Страница 16 из 26
Иван Иванович выровнял стопку бумаг на столе, пригладил седые волосы. Он всё продумал, просчитал и пришёл к выводу, что от нынешних усовершенствований урон будет больше, чем выгода.
– Думал я об этом, Илья Филиппович, со счетами в руках, – сказал он глухо, зная, что одобрения его суждения не получат. – Зачем выгибать коромысло в обратную сторону? Навеска всех этих приспособлений приведёт к перегрузке двигателей. На будущий год технику эту придётся списать. И выйдет это дороже, чем с такими муками убранный хлеб. У нас овса двести га осталось. Мы его по застылку смахнём на корм скоту – и вся недолга.
Илья Филиппович Кладов обиделся. Он рассчитывал, что в Пестеревском совхозе почин подхватят. Тогда можно будет отрапортовать в обком партии, что убирают в Медунице хлеб, несмотря на непогодь благодаря тому, что обули комбайны гусеницами.
– Эх, всё на нервах. С таким трудом, а ты… – вздохнул Кладов.
Дёрнуло Ивана Ивановича вставить своё суждение:
– У кого нервы слабые – нельзя сельским хозяйством заниматься, – сказал он.
Кладов побагровел:
– Ретроград, – обозвал он Сунцова. – Прогрессивное не понимаешь.
Слова Сунцова о нервах были последней каплей, переполнившей чашу кладовского терпения.
Он и до этого знал, что давить на Сунцова бесполезно. Крепкий орешек. Не поддаётся. Выговоров он не боится, наград не ждёт.
Совхоз «Пестеревский» работал ровно, стабильно, однако в верхах и у Кладова мнение о нём было неважное: «Директор несовременный, по старинке всё делает». Стали подумывать о том, чтобы спровадить Ивана Ивановича на пенсию. Есть у него хобби – синусоида вятских дождей. Пусть уходит на покой и на досуге вычерчивает её да прогнозирует погоду хоть на сто лет вперёд.
На юбилее директору вручили благодарственное письмо, подарили телевизор. Говорили: наслаждайся отдыхом, смотри телик, но не уговаривали ещё остаться на посту.
Кандидатура преемника была давно оговорена. Это, конечно, главный агроном Люция Феликсовна Верхоянская. Выпускница «Тимирязевки». Человек энергичный, современный, фонтанирующий новыми идеями и затеями.
Сунцов принял свою отставку спокойно:
– Уйти лучше на день раньше, чем на минуту позже, – повторил чью-то мудрую фразу.
Наверное, немалая правота была в этом суждении.
Сказал на прощание ещё одну фразу:
– Помните одно – упасть нетрудно – подняться тяжело.
Верхоянская улыбалась оптимистично. Она падать не собиралась.
«Я думал, у меня есть заслуги перед этими местами, а, оказывается, нет их, одни прегрешения», – подумал Сунцов.
Но кому нужны были его обиды. Ушёл, так уходи.
Все в Медунице – и райком партии, и райисполком восприняли смену власти в совхозе «Пестерёвский», как добрый знак: новый, молодой, энергичный преемник на ходу всё подхватит.
Конечно, у Люции Феликсовны было немало заслуг. И агроном современный, живущий заботами совхоза, а ещё – душа художественной самодеятельности, организатор маскарадов, вечеров, пропагандист. И всему этому отдавалась с душой. Чтоб веселей прошёл вечер, сама садилась за швейную машину (когда-то, до института, работала швеёй) и строчила маскарадные костюмы. Под новый год объезжала с Дедом Морозом и Снегурочкой все молочные фермы, чтоб поздравить телятниц и доярок, механизаторов. А в день 8 Марта в паре с инженером Лисочкиным – ничуть не хуже Кириллова и Шиловой – вели традиционные «голубые огоньки».
Может, и были ворчуны, которым такая активность не нравилась, но Люции Феликсовне хотелось, чтоб людям было весело, чтоб жили они дружно. И кое-что, да, пожалуй, не кое-что, а многое она в силах была для этого сделать.
Сдавая ей дела, Иван Иванович сказал, что за тридцать лет хозяйствования он всю грязную работу сумел провернуть, и Люции Феликсовне остаётся теперь только водить экскурсии и принимать гостей, делиться опытом да рассказывать об акции «пять крыш».
Однако Люция Феликсовна – выпускница Тимирязевской академии, москвичка, считала, что как раз нужны преобразования у них в Пестереве. Потому что их совхоз – застойное болото в худшем смысле этого слова, и надо встряхнуть всех, сделать Пестерево не только сельскохозяйственным, а поистине передовым сельхозпредприятием с научной организацией труда.
Основания для этого у неё имелись, потому что она готовила кандидатскую диссертацию по луговодству на выработанных торфяниках и многое знала не только о погоде и синусоиде дождей, но и о растениеводстве, и перспективности молочного животноводства, была наслышана об иностранном опыте.
Имя Люция, по слухам, было дано Верхоянской отцом – сильно идейным человеком, считавшим главными в развитии общества – революционные преобразования. Поэтому он решил, что имена своим детям подберёт соответственно своим воззрениям: дочь назовёт Люция, а сына Рево. Получится полная РевоЛюция. Сам он отказался от исконного мужицкого имени Фёдор и стал Феликсом в честь Дзержинского. Видимо что-то передалось от отца Люции. Решимость его что ли?
Новый директор Люция Феликсовна подняла в совхозе большой тарарам. Тонкая, решительная, стремительная, она и в районном Доме Советов, и на торфопредприятии, и в школе никому не давала покоя, настаивая на осуществлении своих новаций и требуя уважения и сочувствия, а главное – понимания.
Впервые в служебных кабинетах, как доказательство необходимости помощи совхозу зазвучали стихи:
Мы, как дерево ныне,
Что незаметно выросло
В город шумной вершиной,
Комлем упёрлось в село.
Низко ли, высоко ли
Вытянулось в зенит,
Если холодно комлю
И вершину знобит, – декламировала Люция Феликсовна.
– Неужели не понятно, что мы кровно связаны, что мы не можем существовать друг без друга, – доказывала она директору торфопредприятия, прося торфяную крошку для ТМУ – торфо-минеральных удобрений, людей на ремонт техники.
Начальство перед поэзией терялось. Настырная, наполненная всякими новаторскими идеями Люция Феликсовна стучалась во все двери. В райкоме партии она требовала, чтобы к Пестерям было особое отношение. Ведь это не просто совхоз, а с научным уклоном. В РОНО настаивала, чтобы в торфяной школе был введён курс по болотознанию, чтобы в детском саду, переименованном в «Клеверок», играли ребята в доярок и были у них кроме кукол, коровы из папье-маше, доильные аппараты, похожие на настоящие. Сама она была убеждена, что без болот планета Земля давно бы засохла и превратилась в пустыню Сахару. О болотах она говорила так поэтично и любовно, что вгоняла в смущение культпросветработников. Те обещали поставить концерт, посвящённый луговым травам. РОНО и школа сдались – факультатив по болотознанию был утверждён. Устоять против напористой агитации было невозможно, да и вся наглядность была в совхозе «Пестеревский» и в Дергачевской торфяной школе обновлена с болотным и травяным уклоном. Даже на школьных и районных вечерах лучшие певцы и чтецы доказывали песенно и стихотворно, что нет ничего красивее и полезнее сфагновых болот, луговых трав и клюквенных плантаций на верховых болотах.
Курс по болотознанию в школе, само собой разумеется, вела сама Люция Феликсовна.
Верхоянская постоянно носила альбом репродукций с картин художников, на которых было запечатлено болото. А ещё карточки с высказываниями великих учёных и мыслителей о пользе и красоте болот у неё всегда были под рукой.
Совхоз объявил конкурс на лучший рисунок и лучшее сочинение в стихах и прозе, посвящённые болотам и травам.
В директорском кабинете Люции Феликсовны вместо сунцовской синусоиды дождей, висели теперь болотные картины, карты сфагновых болот и заливных лугов, снопы с травами.
– Вы нас всех готовы в болото загнать, – иронизировала директор школы Фаина Фёдоровна Ямшанова с подпольной кличкой «Фефёла». Но Верхоянская иронии не воспринимала.
– А как иначе? Вы как историк должны понимать, что болота – это мощный накопитель влаги. Именно из них берут начало Волга, Кама, Вятка, Дон, да и другие русские реки,– наседала Верхоянская. – А реки, которые впадают в бассейн Северного Ледовитого океана, тоже вытекают из болот. Надо учить людей, что при разумном отношении к болотам, вода река поит и кормит, а при неразумном – топит. Так что не стремитесь стать утопленниками.