Мы не рабы

Вот те на! Был Сокол, а вышел Беркутов. Ну прям конспирация – всегда!

– История любит факты! – Даже голос его изменился, помягчел. – И раритеты. И мне посчастливилось некоторые приобрести.

– Причем – бесплатно! – увидев раритеты, понял я.

– Вот! Грязное вафельное полотенце, которым его пытали, стягивали его лицо, желая изуродовать!

Я схватился рукой за лицо… Вроде – не изуродовали.

– Он болен! Он очень болен!

Вот тебе раз! Я как раз только хотел что-то сказать… но раз болен – молчу!

– Но он пришел к нам!

Но не пешком же! Он придавил покрепче.

– Он боролся с советской властью…

Но не всегда! – хотел вставить я, но не вставил. Понимаю – неформат. Надо, чтобы всегда.

«Рыбий глаз»! Вот для кого все это делается. Примы, премьеры, независимые, зависимые… диктует он. И мы под него подделываемся. А то вдруг – не покажут?

– Помните! – Сокол вдруг растянул полотенце в своих руках. – Кровавые отпечатки его лица! И это нетленно!

…Ну почему? – я засмущался.

– Вот! – Он вдруг натянул повязку мне на лицо. И сдавил! – Вот так мы жили веками!

Аплодисменты, правда, глухие. Сокол сорвал, наконец, полотенце. Я со всхлипом вздохнул… Ффу! Ну, конечно, сейчас лучше, кто спорит? Готов подписать.

– И! – Сокол показал на меня пальцем. – Со временем…

Вот это как-то бестактно – «со временем». Ну ладно. Думаю, скоро конец?

– …будет поставлен ему памятник, в наших краях!

– Из глины! – вдруг прохрипел я. Но глиняный век, похоже, забыли. А сейчас какой? Точно одно – только не тот, что я думаю… судя по недовольным взглядам ведущей.

Ну? Финиш? Но Сокол неумолим. За все мстит?

– Но все же, – вдруг с улыбкой поглядел на меня. Наконец-то! – Вы что-то скажете молодежи на память?

Я выпрямился, огляделся…

– Буквально два слова! – подрезал он меня.

Два слова? Единственное, что у меня вертелось в голове – как я душил его этими вот руками!.. и, к сожалению, в результате испачкал своей кровью его костюм. Но в два слова, боюсь, не уложусь. Да и будет леденящий шок!

– Он очень болен!.. Поприветствуем его!

Снова аплодисменты. Я увидел вдруг Влада с Наилей, натянуто улыбающихся… Зачем приехали, спустились с горы?

– Слышишь меня? – зашептал в ухо Митя. Шепотом мы еще можем говорить. – Потоп тот, конечно, специально был сделан, под стройплощадку.

Я кивнул.

– Посмотри, – шепнул он, – на пацана во втором ряду!

Действительно, тот как-то восторженно-радостно глядел на меня.

– Кто это? – спросил я.

– Скоро узнаешь!

– Стоп! – Я вдруг поднял руку. – Два слова я все же скажу.

Все окаменели, особенно ведущая… Великий немой заговорил.

– Влад! Принеси, пожалуйста, стул – вон в проходе стоит… Вот спасибо! Садись.

Пионеры, уже поднявшиеся, тоже стали садиться.

– Вот, – указал я на Влада, – настоящий герой истории! Все главное происходило с ним. Расскажи!

И Влад сбивчиво стал рассказывать историю своего бульдозера, прошедшего чистым через эпохи, и Наиля кивала… Но рыбий глаз уже погас.

Эпилог

А я ушел за кулисы.

– Здравствуйте! – Вдруг молодой ликующий голос. Тот самый пацан.

– Здравствуйте! – боюсь, я суховато ему ответил, неадекватно.

– Наконец-то я могу с вами поговорить!

– Давай.

Лет пятнадцать ему…

– Я с рождения вас знаю.

– Как?

– Вас любят в нашей семье. Фотография висит. Все ваши книги на полке!

– Здесь? И где вы живете?

– Запрудное! Там, на горе. Мама говорит, что я благодаря вам родился!

– …Почему?

– Моя мама все время рассказывает про вас! Как вы расшибли булыжником стекло в киоске… и всех пустили в здание аэровокзала – и не на улице оказались… мы. А оттуда уже удалось дозвониться… Ну, когда я рождался!

– Ну так это отлично! – воскликнул я. Наконец что-то стоящее.

– Вы здесь теперь, в этом лагере? – спросил я.

– Да! И мы хотим, чтобы вы нас учили!

– Литературе?

– Литературе… и вообще – всему!

– М-м-м! А как зовут вас?

– Максим. Вы чего бы сейчас хотели? Устали?

– Честно говоря, я бы хотел искупаться.

– И я! – воскликнул он.

Какой радостный мальчик. Мы спускались по тропинкам. Есть и кое-что новое.

– Вот, это наш литературный клуб.

Ослепительно белый!.. На стене, правда, набрызгано спреем: «Толстой – отстой!»

– Это так… – Он смутился.

– Посмотрим.

Море оживило меня. Еще немного поплаваем, поблаженствуем… И вместе с нами из воды выйдет новая цивилизация, какую все ждут!

Мы не рабы

Глава 1

Пешки назад не ходят

– …Вот про некоторых молодых говорят: «Уж пусть лучше пишет, чем пьет!» Но тебе я скажу так: лучше пей!

С таким напутствием я вышел в литературу. Конечно – не лучший старт. Маститый поэт (седые редкие космы струились на воротник вязаной бабьей кофты) с удивительным терпением слушал скучные, благонравные стихи, временами внезапно кивая (или просто падая в сон?) – и только при моих стихах ожил. И даже руки стал потирать: вероятно, решив сказать что-то хорошее? И сказал!.. Что – вы уже знаете! То есть – я уже «хватил шилом патоки» литературной жизни (приведенным выше эпизодом дело не ограничилось). И, понимая, что мучиться тут всю жизнь, решил параллельно заняться чем-то полегче – для отдыха и, как это ни парадоксально звучит, – для денег. Как говорил мой мудрый отец: «Лучший отдых – это смена работы». И я решил поступить во Всесоюзный государственный институт кинематографии. Все знали тогда, что из всех сфер (кроме криминальных) самые большие доходы в кино, и там же восторженная любовь женщин и зависть мужчин.

– Попов.

– Я.

Ежов, великий сценарист, тяжко вздыхая, смотрел на листки моего вступительного этюда, потом – на меня.

– Выглядишь моложе, чем по анкете…

– Я и есть моложе! – бодро ответил я.

– Хорошо пишешь.

Ура! Я знал, что найдется гений, который оценит меня. И нашелся. И главное – где!

– Привык, видно, первым везде быть!

Как догадался? Кроме школьной золотой медали я ничем вроде себя не выдавал?

– А вокруг себя не видишь никого.

Опять прав! Что значит – гений. Но мне гениальность его, похоже, боком выходит? По длинному багровому лицу мастера стекали струи… страдал. По виду это походило на обыкновенное тяжкое похмелье, но по сути – это он переживал наши несовершенства… Конец?

Сверху, по склону аудитории, сквозь пыльные окна, хлынул свет. Высшие силы, видимо, вспомнили про меня – правда, с некоторым опозданием. Ну что ж, и у них бывают сбои.

– …А если заклинит, трос всегда перекусить можно – не вопрос! – сверху донеслось. Сначала я даже подумал, что с воли, из окна. Откуда в этом пыльном заведении такие речи?

– А сплести новый – два пальца…

Речь оборвалась. Я поднял голову.

«Нет, – понял я. – Здесь!»

– Хватит! – донесся неприятный голос Сысоевой, замдекана. – Рабочую жизнь ты знаешь… но писать тебе бог не дал. А без этого – сам понимаешь.

Зашелестели собираемые в пачку бумаги. Сысоева поднялась. Ежов, вздохнув, тоже стал складывать бумаги в дряхлый портфель. Травя душу, заскрипела форточка.

– А я вот с ним буду работать! О рабочем классе будем писать! – вдруг произнес я. Все оцепенели. Рабочая тема, как топор, висела тогда над каждым художественным учреждением. Не будет – вообще могут закрыть. И все это знали. Вот так!

Ежов весело крякнул. И я понял суть его радости: хоть не бессмысленно день прошел, хоть будет что рассказать друзьям-гениям, когда они соберутся вечером за столом. А для писателя день без сюжета – потерянный день.

– Берешься?

– Да!

Никогда тяги к рабочему классу раньше за собой не замечал.

– Железно?

– Абсолютно.