Мы не рабы

– Зря. Ты мог бы кое-что получить.

– Не надо нам от тебя ничего! – это сказала Наиля.

Пик Капитализма

Потом Влад неоднократно говорил, и даже на официальном выступлении, которое состоялось позже, что горд, «сохранив чистоту» своего бульдозера, и теперь может появляться на нем в любом приличном обществе.

А тогда – всю ночь мы слышали треск, там сияли фары и гасли огоньки. Мы не расставались… как при всех исторических переломах.

Наутро эстакада была абсолютно пуста… Но недолго. Стал приближаться какой-то вой, и на эстакаду поехали непрерывным строем какие-то невиданные прежде машины.

– С «Сириуса» ребята! – пояснил Влад.

Но утверждать, что наша жизнь расцвела, я бы не стал. Цветущая наша территория превратилась вдруг в свалку строймусора. Уже не наша… Финансовый ручеек от «Сириуса» высох, зато хлынул этот мощный поток.

– Штурм «Пика Капитализма»! – умный Митя указал на нависающую над нами гору. – В народе теперь так ее называют.

Помнится, Пик Коммунизма был – но так ничего там и не выросло. И вот – следующий пик.

С горы доносились взрывы. Прилетали камни. Этот штурм наверняка был частью какого-то гигантского плана. Если бы это было бы что-то местное, люди бы знали. А тут – ничего даже не объясняли. Оценят поколения?

А пока – примчался Рубанцук к Владу:

– Выгоняй свой бульдозер! Засыпет нас.

– Да-а! Северомуйский размах! – сказал я Владу, но тот лишь ощерился в ответ.

Влад греб днем и ночью. Рубанцук отвозил камни куда-то по ночам. Днем было нельзя: могли остановить, обвинить в хищении и посадить… Где это мы?

Потоп

Влад вырвался буквально на час. Мы сбегали с ним искупаться, но когда вылезали из моря, увидели, что с неба на нас едет гора. Мы успели добежать и юркнуть под крышу, оказавшись все вместе, и по крыше загрохотало. Когда вышли в наш бывший сад, все было залеплено глиной. Все было глиняное – деревья, цветы. Мы вместе бродили по территории, время от времени нагибаясь и что-то поднимая. Был в истории бронзовый век. Теперь – глиняный. Куда пришли? Влад вытащил из глины что-то лохматое, слипшееся. Мертвый ежик! И Влад зарыдал.

По версии журналистов наиболее дотошных, виной были роскошные виллы, загадочно выросшие на склоне горы, выше нас. Исключительно роскошные, но без какого-либо дренажа (стока вод) и специальных «отводов» для камней. Этим людям законы физики – не указ! Камнепад прыгнул в пруд в Запрудном и, смешавшись с глиной, пошел на нас. Надо соскребать глину, пока все не окаменело. Но помощи – никакой! Впрочем… На эстакаде вдруг появилась толпа. Та самая! Но в руках у них не палки, а лопаты. Шли не закапывать нас, а – откапывать! Дружба народов?

Бульдозеру тут не развернуться. Грязь везли в ручных тачках и сливали в овраг. Оживлен был лишь Митя с камерой.

– Слушай! Мы сейчас с тобой можем великий фильм снять, о конце света! На Западе это сейчас самая фишка! Актеров врежем потом.

– Нет, – я печально огляделся. – Тема конца света мне не близка.

И вдруг – внизу эстакады появился всадник на белом коне. Всадник Апокалипсиса? Гарцуя, он приближался к нам, и в посадке его было что-то знакомое – хотя верхом этого человека я прежде не видал. Застыл у ворот. Сокол. Абсолютно прямой. Оглядел панораму. Не только наш «садик» – но и всю ширь.

– Какая бездуховность!

И поскакал вниз.

Счетчик

Листая годы, надо видеть лучшее. Но сейчас передо мною – счетчик утекшей воды. Я уже и умываюсь так… плевком крана… а циферки все бегут! И когда я лежу на кафеле в туалете, пытаясь разглядеть их на счетчике воды, расположенном почти на полу, в тени унитаза – трудно поверить (даже мне), что я чего-то добился в жизни… Вот чего ты добился в жизни! Опять катастрофический перерасход воды, превышающий все мыслимые и финансовые возможности! Так тебе не останется на еду. Может, счетчик неправильно крутится? Но с ним не поговоришь – мерзкая рожа, поганенькие глазки – циферки наверняка лживые. Дать ему, что ли, по харе? Так выпишут штраф и поставят еще более наглого! Я много еще чего могу сделать, в высших сферах… но вот сейчас помочь мне встать некому, кроме немощной Ноны. Но ее сейчас нет. А встать нужно. И пойти и попросить поднять счетчик сантиметров на десять. Что б я хотя бы мог держать голову высоко!

Возвращение

Зазвонил, после долгого молчания, телефон.

– Алле! – кинулся радостно, чуть унитаз головой не снес.

– Привет, старик!

«Стариками» мы называли друг друга как раз тогда, когда были молоды. Митя! Лет десять как не звонил.

– Как ты? Мобилен? – вскользь спросил он.

– Ну… В Грецию, скажем, могу. А до родного ЖЭКа вряд ли дойду!

– А в «Горный воздух» не хочешь?

– В «Горный воздух»? Могу! А что теперь там? Сахара?

– Да нет. Жизнь вернулась…

– Так же беспричинно, – продолжил я.

– Как когда-то странно прервалась! – Он закончил строфу, и мы засмеялись. Помним шедевры! А кто еще?

– Ты как там? – спросил я.

– Ну, работаю. На канале.

– Надеюсь, не на Беломоре?

– Тьфу, тьфу!

– На горе телевышку поставили?

– Как ты узнал?

– Так оно ж теперь правит миром… Надо? Лечу!

На наших воротах доска: «Школа юных дарований». Это умно. Дети – это святое. Тут не придерется никто. Гостиница у них теперь там, где была администрация – высоко. Разглядывал знакомые домики. Напоминают настоящие, как хорошо сделанный муляж.

Чуть прилег в номере – стук. Влад и Наиля! Обнялись. Сперва показалось мне, что Наиля «хорошо поправилась», но потом сообразил: ждет!

– Надеюсь, не первого?

– Не-е! – Гордо Влад произнес.

Работает, рассказал, в ДРСУ: Дорожное ремонтно-строительное управление.

– А сами – в Запрудном. Правая рука Рубанцука! – на Наилю указал. Но – как народ говорит – левая нога: делает, что хочет.

Митя пришел.

– Пора!

– Погоди! Посидим вместе, как раньше.

Рыбий глаз

Амфитеатр оказался как раз на месте их бывшего дома, над обрывом.

– Грустно? – у Наили спросил.

Улыбнулась, пожала плечом.

Бойкая девушка подошла.

– Я ваша телеведущая. Что вы застопорились, будто ничего не узнаете? Вы здесь живете.

– В кадре или на самом деле?

– Не имеет значения. Садитесь вот на сцену, в плетеное кресло, и пишите.

– Что писать?

– Ну, что вы обычно пишете! – уже раздраженно.

– А.

Рядом Митя возник – уже начальник!

– Может, хватит юродствовать? У тебя бумаги, что ли, нет?

– Я не юродствую. Но бумаги нет.

– Серафима! Вы слышали? Принесите бумагу. И карандаш.

– А почему карандаш? – спросил я.

– А тебе «Паркер», что ли, нужен? У нас независимый канал.

– Извини.

Приблизилась барабанная дробь. Дружно топнув, пионеры застыли. Не совсем уже пионеры. Но не совсем еще комсомольцы. Отроки. И – лолиты.

– Пишите, что вы отвлекаетесь! – прикрикнула ведущая.

Пионеры расселись. Вылез перламутровый, словно рыбий глаз, объектив телекамеры. Я писал – как раз то, что вы сейчас читаете.

– Перед вами удивительный человек! – заговорила бойкая. – Он прошел через многие эпохи. Его пытали!

Тут я хотел внести поправки, но кто-то, подошедший сзади, положил руки мне на плечи. Значит, меня и не показывают, раз кто-то лишний в кадре. Я расслабился.

– …но он не сдался, он остался самим собой! – нагнетала ведущая.

Аплодисменты.

Я покосился – кто меня держит? Друг ясный Сокол. Явился – не запылился. Разве что – чуть.

– Не оборачивайся! – дружески шепнул. И похлопал по плечу. Я невольно покосился.

– Слово имеет историк, доктор наук, много отдавший нашему краю, – Евгений Митрофанович Беркутов!