало лицо. Прежде чем сунуться в BART, просто необходимо выпить кофе, в противном случае я разобью окно поезда и брошусь в океан. Лучший кофе в Беркли можно найти на Шаттак-авеню в лавке араба. Я собрался за пять минут: взял несколько шмоток, гитару и 500 баксов. По моим подсчётам, этих денег хватит на пару недель, если сильно не разбрасываться. Нарек объяснил, что я должен сесть в автобус на Гири-стрит и ехать по прямой через весь город, почти до самого конца. Так что я выскочил со станции Embarcadero на площадь и пошёл искать Гири-стрит. Думал, что легко разберусь в этом городе с его прямыми улицами и предельно понятной навигацией, но заблудился, как топографический кретин. Потребовалось минут двадцать, чтобы отыскать нужную улицу среди всех этих О’Фаррелл, Пост, Маркет, Пауэлл, Стоктон и Мейсон-стрит. Нарек названивал, не скрывая ворчания: просил поскорее приехать, потому что у него мало времени и куча дел. Когда я подбежал к пересечению Гири и Пауэлл-стрит, рядом с Юнион-сквер, автобус уже всасывал в себя пассажиров. Я долго считал мелочь перед водителем и выглядел, как дебил. У меня не было третьей руки, чтобы придерживать сумки и гитару, пока одна держит горстку монет, а другая выискивает 50 центов среди десятицентовиков. Автобус переполнен, свободных кресел нет. Мне предстояло катиться по Гири-стрит минут сорок. Не больше, но и не меньше. Я проклинал автобус за то, что он делал остановку почти каждые две минуты. Но зато люди постоянно выходили и входили, так что довольно скоро освободилось место. Рядом со мной шумели японские дети, я очень хотел заткнуть им рот, потому что голова раскалывалась. Дети невыносимы. Нельзя так громко визжать, мать вашу! Особенно в автобусе. Повышение градуса злости и раздражения в общественном транспорте – отпечаток Москвы.