Из глубин

Мечеслав развернул карту. Свет настольной лампы чётче вычертил знакомые контуры, линии будущих путей, проведённые фиолетовыми чернилами, и мелкие рукописные пометки.

Нет, карты тут явно не хватало: её Мечеслав видел уже десятки раз, а что всё-таки представляют из себя эти места, до сих пор толком не знал. А хотелось понимать, хотя бы в дань уважения, через какие земли взялись они прокапываться – с северо-запада на юго-восток столицы.

На книжной полке лежала среди прочего «Энциклопедия истории Ринордийска», Мечеслав приметил ещё вчера. Наверно, осталась от бывших жильцов. Он встал за книжкой, попутно включил плитку под чайником, чтоб не ждать потом, пока закипит.

Железнистая долина теперь чаще всего упоминалась в связи с войной: именно отсюда в Ринордийск пытались пробиться вражеские войска, зайдя с тыла, и где-то тут же им дали бой партизаны – небольшая горстка не слишком подготовленных людей, которых хватило, чтобы сдержать наступление ровно до подхода ринордийского полка (тот базировался на другом краю города).

Но не только лишь с войной. Помимо прочего, – закипел чайник, Мечеслав отключил плитку и перевернул страницу – на этом месте император Тимофей собирался построить Дворец Народов, первый в Ринордийске (но неудавшийся) небоскрёб. Конструкция должна была раздаваться вширь у основания и ступенями всё больше сужаться кверху, чтоб увенчаться тонким шпилем. Но что-то не задалось с самого начала: почва не подходила, или вдруг не хватало материалов, или ещё что (может, тогда просто не умели строить небоскрёбы)… Поговаривали даже, что так сводили счёты неупокоенные души (по непроверенным данным, здесь же, в рощице по другую сторону холма, ликвидировали неугодных бравые ребята Виктора IV – всего лет за пятнадцать до).

А ещё раньше – не отрывая взгляд от узких строчек, Мечеслав всё же привстал и ощупью налил себе чай – в долине обитали отшельники: не те, которые совсем порвали с обществом людей, а те, которые по жизни привыкли держаться особняком. Среди них были и талантливые искусники, мастера, оставшиеся на страницах истории: например, гравировщик Пётров, чья самая известная работа – загадочный «Вечнодень» – и теперь то и дело встречалась на страницах детских и взрослых книг. Мечеслав всмотрелся в узкие тёмные силуэты Ринордийска над дугой моста и чёрной речкой (говорят, каждая копия выходит чуть-чуть по-другому), даже провёл пальцами. Хотя наверняка тоже копия с очередной копии, да и само уже по определению копия.

Ну а в совсем древние времена…

Что-то стукнуло в стекло – громко ударило, будто бросилось со всего размаху. Мечеслав встал и, подойдя к окну, посмотрел наружу.

Нет, ничего. Он открыл одну створку, выглянул дальше. Всё равно ничего. Наверно, птица или бабочка…

Ну ладно.

В совсем древние времена на холме у Железнистой долины находились Ворота Ветров – одни из семи, или двенадцати, или сколько их там было. Ворота Ветров представляли собой странного вида конструкцию из дерева и, порою, камней, больше всего похожую на косяк огромной двери, вкопанный прямо в землю. Эти узкие, довольно высокие рамы на вершинах холмов призваны были направлять ветра, что пересекали Ринордийск: считалось, что таким образом можно править самой судьбой и защитить город от напастей. Но горе, если кто-то случайно или со злым умыслом повредит Ворота…

А ведь если принять эту точку за место расположения Ворот, – подумалось Мечеславу, – то работы, пожалуй, можно счесть вторжением. Конечно, это не всерьёз. Но мысль была забавная.

Внезапно громко зашумела листва в темноте за окном, и несколько холодных порывов ворвалось в комнату.

Не было ещё ночи, и странные огни блуждали за стеклом – холодно-лиловые, иногда рыжие или пурпурные. Они перебегали туда и сюда по стенам и мебели, будто специально хотели потревожить, – ворвавшиеся незваные гости.

Когда он станет знаменитым поэтом и будет жить отдельно, он никому не позволит к себе врываться.

Конечно, знаменитым он вряд ли когда-то станет. Даже известным в кругах сильно шире, чем сейчас, – далеко не факт. Это Лунев прекрасно понимал, не совсем же он оторван от нормальной реальности. Но мысли о – вдруг! всё-таки! – сбывшемся будущем иногда грели, как греет свет в чужом незнакомом окошке, когда ты один идёшь сквозь холод и сумрак улицы.

Нет, всё это бред и сплошь ерунда. Если подумать – нормально, по-человечески подумать, – то как раз сейчас всё отлично, всё просто замечательно. Отсветы за окном – это просто отсветы за окном, а скоро на небо всплывёт большая серебристая луна, и комната наполнится её лучами, почти невидимыми и осязаемыми только самыми кончиками пальцев. От призрачного этого соприкосновения вспыхивают маленькие прозрачные огоньки, у них нет имени или названия. Тогда отступят, будто насовсем, тревога и вязкая тоска; вынырнут откуда-то из глубин… нет, не мысли, даже не образы – тянущиеся ниточки бессвязных пока слов, что сплетаются по своему усмотрению и тянут за собой другие… А теперь отстранись на шаг и глянь, какой красивый получился узор.

Иногда он их записывал. Иногда хватало парить среди них и, любуясь, слушать перезвон – почти как колокольчики. Последнее было приятно, но пусто и ничего не давало: никто ведь не слышал и не видел этого, кроме него одного. Конечно, некоторые проводят так дни и годы – мечтатели не от мира сего… Но он-то всерьёз называл себя поэтом.

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.