Утесы Бедлама

Бутылочки оказались запечатаны. Я снял сургуч с одной из них. Внутри пересыпалось что-то белое, и я наклонился, чтобы рассмотреть. Соль.

Очевидно, воронам не понравилось мое присутствие, и они улетели к гнездам на белой сосне рядом с домом.

Когда я вернулся к оранжерее, то увидел, что вороны обменяли стеклянные ракушки на пенни, но моих ключей по-прежнему не было видно. Пройдя внутрь, я сел. Гулливер заскулила и уткнулась в меня носом. Я погладил ее по ушам. Внезапно она гавкнула, заставив меня подскочить от неожиданности. В тесном пространстве звук оглушал.

– Ох, что случилось?

Она снова заскулила и спряталась под старый диван напротив. Диван – довольно странная вещь для оранжереи, но он стоял здесь всегда. В традициях английского ампира он был украшен завитками из красного дерева. Обивка выцвела на солнце, и нельзя было определить ее изначальный цвет, сквозь нее просвечивала внутренняя подкладка из ситца. Мне было больно сидеть, облокотившись на спинку, поэтому я никогда не пользовался диваном, но у меня всегда было ощущение, что с левой стороны кто-то есть – отец или дедушка, – и мне это нравилось.

Сидя, я также не мог наклоняться, поэтому мне пришлось поднять ноги и опереться руками о пол, чтобы заглянуть под диван.

– Ну же, вылезай.

У сенбернаров человеческие манеры. Они много вздыхают, когда им что-то не нравится, а Гулливер, например, всегда закрывала лапой глаза, когда расстраивалась. Глядя на нее, я рассмеялся, но тут же замер, увидев, что находилось рядом с моей рукой. Свежий след от ботинка. Узор на подошве отличался от моего, – на ней вообще не было узора, – а размер был намного больше.

Мне не стоило так беспокоиться, но я стал пугливым с тех пор, как повредил ногу. Я поднялся, и вместе с Гулливер мы дважды обошли оранжерею, вышли из нее и побродили между деревьями со всех четырех сторон, но никаких следов не нашли. Единственным существом, похожим на человека, была статуя, которая не раз попадалась мне на глаза. В конце концов я сдался и попытался вернуться к работе в оранжерее, но неприятное ощущение, будто за мной наблюдают, не проходило. У меня так и не получилось сосредоточиться, и когда встревоженная Гулливер в очередной раз уткнулась в меня носом, я прекратил работать и повел ее домой, намереваясь выпить чай с печеньем. Печенье обычно съедала Гулливер.

На полпути к дому я уловил запах дыма. Он был таким явным, что я обернулся дважды, безуспешно пытаясь найти источник. Через несколько секунд запах исчез – так перестаешь видеть звезду, когда смотришь на нее слишком долго.

Спустя некоторое время я снова почувствовал запах. Что-то яркое ослепило меня, и я посмотрел вверх, на дом, беспокоясь, что там начался пожар. Но свет исходил не от дома, а от белого дерева. По всей кроне звездочками сияли яркие точки. Ими были стеклянные ракушки, которые вороны принесли себе в гнезда. Они искрились, когда солнечный свет дотягивался до них сквозь листву. Одна из них пустила солнечный зайчик на землю возле меня, и от лежавшей там сосновой хвои пошел дым. Пока я смотрел, иголки разгорелись и их охватило странное голубое пламя. Гулливер взвизгнула и спряталась за мной. Ветви и ствол дерева тоже дымились там, где на них попадали солнечные зайчики, а сквозь серую дымку проглядывало пламя – тусклое, словно химическое. Садовников рядом с деревом не было, они все сидели на ступеньках перед кухней: Сара втайне от Чарльза всегда угощала их чаем ровно в десять утра.

– Дерево горит! – закричал я.

Главный садовник обернулся. По-моему, у него было потрясающее имя, что-то вроде Сизифа, но он работал здесь с тех пор, когда мы оба были детьми, и мне не хватало смелости произнести его вслух, так что мы с ним ни разу даже толком не разговаривали. Меня не было дома слишком долго.

– Что? – крикнул он в ответ.

Я показал тростью на сосну.

– О боже!

Мужчины побросали чашки на ступеньки и побежали мимо меня. Я замер, чтобы не попасться никому под ноги.

– Как оно могло загореться? – воскликнул Сизиф, ни к кому конкретно не обращаясь. – Черт побери, всю ночь же лило как из ведра!

Затем он покраснел и добавил:

– Извините, сэр.

Я покачал головой. Чарльз требовал от них не ругаться в моем присутствии, и хоть я и не возражал, доказать это другим уже бы не смог.

– Смотрите, вороны подобрали ракушки, – заметил я.

Я нашарил одну в кармане и показал Сизифу. Стекло было достаточно плотным, и спираль раковины блеснула на солнце. От крошечной точки света моей ладони стало тепло. Сизиф взял ракушку и поводил над сосновыми иголками. Он ахнул, когда они загорелись с тихим шипящим хрустом. Гулливер снова толкнула меня, пытаясь увести подальше от огня.

Сизиф был все еще растерян. Он заговорил вновь, и в его голосе не осталось ни одного намека на Корнуолл. Моя плохая речь была здесь ни при чем. Чарльз умел хорошо говорить, а я лишь был его более высокой, светловолосой версией. Мне никогда не хватало сил собрать всех садовников и объяснить, что я не обсуждаю с Чарльзом их оплошности каждый вечер во время ужина.

– Но она же не разогревает настолько, чтобы… Или разогревает?

Я пожал плечами.

– Не знаю. Это дерево из Южной Америки. Одному богу известно, как оно может повести себя при нагреве.

Ничего особенно сделать было нельзя – лишь потушить огонь на земле и надеяться, что пламя на дереве не разгорится. Огонь тихо шипел, а примерно через десять минут закапал дождик. Мы все стояли перед деревом и молча наблюдали за кроной. На сгнившей ветке также дымилось несколько участков. Вблизи я, наконец, увидел, насколько угрожающе близка она была к тому, чтобы обломиться и полететь вниз. Ветвь держалась на единственной щепочке, обросшей симпатичной плесенью.

– Лучше повалить дерево поскорее, – сказал я, указывая на место спила. – Пока идет дождь.

Сизиф кивнул и позвал несколько садовников. Хоть они и нервничали, но все же начали снова пилить. Я улыбнулся, почувствовав гордость за них. Сизиф наблюдал за работой, упершись руками в бока.

– Сэр… Вы уверены, что должны жить рядом с мансардой?

– Мне больше негде жить.

Мне не хотелось объяснять, почему Чарльз отказывался убрать коробки со старыми инструментами и книгами с первого этажа. Он бы не переменил своего решения просто потому, что на мою комнату могло упасть дерево. Даже после того, как я едва не потерял ногу, мне ежедневно приходилось спускаться и подниматься по трем лестницам. Чарльз лишь отстаивал свое право на владение домом, напоминая мне, что, пусть я здесь и живу, мне ничего не принадлежит. Все это было так глупо, что не заслуживало траты времени на лишние разговоры.

– Честно говоря, на вашем месте я бы переехал жить в оранжерею. Даже без дерева крыша может обрушиться в любой момент. Только взгляните.

Я наклонил голову, соглашаясь с Сизифом, и тут меня осенило! Должно быть, это садовники передвинули статую, когда были в оранжерее.

– Кстати… Кто из вас передвинул статую?

– Какую статую?

– У могилы папы.

Чарльз бы чопорно сказал: «У могилы сэра Джона». От него это звучало нормально. Но если бы это сказал я, то почувствовал бы, словно вдоль моей спины был вставлен шест.

Сизиф нахмурился.

– Ее никто не передвигал. Сомневаюсь, что пятеро мужчин смогли бы передвинуть эту штуку даже с помощью лебедки.

– Должно быть, они все же это сделали. Кто-то передвинул ее подальше от деревьев вчера ночью, перед грозой. И кто-то был в оранжерее.

Сизиф странно посмотрел на меня.

– Вчера было воскресенье. Здесь были только вы и сэр Чарльз. Садовники пришли сегодня в шесть часов утра. К тому времени гроза уже закончилась.

– Понимаете, я не против, если люди будут пользоваться оранжереей… – начал я. – Она не моя, здесь нет ничего моего. Вам не нужно никого прикрывать. Но пусть люди закрывают дверь. В противном случае вороны крадут мои ключи.

– Я никого не прикрываю, клянусь.