Страница 1 из 6
От автора.
Многие технические процессы, описанные в тексте, в нашем мире производятся несколько по-другому, некоторые – совсем по-другому, а кое-что попросту технически невозможно. Подобные несовпадения – не на совести автора, они связаны с особенностями мира Ринордийска, с его зыбкостью и характерными «сбоями» реальности. То же относится к нечёткой иерархии и разделению обязанностей: в описанный период нечёткость и сумбурность охватила на какое-то время всё общество – от самых верхов до обычных людей. (Следует отметить также, что период этот не продлился долго).
«Помогать тебе я буду,-
Говорит он мне, как другу. -
Только ты упрямо, челядь,
Сам себе дорогу стелешь,
Сам себе ты службу служишь,
Оттого всю жизнь и будешь,
Пустоту пустым глотая ртом,
Мелким бесом виться над костром,
Одиноким ветром в поле слыть,
Белой тенью в белой лодке плыть».
Сурганова и оркестр, «De profundis»
Они тянулись сумеречным хороводом, шли один за другим, один за другим по старым полустёртым ступеням, вдоль нескончаемой стены цветом в высохшую озёрную ряску, они шли не глядя, величаво неся вдаль призрачные огни, преисполнены осознанием важности порученного им ритуала.
Ну что, всё-таки пришёл?
Он поколебался: отметил, что не слышит голоса, задающего этот вопрос, и было непонятно, как возможно так – без слов, без звуков… Призрачная дымка трепетала в полусвете, будто драгоценный камень – бесцветный, но струящийся миллионом лучей.
«Этот ччеловек…»
«Этот ччеловек…»
«Хоччет…»
«Хоччет забрать!»
Да нет же.
«Хоччет выведать… Разболтает…»
Я не умею.
Он не умеет.
Дублёром – почти сразу, с чуть различимым запаздыванием. И громче. Он заоглядывался, вновь не различил, только немые пешие передвигались неспешно и мрачно. Стены здесь дышали сухой пылью, и всё наполнено было чутким, чуть тревожным покоем.
Пришёл за представлением? Что увидеть хотел?
Он подался несколько назад: не понял, приглашение или наоборот. Но было уже некуда. Своды сомкнулись, и под ними грянуло:
Представление века!
Зашелестело, задвигалось, зашипело – по впадинам стен, по грубым и осыпавшимся нишам. Неслышимый торжественный марш, салют в сокрытых от взора высях.
Тебе в цвете или чёрно-белое, с масками или без? Карнавальные костюмы давно пошиты, и есть также много старых книжек, одни страницы вырваны, другие заложены алыми розами – ах нет, это другой цветок. Есть ещё многоглазые площади и тайные подземные туннели, и, конечно, много зеркал, и огней для блуждающих бабочек…
Подземные туннели – ну конечно! – радостно выловил он. Это давало точку отсчёта и расставляло всё по местам: для этого же они и приехали сюда…
Стены дрогнули, начали скатываться.
Разве ты не знал? Когда проходишь сквозь заветную дверцу, порою сбываются грёзы?
Разве ты не слышишь…
Он открыл глаза. Чуть покачивало из стороны в сторону, по левую руку проносились луга и поля с редкими постройками. Он приподнялся на локте, с удивлением – не от того, что всё изменилось, а от того, что проспал так долго. Судя по тому, как было светло, вовсю уже стоял день.
Мартин, его напарник, сидел на полке снизу и поглядывал на него с усмешкой.
– Что тебе снилось, крейсер рассвета? – промурлыкал он, заметив, что Мечеслав проснулся.
– Да так, ерунда, – он растёр глаза и лоб, силясь побыстрее прийти в чувство.
– Давай слезай, – Мартин кивнул за окно. – Почти приехали.
Он глянул и сам: ничего особенно не переменилось, хотя, пожалуй, постройки пошли почаще и погабаритнее. Деревянные же столбы, поддерживающие провода, сменились металлическими вышками. Город надвигался.
Мечеслав спустился, устроился напротив напарника – по другую сторону раскладного столика. Дурацкая конструкция, надо бы иначе… Только один раз он видел так, как надо, – в журнале; кажется, что-то из ближнего зарубежья. Больше почему-то никто этого не повторял, а зря. Ну да ничего. В наш-то век пассажирских самолётов и подводных лодок доберёмся и до столиков в плацкартах.
Раз, два, три – новый век, гори. С уходом императоров всё теперь будет по-другому.