Страница 23 из 26
– Тихо, дамы, – сказал примиряюще Славка. Ещё вцепятся друг другу в волосы. – Вы обе хорошие.
– Это всё потому, Сенникова, что у тебя недопой, – сказал Кирка, – А мы выпили, и нам хорошо.
Они ловко расправлялись с дичью, бросали кости приблудной, в репьях, кудлатой собачонке. И Верочка вроде успокоилась.
Потом они купались и хвалили Кирку за то, что он придумал такую фартовую штуку – ловить и жарить голубей. Славка мечтал уплыть с Катериной, как тогда, далеко, за изгиб пруда, чтоб их не было видно, но Катерина плыть не хотела.
– Ой, Славка, я пьяная, – сказала она, – А мой папа говорит: пьяные и дети тонут, не всплывая. Я не хочу тонуть. Давай лучше петь. Мою любимую: «Бананы ел, пил кофе на Мартинике», – и завела свою любимую песню, но песня никак не давалась, потому что голоса шли вразброд. Да и почему-то захотелось спать.
Верочка сидела обиженная, надутая. Ну и пусть сидит. Никому она не интересна.
А Катерина вдруг поднялась и стала танцевать, раскинув руки.
– Венский вальс. Славик, иди танцевать вальс, – но когда Славка поднялся, его повело в сторону.
Как же так? Он совсем не мог управлять собой.
– Слабаки! – презрительно бросил Кирка. – С «Агдама» их развезло, –и плюнул. – Подростки. Малышня. Финальная кружка – по кругу. Все должны.
Эта финальная, наверное, и доканала их.
Для Славки и Катерины «Агдам» этот оказался настоящей отравой. Первой, зажимая ладонью рот, ринулась напролом в кусты Катерина. Оттуда раздался противный звук, словно её выворачивало наизнанку.
– Какую ты дрянь, Кирка, приволок, – стонала она.
– Вино, как вино. Все пьют. Никто не жалуется, – безмятежно ответил Кирка. Видимо, он был натренированный питух, раз на него даже водка не подействовала.
– Я вам говорила, что нельзя голубя мира ловить и есть, – злопамятно упрекнула Верочка.
– Какого мира? Это дикие голуби, дичь, – поправил Кирка.
– Ой, как мне нехорошо, – стонала Катерина, – Это, Верка, всё из-за тебя. Ты не стала пить, и мне за тебя пришлось выпить больше, чем надо.
– Как бы не так. Это всё из-за голубей, – злорадствовала Верочка.
– Молчи! – успел сказать Славка и тоже ринулся в кусты. Его тоже стало выворачивать наизнанку. Путаясь в слюнях и соплях, он с ненавистью думал о том, какой он глупый и слабый, согласился пить такое дерьмо. Он же никогда до этого не пил. Зачем теперь согласился? Славка спустился к пруду, пытаясь обмыть лицо, но голова трещала, и хотелось где-то лечь, чтоб никто ничего не спрашивал и не тревожил его. И он впал в какую-то полуявь-полубред.
Когда начало смеркаться, они выползли на дорогу и побрели неверными шагами к Дергачам, потому что перепили. Вернее это они – Славка и Катерина перепили. А Кирка держался бодро и храбро. Он шёл, поплёвывая по сторонам, изображая этакого приблатнённого бывалого ухаря. А может, он им и был? Его любимая песенка: «Мама, я лётчика люблю, мама, я за лётчика пойду», была как нельзя кстати. И Кирка заорал её. Но когда он запел её, Славка весь сжался, потому что были в этой песне такие слова, которые могли вынести только парнячьи уши: «Мама, я доктора люблю, мама, я за доктора пойду». А дальше-то что? «…Доктор делает аборты, посылает на курорты – вот за что я доктора люблю!»
Неужели Кирка и это споёт?
Чтобы заглушить киркино пение, Славка заорал:
– Не знаю, где встретиться нам придётся с тобой, глобус крутится-вертится, словно шар голубой.
Кирка был недоволен, что Славка помешал его ухарской песне.
Идеальная Верочка шла в отдалении, с презрением косясь на них. Ей не хотелось, чтобы люди подумали, что она тоже из этой компании. Хорошо, что никто не попался навстречу.
Славка вёл Катерину за руку. Он боялся, что она упадёт.
– Ой, как мне нехорошо, – стонала она и опять сворачивала в кусты. Славка ждал её. Человеку плохо. Он должен помочь ей.
В Дергачах Славка старался идти ровно. Напился воды из колонки. Подозвал Катерину:
– Попей, лучше будет.
Он довёл её до дому и двинулся к казарме.
«Теперь главное, чтобы не пронюхали учителя, чтобы не проболталась Верочка, – думал он. – А всё равно. Только бы голова не болела».
Верочка ждала его у калитки.
– Не ожидала, Слава, от тебя такого, – начала она. – Вы меня все позорили и презирали. Я вам этого не забуду. А она вон какая. Напилась. Разве можно девчонке так?
Ему и без того было плохо, а тут ещё упрёки. Учить его Верочка начала. Ничего не ответив, он прошагал к своей выгородке. А Катерина всё равно хорошая!
Мать в страхе всплеснула руками:
– Ой, Славко, где это ты эдак-то?
Славка свалился в кровать.
– Голова, мам, – простонал он.
– Мучайся, мучайся, – проговорила Ольга Семёновна, – Не станешь больше пить. Разве можно эдак-то?
– Не стану, ма. Я никогда больше не стану, – стонал он.
Ему было противно, тошнотно и стыдно. Ой, дурак, какой я дурак! Не пил никогда, а тут сорвался с катушек.
И в воскресенье он был еле живой, подавленный и угнетённый. Наверное, и Катерина мучалась. А из квартиры Сенниковой слышалась музыка. Это идеальная Верочка играла польку-бабочку, которую уже давно знал весь дом. Славка сунулся головой под подушку от этой польки.
В понедельник после работы на лесопилке он шёл по посёлку, не глядя по сторонам. Ему казалось, что все знают, какой он был в субботу. Свинья свиньёй. Он обязательно провалится сквозь землю, если узнает, что таким его видела директор Пестеревского совхоза Люция Феликсовна Верхоянская, которая была для него самым идеальным и самым авторитетным человеком. Если она видела – позор на всю жизнь.
Битва за лидерство
После разгульного пира на Медуницком пруду наступили прохладные отношения. Славе было стыдно, возможно, и Катерине было не по себе, что так безобразно всё завершилось. Верочка Сенникова держалась гордо, отчуждённо: не хочу знаться с пьяницами. Только Кирка делал вид, что ничего страшного не произошло, и когда Славка начал оправдываться, сделал кислую рожу и презрительно цыкнул зубом.
– Неудобно штаны через голову надевать, да и то некоторые ухитряются. Подумаешь – выпил. Все забыли. Ты, конечно, слабак оказался.
Славка чувствовал себя должником перед Киркой и, получив расчёт на лесопилке, позвал его и Катерину в медуницкое кафе «Тройка», которую в обиходе звали презрительно «Конюшня». В «Конюшне» он заказал обед и мороженое, увидев которое Кирка схватился за горло, засипел:
– Я голос потеряю. Как буду петь: «Эх, мама, я лётчика люблю…» Надо горячительное, – но Славка горячительное брать не стал. Учёный.
Пока Славка с Катериной ели мороженое, Кирка сбегал в рюмочную и, видать, пропустил стаканчик. Сказал, что теперь голос восстановил и ему очень жалко их. Могут простыть и заболеть.
После «Конюшни» настроение поднялось.
Теперь им казалось, что все трое – они друзья – не разлей водой, которым вместе всегда хорошо.
Когда шли домой, около крайнего крепенького дома заметили перекладину – трубу, укреплённую между двух столбов. Видать, хозяин любил накачивать силу. Кирка зацепился одной рукой за трубу, поболтался с искривлённым ртом, как тряпичная кукла Пьеро, а Славка, схватившись за перекладину, сделал «склепку», «лягушку». «Солнышко» крутить он не умел.
– А ну, подтянись, – крикнула Катерина, – Считаю.
Славка старался.
– Двадцать пять, двадцать шесть, тридцать.
Кирка опять скривился:
– Кто тебе пуп лечить будет?
Дотянул Славка до сорока. Наверное, ещё бы мог, да неудобно стало. «Выхвастеня», – скажут Кирка и Катерина.
Славка и Катерина всё-таки сумели совершить этим летом свой коронный заплыв в карьере. Именно туда, за молодую гривку сосняка, где никто их не мог увидеть. Ах, какая это была благодать! Кирка и Верочка Сенникова с Витей Логиновым выходили из себя, зовя и ругая их. А Славка и Катерина только улыбались. Пусть кричат, выходят из себя. Чего им ещё делать, раз не научились толком плавать?!