Стена. Иллюзия одиночества

– Таких надо ещё в детстве изолировать от общества! – воскликнула в сердцах Анна.

– Э-э, нет, дорогая Аннушка! Рядом с такими бандюгами и формируется характер. Тут я согласен с Николаем: сам вырос в такой же дворовой компании – среди московской шпаны. В памяти такое, от чего у слабонервных мурашки по коже побегут, – сказал Клювин.

– Да, вот ещё одна подробность: кличка у Геры была – Шакал, – Тартищев пристально посмотрел на Клювина, болезненно поморщился, аккуратно трогая раненую голову и продолжил: – Для чего я это рассказываю? Тот день и та рана стали переломом в моей судьбе. Да! Именно так! Я мог полностью попасть под власть Шакала и стать его подёнщиком или просто затеряться по жизни, как со многими из тех мальчишек и произошло. Раньше я боялся воспоминаний того дня. Сейчас скажу, что с честью прошёл через эти колючки и крапиву. Теперь я известный в городе человек, живу самостоятельно, независимо и смело. Имею хороших друзей, прекрасную жену. Но семь дней тому назад надо мной произошло насилие: меня отгородила стена; отгородила от мира, где я всё-всё устроил для своей жизни, где имею определённую власть и уважение, деньги и положение, о которых и не мечтал мой отец. Мало того, она – стена – причинила мне физическую боль и нанесла душевную травму. Но кто теперь меня утешит и укажет путь?.. Остаётся одно – подчиниться стене, а значит, погибнуть… Или установить свой статус-кво внутри стены и жить с ней рядом, но независимо, считая это пространство всей Вселенной, а нас – единственными жителями. Жить, не замечая её, и тогда она отступит. По крайней мере, мы в это будем верить. Так?

– Есть разумное зерно в твоих рассуждениях, дорогой Тартищев! Действительно, укус сторожевой собаки не помутил твой ясный и крепкий разум. И слава Богу! Продолжай! Скажи что-нибудь о своей единственной и неподражаемой харизме. Я с нетерпением жду окончательных выводов из твоего интереснейшего доклада, – весело воскликнул скульптор, воспользовавшись паузой. Он с наслаждением открыл банку пива, шумно отхлебнул и многозначительно посмотрел вокруг.

Вероника почувствовала, что наступает важный момент разговора, но именно в данный миг эта важность может быть разрушена необдуманным шагом слушателей. Поэтому она предложила продолжить беседу за чаем. Никто не стал противиться, очевидно, чувствуя необходимость небольшого перерыва.

Глава 10

Восхождение на трон

Клювин откусил печенье, с издёвкой посмотрел на Тартищева, а прожевав, сказал:

– А недурно, дорогой Тартищев, после чая вздремнуть минуток шестьсот, а перед этим пропустить сотенку граммов божественного нектара, который мы, смертные, называем коньячком.

– Продолжайте, Николай Николаевич, мы с интересом слушаем, – Вероника с укоризной посмотрела на усмехающегося толстяка.

– Да, Николушка, продолжай, – Анна трепетно взглянула на мужа.

– Выспимся на том свете. Факт! – усмехнулся Лёва.

Тартищев окинул взглядом Лёву, оценивая значение его высказывания и, не обнаружив в нём посягательства на свой авторитет, продолжил:

– Хм… Так вот, друзья, сколько жить нам в этой маленькой стране-вселенной, мы не знаем. Но без совокупности определённых законов, без какого-либо учредительного документа, устанавливающего правила нашего сосуществования, без чёткого и разумного управления нам не обойтись. Анархия – вот что скорее стены нас погубит.

– Вот куда мы поехали! Уж не о конституции ли ты ведёшь речь, Тартищев? – Клювин глянул в изумлении.

– Угадал, Алексей! Точнее, суть почувствовал, но о демократии я ничего не говорил, – обрадовался Тартищев.

– Примем конституцию или, чёрт знает, какой документ, потом выберем правительство?

– Что-то в этом роде!

– Ha-поди, Тартищев! Насчёт сторожевой собаки я, похоже, поторопился. Друзья! Сейчас сядем сочинять конституцию и выбирать правительство! Каково?

– Что в этом неразумного? Конституция – совокупность законов государства, обладает высшей юридической силой. В нашем случае есть маленькое государство – пространство внутри стены, есть народ – мы с вами, но нет законов, принятых нами. Вы же понимаете, что по Конституции России мы здесь жить не можем. У нас не федеративное государство, и институт президента и принципы парламентаризма нам не подходят. Не нравится конституция – можно принять устав. Не нравится президент – возможна монархия. Но главное, друзья, – не допустить анархии! – Тартищев, отерев ладонью пот со лба, серьёзно-озабоченно обвёл всех взглядом. – Поверьте мне не как человеку, обладающему, не скрою, Алексей, отменной харизмой, а как члену Законодательного собрания области, опытному администратору и лидеру.

– Да! Нам надо что-то решать, – поддержала Вероника.

– Возможно, оркестру нужен дирижёр, – рассеянно произнёс Лёва.

– Правильно, Лёва, даже маленьким оркестром надо управлять, – живо ответил Тартищев.

– Я за монархию, – согласилась Анна.

– Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! – гаркнул Клювин. – Вероничка, солнышко, принеси-ка что-нибудь покрепче будущему монарху-скульптору. А я не забуду твоей милости и назначу тебя главой Верховного Тайного Совета при моей монаршей особе.

– Алексей Григорьевич, мы обсуждаем серьёзную тему, – нервно откликнулась Вероника, – ваши шутки сейчас неуместны.

– Ну конечно, я шутник, а Тартищев – правовед. Эдакий Лорис-Меликов со своей «конституцией» новых преобразований во времена царствования Александра Второго. Русская душа никогда не принимала никаких конституций. По уставу живут только военные. Может быть, объявим хунту?.. Наконец-то можно пожить свободно – ан нет! – всем опять потребовались условности, законы, уставы, конституции, учредительные собрания, президенты, цари-батюшки, вожди, революции.

– А вы что предлагаете? – спросила Вероника.

– Ровным счётом ничего.

– Но мы же внутри стены, Алексей! – горячился Тартищев. – Мы обязаны приспособиться к ситуации.

– Плевать! Мы никому сейчас не должны и ничего не обязаны.

– Вы хотите остаться ни при чём, Алексей Григорьевич!

– Вероничка, я чьей-то волей стал узником и готов отсидеть отмеренный срок. А если кто-то мнит себя монархом – скипетр и державу золотую в руки, шапку Мономаха на его блестящую башку! Все регалии к царским ногам! Ну а я – на винные склады…

– Это слишком просто…

– И совершенно не разумно!

– Мы стали свободны, – продолжил Клювин, – как вы этого не понимаете?

– Это как же? – удивился Тартищев.

– Мы свободны от государства, – ответил скульптор, – а вы предлагаете запереться на засовы каких-то уставов и правил.

– Ты забываешь, Алексей, что у нас нет рога изобилия и скатерти-самобранки! Нам надо выживать в этой ситуации.

– Выживем, если не будем излишне умничать.

– Сомневаюсь.

– Вот у нас уже и разлад, – встревоженно сказала Вероника. – Виктор, а ты что скажешь?

Виктор, сидевший, казалось, отвлечённо, внимательно слушал разговор и размышлял одновременно. «Почему же это произошло в такой замечательный момент моей жизни? – напряжённо думал он. – Удачная выставка, удачная картина, удачная компания – и вдруг такое невообразимое насилие. И главным виновником, не найдя причин случившегося, всё равно будут считать меня, так как я пригласил всех в гости, я хозяин этого дома, хотя теперь это и не имеет значения. Да и Вероника заметно нервничает по той же причине. Сложившаяся ситуация её не пугает: она сильная женщина; но груз косвенной вины терзает её сердце и её совесть, и она будет нести и нести этот груз, разрываясь и мучаясь более моего. И сейчас она хочет переложить его часть на другого – подавшего руку помощи. Она ждёт её от меня… Но смогу ли я сейчас в чём-то ей помочь? Едва ли! Я всегда жил за стеной своих образов и впечатлений. Для одних стена – это насилие, а для меня – мистика, требующая размышлений и изображения на холсте. Замечательно! – можно работать без суеты, наконец-то заняться поиском новых средств отображения абсурдного потока бытия, подвинуть застоявшиеся каноны живописи, продвинуть иррациональное мышление вперед… Я устал от выморочной гонки за популярностью, славой и деньгами. Кто об этом знает? Это изматывает душу. В конечном итоге останутся мои полотна, а вся житейская шелуха будет интересовать только историков, выцарапывающих диссертации, обсасывающих косточки великих живописцев. И обратная сторона медали привлекает. Меркантильные мысли, – куда от них! – но, исчезнув на время из светской жизни, я невероятно привлеку без видимых усилий общественный интерес к своему творчеству. Не придётся покупать этих наглых и ненасытных папарацци, ничего не смыслящих в сюрре, угадывать настроение критиков, обхаживать их. Вот для чего появилась стена – для моего творчества! И если Тартищев считает, что стена будет служить его оголённому тщеславию – пусть будет так. Иначе, чем другим ему заняться-то? Пусть кто-то обустраивает наш быт и управляет им по общему согласию. Тартищев, конечно, имеет деспотические замашки, но кроме него взять ситуацию в свои руки и некому. Вероника в критическую минуту может впасть в транс, в психоз и потерять контроль над собой. Решено!»