Семейные хроники Лесного царя (2 том)

Лукерья Власьевна решила выйти к завтраку. Обиды на бывшего мужа никуда не делись и вряд ли быстро забудутся, однако если она хочет остаться с семьей, то обязана быть вместе со всеми.

      Ее появление в трапезном зале никого не удивило. Или все искусно притворились, что она никуда не пропадала, не жила последние двадцать лет отдельно от супруга, не пыталась переселиться в город, не объявляла о разводе. Лешии воеводы и водяные начальники, как обычно, сидели на своих местах за длинным общим столом, русалки и мавки прислуживали. Сновали повсюду шуликуны: то солонку подать и заодно соль на скатерть просыпать, то ложку поднести, то яблочко почистить, а обнаруженного в сердцевине червячка подкинуть в травяной чай Весняну.

      Младшие Яровичи со своим магом тоже были уже здесь. Милена наложила себе большую горку румяных блинчиков, щедро полила вареньем и творожным кремом, но больше волновалась о тарелке жениха, сидевшего рядышком. По другую руку от Сильвана устроился Драгомир, как всегда страдающий скверным аппетитом. Однако Лукерья сразу отметила, как непривычно оживленно и весело болтает ее младшенький с некромантом, тем самым заставляя сестрицу дуться за украденное внимание. Ради своего второго отца Мирош даже сел не на свое привычное место. Что ж, Лукерья тоже выбрала себе новое местечко, ибо она теперь не царица, а значит негоже ей заседать во главе стола по левую руку от бывшего муженька.

      Самого лесного царя в трапезной пока не наблюдалось. Впрочем, это никого из семейства и придворных не смущало. Строгостей этикета его величество от свиты не требовал и, напротив, отругал бы за напрасно остывший по его вине завтрак.

      — Мам? Ты… хорошо спала? — обернулся к ней Драгомир, не сумевший скрыть удивление от того, что она села рядом с ним.

      — Да, Мир, я отлично выспалась. Спасибо, что спросил. А что отец?

      — Проспал, — виновато улыбнулся сын. — Опять полночи меня караулил, похоже. А потом убедился, что никуда я не денусь, и заснул наконец-то.

      — Я на рассвете к вам заглядывал, он еще только-только задремал, — вставил некромант.

      Лукерья рассеянно кивнула мавкам. Те уже постарались, расторопно поставили перед ней тарелку, положили ложку и нож, налили в кружку брусничного морса — не забыли, что она любит, и это всё-таки было приятно.

      Водяные и лешии, поздоровавшись с матушкой-ведьмой, кратко спросив ее о здоровье, продолжили между собой свои вечные разговоры об урожаях, засухах, дождях и зверином поголовье, годовом приплоде.

      На столе радовало глаз разнообразие печёностей и закусок. Расточали приятные ароматы корзинки ажурного плетения, наполненные свежими яблоками, спелыми до медовости грушами, садовыми и дикими ягодами, что так вкусно бросить в горячий чай и, распивая, вдыхать текучий запах.

      У отдельного столика с огромным самоваром ждали своего мига, чтобы услужить, невысокие тонкорукие мавки и рослые фигуристые русалки, все в опрятных платьях с вышитыми передниками, с аккуратно заплетенными косами. Рядом с ними, но чуть поодаль, застыла гоблинша. Похоже, под предлогом делового разговора с царем старейшина зеленолицего племени пришла насладиться лицезрением всех трех «богинь» за одним столом. Да вот незадача, «зеленовласая богиня» запаздывал, соня. Впрочем, гоблинша, сложив ручки на животике, недовольной не выглядела, ей и двух красавцев хватало для благоговейного созерцания.

      Украдкой Лукерья смерила взглядом Сильвана, которого буквально поминутно с обеих сторон дергали за рукава ее неугомонные отпрыски. Красив, ничего не скажешь, не зря Яр с ним носился в свое время и теперь снова принял в семью. Однако красота эта была нездоровой, с оттенком неправильности. Под выразительными глазами болезненные тени. Кожа бледная, как у покойника, и вряд ли когда-нибудь загорит. Нос длинный и острый, точеные ноздри беспокойные, как у настороженного зверька. Губы пухлыми не назовешь, но и не тонкие, то растягиваются в неуверенной, какой-то пугливо-застенчивой улыбке, то сжимаются, словно он боится сказать лишнего. Зубы белые, как отметила Лукерья придирчиво, при такой безупречной белизне бледные губы кажутся даже слегка розовыми, как лепестки начинающего увядать шиповника. Милке целоваться с таким женихом, похоже, в удовольствие… Но тут Сильван извинился перед невестой и снова обернулся к Драгомиру, которому срочно потребовалось у него что-то уточнить про чернокнижие. Ведьма опомнилась и торопливо отвела взгляд. Еще не хватало, чтобы родная дочка ей высказывала потом претензии!

      Милена всё равно успела заметить, с каким напряженным интересом ее матушка рассматривает мага. Лесная царевна сделала себе мысленную заметку, но сейчас промолчала.

      Лукерья даже принюхалась: нет, покойником не тянет. От дважды умершего некроманта, против ее подозрений, вообще почти ничем не пахло. Ни человеческим запахом пота, ни приторной мертвечиной, ни алхимическими едкими составами. От серебристых волос с легким сиреневым отливом, вольно распущенных по спине и плечам, едва уловимо тянуло травяным настоем, которым Милка обычно полощет в бане свою косу для пущего блеска. Лукерья нахмурилась, в упор глядя на пирожок на своей тарелке: выходит, дочка стыд потеряла и самолично женишка парком угощает, веничком охаживает? Волосы ему намыливает-споласкивает? Что ж, Милка своего не упустит, играть с будущим мужем, как с куклой, ей наверняка в радость. От папки научилась! Бесстыдница! Хотя...

      — Что-то не так, матушка Лукерья Власьевна? — сунулась к бывшей царице Лилька, подумав, что ей пирожок чем-то не угодил.

      — Нет, всё хорошо, — отмахнулась от услужливой русалки Лукерья.

      С горечью вздохнула: а ведь дочка в мать уродилась! В свое время лесная ведьма сама показала ей пример, как с мужем надо обращаться, вот Миленка и переняла манеру. Сильван же пусть не столь прелестен, как эльф, но еще более кроток и терпелив, чем был Яр в ту пору, когда Лукерье хотелось играть с ним и нежничать. Выходит, и ее, Лукерьи, здесь вина, что дочь выбрала в мужья не какого-нибудь здорового богатыря, а это хрупкое создание черного колдовства… Хотя, с другой стороны если посмотреть, кругом виноват Яр! Лукерья аж глаза распахнула в озарении: если б муженек во времена ее юности вел себя с нею иначе, строже, более мужественно, по-отечески сурово, то не пользовалась бы она вседозволенностью. Не играла бы с ним, коли он не позволил бы! А значит, Яр и в этом виноват!..

      Легок на помине, в трапезный зал вошел, зевая на ходу, лесной владыка:

      — Доброе у-у-утро-о!..

      — И тебе здравствовать, ваше величество, царь-батюшка! — нестройным хором откликнулись придворные и служанки.

      Яр, потирая слипающиеся глаза, свободной рукой небрежно помахал, чтобы прекратили кланяться. Водяные и лешии, вставшие при появлении царя, снова сели на места и возобновили разговоры.

      Лукерья поежилась, ей стало совестно за нелепые мысли: в свое время Яр любил ее, приемную девчонку, пожалуй, не менее сильно, чем сейчас обожает своих родных детей. Значит, запрещать ей ничего не мог просто в силу своей натуры. Вон, как с Драгомиром. А она и пользовалась, не понимая, сколько терпения ему требуется, чтобы выносить все ее прихоти.

      — Мирош, сокровище мое, ты почему меня не растолкал? — капризно спросил Яр.

      — Жалко было будить, ты спал так сладко, — негромко отговорился Драгомир, смущенно опустив взгляд.

      — Выскользнул из кровати, я даже ничего не услышал, — продолжал тянуть свое Яр. — Проснулся поздно, шарю рукой по одеялу, по подушкам, а нету моего драгоценного!

      — Прости, — улыбнулся Мир.

      — У меня ж столько дел на сегодня назначено, ужас сколько!.. — не слушал оправданий отец.

      Он обошел стол по кругу, сперва поздоровался с каждым водяным и лешим, потом направился к детям: поцеловал Милку в щечку, Драгомира в лоб. Как ни в чем не бывало чмокнул Лукерью в макушку, приобняв на мгновение за плечи. Сильвану же достался поцелуй в губы.

      — М-м, клеверный мёд? — узнал вкус Яр, облизнувшись. Маг даже взглядом не возразил против такого с собой обращения, привык.

      Покрасневшая от ревности Милена возмутилась:

      — Отец!

      — Да, солнышко?

      Яр сел на свое место, и русалки с мавками тут же кинулись наперебой за ним ухаживать. Впрочем, Лилька быстро всех конкуренток отодвинула упругим филеем, сама владыке налила чая в кружку, заботливой рукой наложила на тарелочку разнообразных вкусностей, лишний раз протерла для его величества ложку чистым полотенчиком.

      — Пап, ты посмотри, что Ванечка кушает! — не унималась, предъявила обиду дочка.

      Сильван не смутился:

      — Извини, Яр, мы не стали тебя дожидаться. На утреннем уроке мы с Мирошем столько сил потратили!

      — Да я не об этом! — оборвала жениха царевна. Не смущаясь покхекивающих смешками воевод и водяных, снова обернулась к отцу: — Вот смотри! Молоко с мёдом! Сочни с творогом! А до этого была пшенная каша со сливками!

      — Каша? — развеселился Яр. — И куда ж в тебя влезло, Силь?

      Тот лишь пожал плечами и собрался вернуться к надкушенному сочню, но бедный пирог отобрала невеста, потрясла в руке:

      — Белое! Пап, он трескает всё белое! И отказывается есть то, что приготовила я!

      — Милена, ты прекрасно готовишь, — мягко возразил некромант, забрав пирог назад. — Но прости, я уже видеть не могу чернику, черную смородину и всё остальное съедобное черное! Кроме черных груздей, — добавил он, кивнув сидевшему напротив воеводе Березополья, основному поставщику царского двора по части соленых и маринованных грибов.

      Яр порадовался: его друг, вечно смущавшийся по пустякам, имевший привычку теряться в любом окружении, наконец-то вполне освоился, познакомился со здешними обитателями и почувствовал себя в Дубраве, как дома.

      Веснян кисло улыбнулся в ответ на комплимент. Не то чтобы лешему был неприятен маг лично, однако и симпатии особой не вызывал. Он-то надеялся, что с отъездом старшего царевича наконец-то Лилия обратит свое внимание на него, Весняна. Не всё же вздыхать по царю без пользы и проку. Ан нет! То Лукерья объявляет о разрыве, то Милена привозит из-за границы красавца жениха. Теперь и младший царевич снова обосновался во дворце. Вернувшись из города, восстановившись, Драгомир Ярович переменился не только душевно, но и внешне. Больше он не выглядел безусым мальчишкой… Нет, усы не отпустил, у полуэльфа с растительностью на лице было так же плохо, как у его отцов, эльфа с некромантом. Но мальчишкой Драгомира назвать было сложно. Пусть он повеселел, болтал со своим наставником без умолка, не боялся громко ругаться с сестрой, которой перепалки с ожившим близняшкой доставляли извращенное наслаждение. Да отчего-то вдруг все мавки и русалки разглядели в младшем царевиче мужчину! И Лилька, конечно, на правах первой среди служанок, взялась увиваться вьюнком вокруг обоих некромантов сразу. Милена не успевала бессовестную охотницу отгонять от одного — та приставала к другому! Ведь ясно, что ничего у русалки не получится — один почти женат, второй вообще не по женской части. Так нет, не верит влюбчивая Лилия очевидному. И что еще хуже — в упор не замечает его, Весняна. Не слышит тяжких вздохов, ревнивого зубовного скрежета… Дура, что и говорить. И как его только угораздило полюбить ее, такую глупую? Ведь это невыносимо — знать, что зазноба дура, и всё равно из-за нее век мучиться!..

      Между тем владыка Леса потешался:

      — А разве я говорил тебе, что ему нельзя белое?

      — А разве нет?! — насупилась дочурка.

      — Просто надо было тебя чем-то занять, чтобы ты хоть время от времени на кухню убегала, чтобы ему дышать свободно давала без твоей душащей опеки, — смеялся безжалостный родитель.

      — Ах, вот как? Вот так, значит, да? — запыхтела Милена от искренней обиды.

      Сильван не позволил пожару страстей разгореться. Накрыл ее руку своей ладонью, проникновенно сказал:

      — Мне нравится твой черничный пирог. Только позволь мне соскучиться по его вкусу.

      — Правда? — обрадовалась Милена, мгновенно зарделась, точно он ей в любви признался.

      — Да. Думаю, следующим летом я буду умолять тебя его приготовить, — улыбнулся некромант.

      — Ладно, — кокетливо разрешила царевна. — Умоляй. Только не забудь!

      — Не забуду, — пообещал тот.

      Драгомир фыркнул на эти нежности, за что схлопотал от сестры испепеляющую молнию взгляда.

      Трапеза потекла своим чередом. Яр принялся за завтрак, а воеводы и водяные начальники, уже закончившие с едой, попивая чай, неспешно докладывали владыке об успешной подготовке хозяйства к зиме, о прочих многочисленных заботах и делах.

      — Ты опять плохо кушаешь, — негромко сделала Лукерья замечание сыну. Драгомир пригорюнился над полупустой тарелкой, ибо Милена полностью завладела вниманием некроманта. Мешать же воркующей, увлекшейся друг другом парочке было как-то неловко, ведь всё-таки у них намечается свадьба, грядёт медовый месяц.

      — Мам, я уже поел, — попытался отговориться Мир.

      — Позавтракал яблоком и половинкой груши? — уличила родительница, указала ложкой на огрызок, который как раз утаскивал со стола шуликун. — Сильван же сказал, что вы потратили много сил. Он-то плотно позавтракал, а ты?

      — Ну, еще бы он не плотно, — хихикнул Драгомир, не удержался. — Если сам не станет, его ж Милка догонит и накормит. Она его перед свадьбой решила откор…

      — А ну цыц! Не твоя забота! — шикнула на брата царевна, не вовремя прервавшая любезности с женихом. — Ты-то с папкой спишь, тебе-то что! А я с этими мощами ночую в одной кровати — глаз сомкнуть не могу, всё боюсь во сне косточки ему переломать или самой наколоться!

      Яр от громкого заявления пирожком поперхнулся, тут же подбежала Лилька и принялась колотить его величество по спине. Воеводы сбились с цифр отчетов, не сразу вспомнили, на чем остановились. Лукерья поджала губы — и решительно наложила сыну горку дымящейся паром каши:

      — Чтобы всё съел! Не выйдешь из-за стола, пока не съешь.

      — Мама! — оскорбился царевич. Однако перечить материнской воле не решился, на опыте знал, что не переспорить, да и отец с сестрою в данном вопросе будут на ее стороне. Драгомир вздохнул, голову повесил.

      Сильван не мог смотреть на своего горюющего ученика спокойно. Некромант взял из корзины красивое яблоко и предложил царевичу загадку:

      — Малыш, как думаешь, плоды относятся к живому или мертвому?

      Драгомир заинтересованно поднял голову.

      — К живому, — решил он. Поправился: — Наверное.

      — Но если оставить плод на земле, он сгниет, — продолжил маг. Попутно словам он взялся за нож и стал нарезать яблоко дольками на чистом блюдце, услужливо подсунутом мавками. — Живое не должно так быстро портиться или засыхать, верно?

      — Пока плод на ветке висит, то он растет, следовательно, живет, — изрек Драгомир. — А если сорвать, то больше не растет.

      — Умник! — фыркнула Милена, не удержалась. — А если оставить яблоко на земле, из него может вырасти новая яблоня.

      — А может и не вырасти, — возразил Мир. — Семена тоже могут сгнить, не дав ростки. Ой, да ведь — жизнь плода в семенах! Или в косточке, если это ягода. Растения для этого и плодоносят.

      — Верно, — кивнул Сильван. Он успел очистить дольки от сердцевины. Указал кончиком ножа на блюдечко, потом на Яра: — Семена — это к нему, потому что они живые и могут дать жизнь дереву. Но плоть плода принадлежит нам, магам смерти, ибо она задерживается на грани, охраняя семя. Мякоть живет дольше, чем опавший лист. Но иные листья могут пустить корни и стать началом новой жизни, а кожуре или мякоти не дано такого права.

      Некромант, увлеченный экспериментом, не замечал, что за столом и вокруг воцарилась тишина. Все следили за его действиями. Закончив с яблочными дольками, он разложил их на блюдце «солнышком», между лучами которого проложил по ягодке свежей пахучей малины, беря ее из стоявшей рядом корзиночки.

      — И ягоды тоже неживые, получаются? — уточнил Драгомир, не спуская глаз с распотрошенных фруктов.

      — У ягод очень мелкие семена, — извиняющимся тоном пояснил Сильван, накрыл блюдце обеими ладонями. — Я не смог бы их вынуть из мякоти, так что просто вживлю в то, что получится. Они мне не мешают, по сравнению с яблочными они куда слабее.

      Он убрал руки, дав возможность всем увидеть, что же получилось. Даже Веснян невольно вытянул шею, вглядевшись в ало-розовый неведомый фрукт, лежащий теперь на блюдце. Это была гладкая, как яблочко, малинка размером с женский кулачок, покрытая полупрозрачной кожицей, под которой просвечивала сочная мякоть.

      — Малино-яблоко? — предположила Милена. Повела носом: — М-м, а пахнет необычно. Даже не знаю, на что похож запах. Прелесть какая!

      Сильван обошелся с чудо-фруктом безжалостно: взял в руку и выдавил из него яркий сок на кашу в тарелке Мира.

      — Попробуй теперь, — предложил маг.

      Мирош с некоторой опаской и с любопытством ковырнул приправленную кашу ложкой, отправил в рот, подержал на языке, причмокнул:

      — Очень вкусно! Мам, попробуй тоже? — предложил он Лукерье. Та не удержалась от соблазна — и закивала, признавая во всех смыслах бесподобный вкус и аромат.

      — Ванечка, а можешь вырастить дерево с такими плодами? — загорелась Милена, слизнув сок с пальцев. Она кашу у брата отнимать не захотела, а завладела самим фруктом, помятым, но всё еще пригодным для утоления любопытства. — Тут и косточки мелкие есть, можно посадить.

      — Из этих косточек вырастет обычная малина, — пояснил некромант. — Я изменил мякоть, а семена может изменить сам Драгомир. Я после расскажу, как это сделать.

      — Отлично! — вступил в разговор Яр. — Отдам вам под учебный огород угол в своем саду, сажайте там, что хотите! Я тоже буду туда заглядывать, поправлю что-то, если понадобится, для пущей урожайности.

      Сильван смешался, он только сейчас понял, что устроил представление для всего собрания. Чтобы скрыть смущение, он нахмурил брови и принялся колдовать дальше, теперь над грушей и черноплодной рябиной.

      — Пап, но это правда ужасно вкусно! — настаивала Милена. Она милостиво отдала остатки фрукта русалкам, чтобы те не лопнули от любопытства.

      — Не сомневаюсь, солнышко, — рассмеялся Яр. Пояснил свое веселье воеводам и водяным: — Пускать алхимика на кухню опасно, тут же начинает ставить опыты. Пока я жил с ним, боялся двух вещей: растолстеть до безобразия от его готовки или отравиться насмерть. Хорошо, что я бессмертный, но всё-таки!

      Воеводы и водяные начальники добродушно посмеялись над шуткой владыки.

      Сильван презентовал свежесозданную черную грушу пискнувшей от восторга Милене, за спиной которой толпились восхищенно жужжащие русалки и мавки. Далее маг придвинул к себе блюда с крыжовником и вишней. Он продолжал представление не для общего развлечения, а потому что, заглядевшись, Мир незаметно для самого себя уже доедал свою кашу. Лукерья, подперев ладонью щеку, с материнским умилением следила, как стремительно уменьшается горка на его тарелке.

      Между тем Яр и воеводы вернулись к заботам Леса. Подвластные земли нужно было тщательно подготовить к осени и зиме. Для этого следовало сделать многое. Например, рассчитать, куда потечет вода осенних дождей, желательно предугадать по опыту прошлых лет, сколько этой воды накопится лишней, не предвидится ли где заболачивания, что впоследствии повлечет загнивание почвы и прочие проблемы. Корм для остающихся на зимовку птиц и зверья также был головной болью леших и их помощников. Тут важно было работать сообща — в разных краях урожаи случались разные, где-то больше зерновые удались, где-то плодовые или ягодные дали излишек урожая. Следовало всё подсчитать, поделить на количество едоков — и, если нужно, обменяться. Обменивались лешии не кормом, а едоками: птичьими стаями и зверьем, перегоняя животину с места на место. Чтобы такой обмен прошел без потерь, Яр тщательно следил за процессом через связь с Лесом. Причем гонять зверье следовало до наступления холодов, а значит, медлить и откладывать нельзя…

      — Ваше величество! — обратилась к Яру незаметно подошедшая Заринка, одна из подружек Лильки. — К вам с докладом прибыл старший домовой из Нового Города. Прикажете в кабинет его проводить?

      — Пригласи сюда, пусть с нами чая попьет, небось устал с дороги, — разрешил владыка Леса.

      Сильван закончил собирать из крыжовнико-вишни красивую гроздь и вручил чудо-виноград Миру. Тот как раз расправился с кашей. Царевич охотно оторвал от грозди одну крупную полосатую ягоду, отправил в рот, поморщился:

      — Кислятина какая! Но тоже вкусно.

      Он передал гроздь Лукерье.

      — Идем? — поднявшись с места, спросил Сильван своего ученика. Кивнул Яру, обвел взглядом леших и водных: — Разрешите откланяться, нам нужно продолжать занятия.

      — Если требуется какая-нибудь дохлятина, обращайтесь! — сказал Михайло Потапыч Дуболом, припомнил: — У меня как раз на днях олень преставился. Красавец, рогатый! Свежий, волками не погрызен.

      — Благодарю, но мы пока на растениях тренируемся, — отказался некромант, протянул руку Драгомиру. Однако тот не спешил уходить, руку принял, удержал в своей, но не встал:

      — Подожди, я хочу поблагодарить городового за участие ко мне, — негромко сказал он.

      Сильван вздохнул, оглянулся на Милену, без слов взглядом сообщая ей, что честно попытался увести ее брата, чтобы избежать лишних разговоров о произошедшем. Милена так же молча кивком поблагодарила его за старания, пусть не увенчавшиеся успехом.

      Городовой, старший над всеми домовыми в Новом Городе, въехал в трапезную залу верхом.

      — Сегодня на собаке? — заметил Яр, приветствуя, встал с кресла.

      — В прошлый раз, когда пожар у них случился, приезжал на козе, — вспомнил Веснян.

      — Здрав будь, царь-батюшка! — басовито воскликнул городовой. Воеводе же ответил: — На козах я с тех пор заклялся ездить, брыкаются шибко и бодаются без предупреждения, едва косточки уцелели.

      — Три лета назад навещал нас, тогда на борове прискакал, — добавил и от себя Михайло Потапыч. — Как раз после на Сватьинке у поганцев несколько хуторов погорело, вместе с их идолищами-столбами.

      — Свиньи тоже глупая скотина, — отмахнулся городовой. — На собаках теперь буду разъезжать, у них и ход плавный, и приказов слушаются.

      — Как бы в этот раз пожара где не случилось, — в шутку заметила Лукерья. — Уж всякий раз совпадает, неспроста!

      — Тьфу-тьфу на тебя, матушка, — обиделся городовой. — Будто я со зла? Чистой воды совпадение. Что ж такое пророчишь недоброе!

      Лукерья промолчала, сама понимая, что пошутила не к месту. Как будто кто-то за язык дернул. Уж не впрямь ли пророчество нелепое угораздило ляпнуть? Вот беда…

      Старший городской домовой был ростом повыше своих собратьев, Лукерье он приходился почти до пояса, если вместе с неизменной овчинной шапкой мерить. Единственный из всех домовых, кто имел право и возможность покидать человеческое жилье по своей воле. Однако часто разъезжать с визитами ему было неудобно. Всё дело в том, что свой дом городовой возил с собой. А дом у него был крошечный, вроде скворечника. Обычно он ставил его где-нибудь на чердаке людского жилища, тем самым подчиняя своей власти весь дом. Но при необходимости брал на плечи, выносил из избы и взгромождал на подходящую животину — козу, свинью или, как теперь, на собаку крупной породы.

      — А если вам тележку приспособить? — предложил Драгомир. Присев перед собакой на корточки, принялся чесать за ухом, отчего та отчаянно завиляла хвостом. Домик у нее на спине от этого принялся опасно раскачиваться, заставив городового нервничать.

      — И с тележкой пробовали, свет-царевич, застревала везде, — проворчал городовой, похлопав своего «скакуна» по холке, чтобы стояла смирно.

      Ладошку изнутри, как у всякого домового, у него покрывала мягкая густая шерсть. Мир невольно улыбнулся, вспомнив, что слышал о девичьих гаданиях, когда домовой должен был погладить вопрошающих своей лапкой по голому заду. Вообще гость весь был мягкий и пушистый с головы до пят, от лица-мордочки до пальцев с коготками. Это, однако, не мешало ему носить одёжку, похожую на людскую: долгополый кафтан, кушак, полосатые штаны и лапти без портянок на босу лапу.

      Русалки подготовили для гостя местечко: собаку пригласили лечь под высокую лавку, где её ждало угощение, а самого домового усадили на стопку подушек, чтобы доставал до стола, при этом ногами всё равно мог бы касаться крыши своего «скворечника».

      — Не чаи я приехал с вами распивать, царь-батюшка, — проворчал домовой, но шумно отхлебнул из маленькой кружечки, закусил баранкой. Дальше говорил с набитым ртом, весьма серьезным тоном: — Спросить меня отправили, долго ли будет продолжаться в городе бесовщина? Понятно, что право ваше, однако ж покою нам нет. Вы бы уж закруглялись, царь-батюшка, а? Накажите всех, кого надо, а неповинных оставьте с миром… Ох, прощения прошу, оговорился.

      Яр, окаменев лицом, откинулся на спинку своего кресла:

      — Не зря ты оговорился, правду сказал. Не один я буду суд вершить, но с Миром. С Драгомиром Яровичем. Поэтому жду, когда он достаточно остынет сердцем и не разнесет весь ваш город по бревнышку, не разбирая, кто виноват, а кто нет.

      — Отец, я не… — заикнулся было сын. Только владыка Леса остудил его небывало холодным взглядом:

      — Ты не знаешь, на что ты способен. Я тоже могу лишь догадываться. Поэтому изволь слушаться наставника и отправляйся заниматься.

      Драгомир нахмурил брови: нельзя было не признать, что отец прав. Спешить с судом было в первую очередь опасно для невиновных обитателей Нового Города. Лесной царевич порывисто поклонился городовому в пояс:

      — Прошу, передайте мою благодарность за помощь домовику княжьего терема и его семейству! — Развернулся и вышел из трапезной.

      — Мы будем в саду, — бросил Сильван, поторопился за учеником. За ними тенью ускользнула и гоблинша.

      — Чернокнижник? — городовой кивнул на закрывшиеся за магом двери. — Наслышан, весьма наслышан.

      Он снова прихлебнул чаю.

      Лукерья наткнулась взглядом на крыжовнико-вишню. Бордовые ягоды с зелеными полосками спело просвечивали крупной косточкой. Она оторвала одну, брызнувшую во рту освежающим кислым соком… Мда, не доработал некромант немного, поторопился — изнутри под кожицей прятались шершавые колючки мохнатого крыжовника.

      — А ты почему с ними не пошла? — негромко спросила Лукерья у дочери, сосредоточенно пережевывая ягоду, потому как выплюнуть несмотря на колючесть было жалко, вкусное получилась безобразие.

      — Что я там у них разберу? — вздохнула Милена. — Стоят молча, друг дружке в глаза смотрят. У них иное колдовство, без заклятий, без волшебных порошков и зелий. Нам, ведьмам, их тонкости «обращения напрямую к источнику силы без посредства вспомогательных средств» не уразуметь.

      Меж тем Яр решил, что и за чаем можно прекрасно обговорить все дела, незачем толпой перемещаться в кабинет, если всем и здесь неплохо. Он велел служанкам покинуть зал, из трапезного сделавшийся совещательным. Мол, позовет, пришлет на кухню шуликуна, если нужно будет самовар сменить на горячий или подлить в вазочки варений.

      — Не хочешь узнать, что за бесовщина творится в городе? — шепнула Милена на ухо матери, когда обе поднялись из-за стола, собираясь уйти следом за русалками.

      — Яр же не пустит, — поджала губы ведьма. Дочь всегда угадывала ее мысли без всякого колдовства.

      — Если я попрошу, то разрешит, — лукаво блеснула глазами Милена.

      Лесная царевна прямиком пошла к отцу. Никого не стесняясь, не обращая внимания на важную беседу, уселась Яру на колени, обняла за шею, потерлась носом о висок, шаловливыми ручонками взлохматила зеленую гриву, и без нее пребывавшую в вечном беспорядке. И как всегда дочурка оказалась права — сработало! Царь-батюшка оттаял, губы невольно растянулись в улыбке. Ластящейся дочурке Яр ни в чём не мог отказать. Воеводы на царевну тоже не сердились, что прервала совещание, ведь с довольным владыкой договариваться о делах было куда легче.

      Лукерья только вздохнула, поджав губы. Не удержалась, хмыкнула: ежели эдак посмотреть, то ей повезло, что от любви к отцу сошел с ума Драгомир, а не Миленка! Уж Милке одного поцелуя было бы недостаточно. Да и не стала бы она отсиживаться в одиночестве и отмалчиваться, сколько молчал Мирош — сразу бы отодвинула мать и заняла место царицы. И плевать дочурке на условности и приличия…

      — Что? — оборвала поток неутешительных мыслей вернувшаяся к ней Милена. — У меня с волосами что-то не так? Надела что-то наизнанку?

      — Да нет, — спрятала взгляд Лукерья. — Разрешил?

      — Конечно! — засияла улыбкой лесная царевна. — Летим?

      

      ______________

      

      Четверо странников, замерших на палубе скользящего вперед судёнышка, разглядывали проплывавший мимо высокий берег одинаково напряженно, но с разными затаенными чувствами. С реки еще не было видно города. Перед глазами тянулся земляной пласт обрыва, неприступный, ненадежный — кое-где осыпался, обнажив рыже-глинистую почву, утащив вниз могучие деревья, оказавшиеся на зыбком краю. Невезучие исполины упрямо хватались за рыхлую землю корнями, зависали над рекой горизонтально, полоща ветки в ленивом течении, а с высоты на них будто с сочувствием взирали их собратья, страшась участи быть следующими на утопление.

      Еще немного, и цель долгого путешествия будет достигнута. Судёнышко сделает поворот, войдет в устье Сестрицы и причалит к берегу. Новый Город. Томил стремился домой всем сердцем — и страшился неизвестности. Прошло столько времени с его отъезда, город наверняка изменился. Томил боялся не узнать родные улицы… и людей. Не столько внешних перемен он опасался, сколько внутренних. Да и сам он, что говорить, давно стал другим…

      На прекрасных и безмятежных лицах эльфов обычно с трудом можно было угадать эмоции. Но сейчас оба хмурились, причем каждый размышлял о своем. Рэгнет в мыслях уже беседовал с лесным царем, покусывал губы, придумывая неоспоримые аргументы. Нэбелин украдкой поглядывал на Томила, печалясь о скорой разлуке. Пусть человек не давал обнимать себя на виду у команды, целовать глубоко и страстно, так, как хотелось юному пылкому эльфу, отговариваясь тем, что «до свадьбы грешно!», но всё равно за дни совместного путешествия Нэбелин почти удалось его к себе приручить. Томил смирился со своей участью, еще немного — и открыл бы в ответ свое сердце, позабыв о надуманных людских запретах и предубеждениях. Но вот пришел час расставаться. Нэбелин не могло не тревожить будущее — увидятся ли они? Когда? При каких обстоятельствах? Ведь для эльфа и человека время течет совершенно по-разному, Нэбелин готов был ждать век, а человеку и год покажется вечностью. В своих чувствах менестрель был уверен, сердце же смертных переменчиво. Однако брать с возлюбленного клятвы верности было рано по любым меркам. Это будет слишком похоже на принуждение…

      Богдан Шмель извелся больше всех: переминался с ноги на ногу, сжимал перила борта, не замечая, что от такой хватки выщербленные водой и ветром серые доски скрипят и грозятся треснуть. Он выискивал среди зелени, клубящейся над откосом, крыши построек.

      — Вон! Томка, смотри, деревни уже видны! — воскликнул он, оживившись. — Вон, баньки! Видишь?

      — Вижу, баньки, да, — кивнул, мягко улыбаясь, Томил. Богдан пробыл на чужбине гораздо меньше, чем он, однако соскучиться успел куда больше, ведь оставил дома жену и выводок детишек.

      — Вон! Моя банька! Смотри, Томка, совсем не покосилась! Стоит! Я-то думал, еще прошлой весной чинить придется, а ничего! — ликовал Шмель, каким-то чудом высмотрев за густой зеленью свое «имение». Прищурился, вытянулся вперед, едва за борт не выпав: — А там не Васька ли? Точно, Васька! Как вымахать успел-то! Ну, мОлодец! Поди, старших сестер перерос на голову!

      Терпение у Шмеля явно истощилось до последних капель.

      — Эй, только не вздумай вплавь сигать! Потерпи еще чуток, скоро уже доберемся, — попытался образумить друга Томил. Но тот отмахнулся:

      — Причалим с другой стороны города, топать оттуда полчаса, если не вызовут меня сразу к Рогволоду, у него до ночи застрянем, раньше утра не вырвемся. Нет уж, лучше я хоть вплавь, но напрямки! — решился Богдан.

      И даже начал перелезать через борт, ногу перекинул, когда услышал свист со стороны:

      — Хей, христиане! Помочь чем-то, ась?

      — Кто тут христиане, а кто и нет! — с ярким акцентом огрызнулся с кормы подуставший владелец суденышка, басурманин, уроженец Бурого ханства.

      — Вы в Новый Город, вестимо? — легко догадался доброжелатель в плоскодонке.

      Томил распознал в коренастом мужичке с короткой чернявой бородой представителя болотного народа язычников. Что само по себе было уже странно — обычно «поганцы» на простор Матушки старались не выплывать, рыбачили в тихих водах Сватьинки и Куманька. Они справедливо опасались одним своим видом вызвать злость у жителей города. Лучникам на крепостных стенах не требовалось дополнительного указа начальства, чтобы обстрелять нехристей, когда рыбаки неосмотрительно близко подходили к правому берегу. Если лодок была не одна, с башен палили из пищалей картечью — попадали редко, зато грохотом не только уток распугивали, но весь город на уши поднимали.

      А теперь «поганец» вольно катается на плоскодонке прямо по стрежню! Да не он один такой смелый. Томил огляделся по сторонам с удивлением: чуть подальше впереди, ближе к городу, Матушка была сплошь усеяна лодками и лодчонками язычников. Небывалое дело! Неужто Рогволод в отсутствии своего советника сумел взяться за ум и помирил два соседствующих народа между собой? Томил хотел бы поверить в эту догадку, да умом понимал, что в действительности слишком ничтожна вероятность такого чуда. И всё же лодчонки сновали от берега до берега, груженые по самые борта, деловитые, скорые.

      — Ты на берег лучше не сходи, — между тем болотный житель предупредил басурманина. — Лесной бог город проклял! Коли пристанешь, то назад не отчалишь. Так и застрянешь там навсегда, пока тебя гнус заживо не сожрёт. Так-то!

      — Брешешь? — справедливо усомнился хозяин судёнышка. Однако сделал знак своей команде приспустить парус.

      — Ну, рискни, ежели не веришь, — усмехнулся «поганец». Кивнул на показавшиеся поверх древесных крон дозорные башни, крепостные стены и макушку колокольни. — Видишь тучу над крышами?

      — Не слепой, вижу. Пожар? — предположил басурманин.

      — В набат же не звонят, — подсказал язычник. — Не поверишь, но дыма там лишь половина. Там, где погуще, то мошкара и гнус. У них там небо черное, будто ночью! Костры жгут на улицах, заборы разбирают на доски, и всё равно не помогает.

      — Что ж ты так об этом весело рассказываешь? — вмешался Томил, не выдержал.

      — Так все комары и оводы из наших мест сюда прилетели, а у нас не жужжит никто! — скрипуче рассмеялся язычник, раскачивая свою плоскодонку. — Городские по воле лесного царя за околицу выйти не смеют, дров у них нету, еда заканчивается. По нам из пушечек больше не палят, куда там! Слезно умолили помочь — помогаем вот теперь. Кто хвороста с нашего берега привезет, кто яиц лукошко, кто уток настреляет — тоже на продажу сгодится! Вот и помирились с соседушками! — он снова довольно расхохотался. — Наш народ лесного бога всегда чтил, потому теперь нам прибыль и свобода, а городским волдыри и узилище!

      Богдан и Томил переглянулись, не ожидали они такое застать по возвращении.

      — Ну так что, кого-то перевезти на берег? — предложил язычник. — Дорого не спрошу. Только назад не выберетесь даже за золото, коли передумаете, ха-ха!..

      — Меня! Меня отвези! — вызвался Богдан. Быстро перелез через борт, держась за снасти, спустился в рисково качающуюся лодку.

      Язычник еще перебросился парой слов с басурманином, пообещав прислать к нему кого-то, кто сможет снабдить запасом провизии для обратного пути вниз по Матушке и кое-какими товарами на продажу, раз уж невозможно закупиться необходимым на городских базарах. И, оттолкнувшись веслом от борта судна, шустро погрёб к берегу.

      Томил проводил друга взглядом. Он понимал его желание как можно скорее удостовериться, что родные живы и здоровы. Но что же такое должно было стрястись, чтобы Яр проклял город?..

      — Что-то не так, Том? — тронул его за плечо Нэбелин. Из-за незнания местного языка эльфы могли лишь догадываться о причинах подозрительной суматохи.

      — Кажется, у меня тоже появилось дело к лесному царю, — неуверенно произнес Томил.

      Пронзительным свистом он подозвал еще одного расторопного лодочника, который за звонкую монету согласился переправить троих странников на левый берег Сестрицы.

      Пока плыли, Томил вкратце передал новости о городе эльфам. Те слушали и оглядывались на крепостные стены и крыши высоких теремов, церковные маковки, серебристо блестевшие на солнце чешуйчатым лемехом. Низко стелящийся дым и тучи насекомых отсюда стали не видны, город выглядел как обычно — мирно и достойно. Сейчас Томилу и самому не верилось в нелепые заявления болотного «поганца».

      Однако их перевозчик, мужик по виду не болтливый, скупо дополнил картину другими подробностями. Сам он многого не видал, но довольно уж общался с горожанами, чтобы поверить в слезные жалобы наказанных проклятьем людей.

      Казней на город посыпалось множество, от пустяшных до серьезных. Собаки воют днем и ночью, не переставая, аж с реки слышно — жутко. Все кошки сбежали в лес, мышей и крыс развелось тысячи, зерно и муку грызут без стыда и боязни. Почти все коровы и козы пропали — пастухи как вывели стада пастись, так и сгинули вместе с бурёнками, будто их волки съели. Кур тащат лисы и куницы, оставшиеся в птичниках квочки от страха яйца не несут. Домовики на чердаках плачут в голос. Вода в колодцах и ключах цветет зеленью, пить невозможно. К рекам горожане подойти боятся — ведра из рук выхватят водяницы, выбьют днище, а дырявое наденут тебе на голову и будут колотить по нему, пока не убежишь. В городе эдак скоро ни одного целого бочонка не останется, ни одной бадейки-лоханки. Новые делать не из чего, пойти в лес за деревом нельзя — лешии не пускают, лешачки шишками обстреливают, прицельно и пребольно. Единственный колодец остался с пригодной водой при монастыре, да и тот за день вычерпывают до мути. Самая жуть, что на погостах из могил кости лезут, среди травы и цветочков торчат скелетные кисти рук с растопыренными пальцами и белеют макушки черепов.

      — Вот уж про черепа народ брешет, — усомнился Томил. — Во всё остальное я могу поверить, но мертвецы даже лесному владыке неподвластны.

      На это перевозчик пожал плечами, спорить не стал. Не захотел он и поведать, что же послужило причиной проклятия. Зыркнул на приезжих из-под кустистых бровей и пробурчал, чтобы Томил у городских спрашивал, раз ему так интересно, а он пересказом эдакой мерзости свои уста не осквернит.

      Затащить нос лодки на песчаную отмель, чтобы эльфы зря не мочили сапоги, пришлось Томилу — язычник наотрез отказался ступать на «священную землю гневливого Бога». Ладно хоть пообещал за отдельную плату дождаться его, чтобы отвезти в город.

      Томил как рассчитывал: за час дойдут до терема Лукерьи, дорогу он помнил с детства, не заблудится, с Щуром захаживали в гости, бывало. Если же не застанут они там хозяйку или Яровичей, то придется выкликать кого-то из местной нечисти и попросить проводить эльфов до Дубравного дворца. А сам Томил должен как можно скорее вернуться в город и собственными глазами убедиться, что проклятье не выдумка и не бредовые слухи. И лишь тогда он потребует личной аудиенции у Яра. Он не боялся, что из-за проклятья застрянет в городе, всё-таки кое-каким чарам тоже обучен.

      — Что такое? Идемте! — обернувшись, Томил поторопил топчущихся на месте эльфов.

      Занятый мыслями, он не оглядывался назад, поднялся по крутой тропке и ушел вглубь берега на полсотни шагов, уверенный, что спутники следуют за ним. Но те только одолели подъем — и встали, словно им дорогу перегородили невидимым забором.

      — Мы не можем! — чуть не плакал от разочарования Нэбелин. — Тут как будто стеклянная стена! Твердая! Без дыр!

      В доказательство эльф приналег на пустой воздух плечом, затем пнул ногой, ударил кулаком, однако преграда не поддалась.

      — Ерунда какая-то! Я ведь прошел, — пробормотал Томил.

      Он вернулся, пощупал сам: воздух как воздух, не тверже, чем тот, каким он дышит.

      — Нет тут ничего, вам показалось, — буркнул он, взял эльфов за руки, точно малых детей, и решительно потащил за собой.

      — Ах!..

      — Уй!..

      Он-то прошел без помех, а эльфы стукнулись головами. Бывает, так прикладываешься до искр, когда перешагиваешь высокий порог и при этом не замечаешь низкую притолоку.

      Томил снова развернулся, не понимая: ведь руки их, что он держал, никакой стены не ощутили! А вот головам досталось. Однако стоило отпустить узкие запястья, и Нэбелин наглядно показал, положив перед собой обе ладони: вот стена, гладкая и ровная. Томил подошел вплотную, убедился — на ладони даже кожа приплюснулась, словно он впрямь видит ее через стекло. Томил не удержался и провел пальцем по линии жизни, отчего Нэбелин вспыхнул смущением и тотчас спрятал руки за спиной. Томил, чисто опыта ради, потянулся вперед, совершенно не ощущая никаких преград, и дотронулся до нежно порозовевшей щеки…

      Рэгнет отпрянул и схватился за свой меч. Томил отдернул руку — и с некоторым облегчением понял, что вовсе не его бездумная вольность смутила старшего эльфа и заставила попятиться младшего.

      За спиной Томила откуда ни возьмись появился матерый косматый медведь.

      — Томас! — негромко позвал Нэбелин. — Пожалуйста, подойди к нам. Медленно и без резких движений, не зли зверя.

      Однако Томил не внял совету. Напротив, развернулся к медведю лицом, да еще руки широко развел в стороны, будто собрался его поймать без всякого оружия.

      — Том! Не глупи, тебе не справиться с диким… — быстро зашептал младший эльф, но осёкся.

      Томил не слушал испуганных спутников — шагнул навстречу медведю с улыбкой на лице. Зверь в ответ поднялся на задние лапы, оказавшись на две головы выше человека, раззявил зубастую пасть.

      — Томас!.. — истерично пискнул Нэбелин, выхватывая свой кинжал из ножен, готовясь прыгнуть на медведя, чтобы защитить возлюбленного, пусть даже придется прикрыть собой от устрашающих когтей и оскаленных клыков.

      Медведь громко взревел, накинулся на Томила… и крепко обнял хохочущего парня. Прижал к своей меховой груди, так что у городского колдуна ребра затрещали, а ноги на мгновение оторвались от земли.

      — Михайло Потапыч! — радовался встрече ученик Щура, безуспешно пытаясь обхватить медвежью тушу. — Сколько лет, сколько зим!

      — Томка, пострелёныш! Ты ли? Вырос-то как! Возмужал совсем! — басил Дуболом. А эльфам мнилось, будто медведь ревёт во всю звериную глотку.

      — Томас? Что происходит? Почему ты обнимаешься с медведем? — растерянно пролепетал Нэбелин. Рэгнет же смущенно поторопился спрятать клинок в ножны.

      — Ох, прости, дядя Миша, — вспомнил о спутниках Томил. Оглянувшись на эльфов, пояснил для них: — Разрешите представить, это местный воевода, начальник леса — Михайло Потапыч Дуболом. Правая рука царя Яра.

      — Это животное? — с сомнением уточнил Нэбелин.

      — Животное? Ох, да! Для чужаков и непосвященных он вправду кажется обычным медведем, — пояснил Томил. Сам же он прекрасно видел сквозь прозрачную личину дикого зверя улыбчивого дюжего мужика с курчавой бородой, в шапке набекрень и в кафтане, подбитом бурым мехом.

      — Кто это с тобой? — поинтересовался леший. — Судя по говору и по виду, иноземцы?

      Он приналег дружески на плечо Томила, похлопал его по спине, а Нэбелин едва удержался от вскрика — показалось, будто зверюга собирается заломать пойманного парня, повалить на землю и растерзать в кровавые лохмотья. Однако тот не думал падать под натиском, с трудом, но устоял и лишь посмеивался в ответ.

      — Эльфы, — снова перешел на родной язык Томил. — Ищут своего пропавшего родственника, надеются, что Яр поможет им с поисками. Кстати, здорово, что мы тут с тобой встретились! Не поможешь провести их к Дубравному дворцу? А мне в город надо. Разреши оставить их твоими гостями, дядя Миша, а?

      Воевода нахмурился, придирчиво оглядел чужаков. Еще раз прижал посильнее приятеля напоследок — и отступил.

      — Прости, Томка, не могу. Царь-батюшка гневаться будет.

      — Почему это? — не понял Томил.

      Эльфы насторожились: они не разбирали незнакомую речь, но изменившийся тон разговора был достаточно красноречив.

      — Тебе, Томка, в Дубраве всегда рады, — сказал Михайло Потапыч. — Встретят с распростертыми объятиями. Но один приходи, без этих. На счет эльфов Яр указ дал четкий, уж давным-давно, век назад, как только взошел на престол: чтобы духу не было их в лесу. Так что передай им, пусть разворачиваются и уходят восвояси, той же дорогой, как явились. А ты со мной иди, нечего тебе в городе нынче делать. Пойдем, у нас новостей столько накопилось! Да и тебе есть, о чем рассказать.

      — Но почему?! — Томил не дал взять себя под локоток и развернуть спиной к спутникам.

      — Яр на то и государь, чтобы перед нами, слугами, не оправдываться в своих указах, — отрезал леший. — Вот пойдем, и сам у него спросишь.

      — Подожди, если распоряжение давнее, вдруг он его отменил уже, а ты не знаешь? — ухватился за соломинку Томил.

      — Не отменял, будь уверен. Недавно нарочно повторил для всего Леса. На счет этих двоих в особенности, — мотнул головой в сторону притихшей парочки воевода.

      — Как же так? Значит, вот откуда эта стена… Но я обещал им! Что же делать?

      — Эх, Томка! Коли обещал, — махнул рукой леший, — возьму грех на душу, ослушаюсь царя! Пойдемте ко мне, будете моими гостями. У меня в берлоге, конечно, не так красиво, как во дворце, но устрою со всеми удобствами. А там, глядишь, и сам Яр ко мне наведается — наверняка не утерпит, придет ругаться и любопытничать. Вот тогда и поговорите, почему да зачем он такой запрет наложил, — гулко рассмеялся «изменщик». — Ну, а теперь что задумался? Коли ты не пойдешь со мной, то златовласок твоих тоже не возьму, ты учти.

      — Дядя Миша, ты готов нарушить указ Яра, лишь бы не отпускать меня в город? — догадался Томил.

      Воевода покачал головой, ответил без шуток:

      — Ты да твой отец — вот двое, кого Яр велел нам сберечь. Что ты там забыл, в своем городе? Поживи пока у нас, отдохни с дальней дороги, подлечись. Вон, совсем худой стал, смотреть жалко.

      — Неужто хотите весь город уничтожить?

      — А тебе нешто жалко? — с нарочитым вызовом вскинулся леший. — Друзья у тебя там? Родня? Нет же никого! У тебя там даже дома нет своего. А лекаря и Шмеля с семьей его мы тоже оттуда скоро заберем, не переживай за них. И… может быть, обойдется еще, — добавил воевода, отведя глаза. — Может, и не случится ничего эдакого. Это уж как царевич решит.

      — Царевич? — поймал на слове Томил. — Не сам Яр, выходит, на людей сердит?

      — Сердит? Нет, не то слово. Царь-батюшка, будь его воля, медлить не стал бы — смёл бы всё к чёртовой бабушке в один миг, оставил бы плоское место, — усмехнулся Дуболом. — Да только желание сына для самого царя закон непреложный.

      — Что ж такое с Евтихием-то приключилось в городе? Любовницу у Рогволода не сумел отбить, что ль? — попытался пошутить Томил.

      — Не с Тишкой. С Драгомиром, — помрачнел леший. Сжал губы. — Ладно, некогда мне тут с тобой лясы точить…

      — А с Мирошем-то что? — искренне изумился Томил, схватил воеводу за рукав, не давая уйти. — Это же он среди братьев мышонок на самом деле, а не Евтихий! Он сиднем сидит в светлице материнского терема, точно девушка на выданье, тише воды, ниже травы. С ним-то что могло случиться такого страшного?

      — Связался себе на горе с окаянным князем, чтоб проклятого порвало да вывернуло, вот что! Больше ничего не спрашивай, коли думаешь на тот берег отчалить, — заметно рассердился воевода.

      Томил даже отступил на шаг, потребовал:

      — Рогволод мой друг, не хули его мне в глаза.

      — Не друг он тебе, — покачал головой воевода. — Не может быть твоим другом такая гниль мерзкая.

      Томил развернулся и, не простившись, пошел к реке, к ожидавшей лодке. Эльфы, не смея ни о чем спрашивать, поспешили за ним.

      — Открой глаза, ты же не слеп! — крикнул ему в спину воевода. — Ты сам знаешь, какой он человек!

      — Ты подчиняешься своему царю, а я — своему князю! — не удержался, выпалил Томил, жестом велев эльфам забраться в лодку первыми. — И если твой царь решил уничтожить по своей прихоти мой город, я не стану пережидать у тебя в гостях! Лучше погибнуть с людьми, чем жить с нечистью!

      — Не вздумай тягаться силами с Яром, — напоследок предупредил Михайло Потапыч. С высокого берега по воде далеко раскатился его рокочущий бас, заставивший поежиться не только эльфов и перевозчика, услышавших звериный рёв, но и Томила, разобравшего слова. — Люди слабее букашек под гневом бессмертного! Даже ты, ученик Щура.

      Лодка вышла на середину реки, а Томил всё смотрел прямо перед собой, вряд ли что-то видя. В голове пылала мысль: воевода прав. Если всё действительно серьезно, если слухи о казнях вовсе не слухи, если князь чем-то прогневал царя, то людям крупно повезло, что городские стены до сих пор стоят. Насколько он знал по разговорам между Щуром и Лукерьей, Яр из тех, кто вспыхивает моментально, не давая себе труда сдерживать порывы или взвешивать поступки, однако подобные ослепительные вспышки и гаснут быстро. Теперь же воздух буквально пронизывало ожидание, что самое страшное еще впереди. Что же вытворил на этот раз Рогволод, заставив владыку Леса позабыть о своем вечном легкомыслии? Томил на горьком опыте знал, что князь способен на самые злые безумства, не думая о последствиях.

      — Что смешного? — буркнул он, заметив неуместное счастье на лице Нэбелин. Младший эльф уселся вместе с ним на корме, прижался близко, а стоило Томилу к нему обернуться, как и вовсе повис на плече.

      — Прости, — повинился менестрель, сияя. — Просто мне радостно, что час нашей разлуки откладывается.

      Рэгнет, расположившийся на носу лодки, от столь эгоистичного признания своего воспитанника только закатил глаза к небу. Томил уже давно заметил, что старшего эльфа цель их путешествия волнует куда больше, чем младшего. Нэбелин слишком увлекся личными переживаниями, забывая о долге и частенько даже о приличиях, совершенно перестав слушаться Рэгнета. К слову, в каких именно отношениях состоит эта пара между собой, Томил открыто выспрашивать стеснялся, намеки же они оба упорно пропускали мимо острых ушей. В итоге он решил считать их кузенами или, на худой конец, моложавым дядей со взрослым племянником. При мысли, что ему приходится отбиваться от настойчивых поцелуев на глазах у отца «невесты», делалось еще более неловко, хотя и без того было несладко. Но ведь какой кровный родитель простил бы чаду столь развязное поведение? Отцы терпеть не могут ухажеров своих дочерей! В данном случае сыновей. Впрочем, кто ж этих эльфов знает, что у них принято и что разрешено.

      — Заграничные девки стыда не ведают, — не выдержал, пробормотал лодочник, неодобрительно поджав губы. — Мало, что простоволосая ходит с непокрытой головой, в штанах в обтяжку и без юбки, тьфу! Так средь бела дня на мужика вешается, охальница. Ох, нелегко тебе с ней придется, парень. Такую даже плеткой не перевоспитать.

      Томил счел за лучшее промолчать. Оправдываться перед посторонним не имело смысла, как не было резона и утверждать, что Нэбелин не девка, а несчастный кастрат. Благо его спутники не понимали здешний язык, а на укоризненные взгляды смертных эльфам вообще было плевать.

      Тем более лодочнику стало не до разговоров — у него весло в руках внезапно задергалось. Томил заглянул за борт: так и думал! Из воды показалась мокрая макушка водяницы, а за макушкой высунулись и белые в синюшность тонкие руки — уцепились за лопасть весла и взялись дергать со всей нечеловеческой силой.

      — Ты чего делаешь? — воскликнул Томил.

      Водяница ойкнула и мигом ушла ко дну — не ожидала, что в лодке найдется тот, кто сможет проникнуть взором под покров невидимости. Однако тут же снова поднялась на поверхность в ореоле пузырей. Откинула волосы с бледного круглого личика и показала Томилу длинный черный язык:

      — Бе-е! Утопить его собираюсь, не видишь разве? Не мешай!

      И она опять ухватила весло, принялась тягать, соревнуясь силой с перевозчиком. От их своеобразной драки лодка раскачивалась всё сильнее, Томил всерьез испугался, как бы ему и эльфам не пришлось нежданно искупаться.

      — А ну, кыш, нечистая! — сердито пыхтел лодочник. — П-шла прочь, не мешайся!

      — В этот раз точно утоплю! Пущу на дно раков кормить! — горячо клялась водяница.

      — Прекрати! Зачем он тебе нужен? — в недоумении воскликнул Томил, перехватил древко весла посередине. — Неужели никого получше не приглядела себе в женихи?

      Пораженная таким предположением, речная девчонка аж руки разжала:

      — Жених? Он? Фи! Ты с ума сошел? Да я отомстить хочу! Этот паразит, как на воду свою лоханку спускает, так всякий раз умудряется мне веслом по башке съездить!

      — Погоди, он наверняка не нарочно, — заступился за человека Томил.

      — Что толку болтать с нечистью? — пыхтел лодочник, тщетно дергаясь, отчего лодку повело по кругу.

      — Еще бы он специально! — возмутилась водяница, всплеснула руками, окатив всех брызгами. — Другие мужики кто песни мурлычет, кто с приятелем балагурит, когда рыбачить едут. А этот вечно всё молча и тихо! А я-то не слышу!!! А он мне то камень на макушку скинет — заякорится, видишь ли! То шестом съездит по хребту! То сеть прям на голову набросит, выпутывайся потом под его матюги! Сколько же можно-то?!

      — Ну, так заставь его извиниться и повесить колокольца на нос!

      — К своему носу, как у быка? — захихикала девчонка. — Али к лодочному?

      — Стребуй дары с него! Зачем же убивать? Какая в его трупе выгода? Разве Лещук Илыч тебе разрешил множить утопленников и загрязнять реку? — повысил голос Томил.

      Водяница притихла и похлопала своими лягушачьими глазами:

      — Откуда ты, человек, знаешь дедушку Илыча? А! Выходит, это ты и есть молодой городской колдун? — догадалась она, засияла улыбкой до ушей. — Девчонки про тебя судачили, я слыхала. А ты милый!

      Она напрочь забыла о ссоре и принялась строить глазки.

      — С кем ты там разговариваешь? Ундина? — заподозрил измену, нахмурился Нэбелин. Из-за сильной качки вставать со скамьи не решился, только выпрямился и вытянул шею изо всех сил, чтобы поглядеть, что за бортом такое — да ничего не увидел кроме воды, бурлящей вокруг лодки.

      Зато эльфов наконец-то заметила водяница:

      — Это кто с тобой, невеста твоя? Красивая! — с завистью оценила речная обитательница. Ойкнула, насупила бровки: — Это ж эти, как их там — ельфы? Дедушка Илыч передал наказ от батюшки-царя, чтобы их не пущать! Прогнать их отсель, чтобы не думали возвращаться!

      И, горя желанием выполнить приказ в лучшем виде, водяница принялась с усердием раскачивать лодку. На боевой возглас объявились ее товарки, тоже ухватились за борта, взялись помогать.

      Эльфы со своей стороны судорожно вцепились в скамьи сидений. Язычник вообще побросал вёсла, мигом уплывшие, упал коленями на днище, в изрядную лужу, хлюпающую тиной и грязью, сложил руки на груди и принялся шепотом читать молитву к христианскому богу.

      Томил лихорадочно соображал, что же делать.

      — Эй, озорницы! Вы что вытворяете?! — раздался крик с дальнего берега. В круговерти водоворота Томил не сразу сообразил, что кричали с городского причала. — Вы кого там топить собрались, лягушки бестолковые?

      — Никого не собирались! — тотчас смиренно отозвались водяницы, утихомирились. Поглядеть, так просто барышни образцового воспитания! Будто не они только что едва не сделались хладнокровными убийцами. Впрочем, рыбья кровь холодная и есть.

      У Томила от качки и хохота слегка звенело в ушах. Он не сразу сообразил, что же не так, что именно его заставило насторожиться. На стороне города только один человек мог видеть речную и лесную нечисть, только один мог командовать и только одного стали бы слушаться! Ученик Щура всмотрелся вдаль, сердце всколыхнуло радостью предстоящей встречи. Однако расстояние до берега было еще слишком велико, не разглядеть никого толком. И толпа народа мешает — все суетятся, снуют туда-сюда, как муравьи, одного человека в такой толчее поди отыщи.

      — Извини, колдун, — повинилась водяница, надув губки. — Увлеклась я что-то. Есть же и другой наказ: сына лекаря, когда таковой объявится из заграничных странствий, встретить с почестями и проводить, куда пожелает.

      Томил выдохнул с облегчением.

      — Ну так, ежели вы в город плыли, вам в другую сторону надо, — проворчала она, заметив наконец-то, что от ее проделок лодку развернуло от берега и понесло течением к стрелке. — Экие вы мореходы бестолковые! Ладно, так и быть, подсоблю.

      Она подплыла к корме и принялась толкать. Тотчас присоединились к новой забаве полдюжины ее шумных смешливых товарок — похоже, им было всё едино, что топить, что помогать. Все вместе водяницы играючи протаранили лодку через половину ширины реки и подвели аккурат к причалу.

      Томил успел коротко описать перевозчику, какой малоприятной участи тот избежал, и присоветовал, как задобрить речных обитательниц, чтобы в будущем их больше не злить, а напротив, заручиться поддержкой и неизменной удачей в рыбной ловле. Выходило, что подружиться с водяницами было не сложно: как и всем женщинам, им нравились подарки и внимание. И еще бубенцы на лодку определенно стоило привесить. Когда Томил и эльфы наконец-то сошли на твердую землю, перевозчик готов был на коленях благодарить молодого колдуна за спасение и за науку. А когда водяницы через Томила передали лодочнику выловленные из воды весла, и те в руках человека потеряли временную невидимость — язычник воззрился на весла так, будто колдун чудесным образом сотворил их из воздуха. Водяницы на всё это залились звонким хохотом.

      Попрощавшись с речными девами и ошеломленным перевозчиком, Томил кивнул спутникам подниматься по крутому склону вверх, к частоколу крепостных стен. По склону тянулись проторенные в высокой траве тропинки: несколько вели от причала, другие от песчаных отмелей при кромке воды — и все сходились в единой точке городских ворот, которые по случаю особого, почти военного положения, караулил усиленный отряд стражи.

      Вокруг кипела жизнь. Осажденные христиане впрямь нашли общий язык с язычниками, несчастье заставило. Однако на землю Нового Города лесные охотники стались не ступать. Горожане сами забредали по колено или даже по пояс в воду, сноровисто принимали товары, сразу расплачивались, кто деньгами, кто в обмен другими вещами. Торопились, ибо знали: стоит соседям отчалить, как тут же водяницы погонят прочь от реки.

      Над всей суматохой гремел голос старосты некрещеных — парня, не так давно вступившего в возраст зрелости. Широкоплечий, статный, со смоляными кудряшками из-под шапки, заросший короткой бородой до самых глаз, темных, цепких. Видный среди низкорослых собратьев, но всё же пощуплее, чем русые мужики. Он был единственный из нехристей, кому хватило смелости выйти на проклятую землю. Именно он укорачивал жадность своих соплеменников, когда те заламывали цену слишком высоко, и он же остужал иных горожан, которые готовы были вспыхнуть при любом споре. Томил не подошел к нему ближе из-за толчеи, но что-то показалось ему в этом человеке знакомым. Это само по себе было странно, ведь кроме Щура среди болотного народа он почти никого не знал. И всё-таки не сам голос, но манера речи... К сожалению, сосредоточиться на этом смутном ощущении не позволяли куда более срочные заботы.

      «Томилушка, иди в лавку лекаря, там встретимся!»

      Томил резко оглянулся, но за спиной не увидел никого, кто мог был сказать ему эти слова прямо в ухо.

      — Что-то не так? — оглянулся на него чуткий Нэбелин.

      — Показалось, — отмахнулся он, чтобы не тратить время на лишние объяснения.

      В крепостные ворота их пропустили без помех.

      — Никак, Томил Сивый вернулся? — узнал его один их стражников, помахал рукой издалека, чтобы не проталкиваться лишний раз через людской поток. Забасил над толпой, точно раскатистый весенний колокол: — Вот он разберется! Дай-то боже, наконец заживём, как прежде!

      Толпа загудела, подхватила новость, заоглядывалась на странников множеством оживившихся и просветлевших лиц. К счастью, люди были заняты каждый своим грузом, так что Томилу удалось достаточно легко отделиться от тесного потока и скользнуть вместе со спутниками в неприметный закоулок.

      

      __________

      

      — Нэбелин, пожалуйста, не нужно. Не сейчас.

      К сожалению, слухи не преувеличивали — город выглядел жалко. Рои ос, комаров, мошкары носились по задымленным улочкам черными тучами, безжалостно жаля людей от мала до велика. Женщины, старики и дети старались прятаться по домам, опасливо выглядывали через щелки оконных ставень, и всё равно не могли уберечься — Томил замечал за занавесками испуганные лица, покрытые красными пятнами укусов и волдырями. Мужчины, кто не брезгливый, обмазывались грязью, как поросята — хоть немного, но это помогало, можно было выйти во двор и заниматься делами, покуда хватало терпения выдерживать лезущих в глаза, нос и уши насекомых. К счастью, Томила и эльфов гнус облетал стороной, видно, распознав приезжих.

      — Что не нужно, милый? — невинно мурлыкнул Нэбелин, а сам еще крепче ухватился за его локоть, словно боялся потеряться в незнакомом месте.

      Томил, не замедляя шага, осторожно высвободил руку:

      — У нас не принято ходить по улицам в обнимку.

      Младший менестрель надул губки и послушно локоть отпустил, скользнул по рукаву — и ухватил за кисть, переплел пальцы возлюбленного со своими, сжал ладонь. Томил вздохнул.

      — Нэб, не сердись. Но меня здесь все знают…

      — Ты меня стыдишься? — без уловок спросил эльф.

      — Нет, пойми же, — смутился и нахмурился Томил. — У нас не положено, чтобы до свадьбы всякие вольности позволялись. Тем более на виду у народа.

      Нэбелин улыбнулся, ласково и немного снисходительно, благо возлюбленный шел на полшага впереди и нарочно не смотрел в его сторону.

      — Хорошо, милый, если ты стесняешься, то я больше не буду, — негромко проговорил лукавый эльф.

      Руку жениха он отпустил, почти — удержал своим указательным пальцем его мизинец. Томил оглянулся на него в недоумении, Нэбелин же состроил в ответ мордашку, что на еще большие уступки идти не в состоянии. Пришлось стерпеть.

      Сквозь монотонное жужжание пробивался фоном собачий вой, усталый, унылый, однозвучный. Птиц, ни воробьев, ни даже ворон, не было слышно. Улицы казались непривычно голыми без играющих детей, без расхаживающих с гордым видом кур и голосистых петухов. На крылечках и заборах не сидели кошки. Зато Томил заметил на крышах нескольких изб домовых, горестно обнимавших фигурные коньки за лебединые шеи. Дедушки-хозяева с тоской глядели в одну сторону, будто ждали чего-то или кого-то с левого берега Сестрицы, из заповедной Дубравы.

      — Куда мы идем? В княжеский терем? — спросил Рэгнет.

      — Нет, сперва к моему отцу, в лавку травника. Он точно должен знать, что здесь творится.

      — О, боже, я так волнуюсь, — тихонько вздохнул Нэбелин, отведя сияющий взгляд в сторону, чтобы не смущать своим эгоизмом жениха еще больше.

      Сообразив, о чем это он вздыхает, Томил вспыхнул.

      И прозевал момент, когда в небе появились две ведьмы, обе верхом на метлах. Он лишь вздрогнул и пригнулся, дёрнув пригнуться и эльфа.

      Громко ссорясь между собой, Милена Яровна и Лукерья Власьевна на скорости прошили улочку низко над землей, ибо не хотели влететь в очередную жужжащую тучу. Домовые на крышах приветственно закричали, замахали лапками, радостно сорвали с себя шапки, надеясь, что жена и дочь лесного владыки принесли добрые вести. Однако обе на домовых не обратили внимания:

      — …Мам, я выйду за него! Можешь мне запрещать, можешь злиться — мне не важно! Ты просто ревнуешь к Ванечке папку! А на счастье родной дочери тебе…

      — Да кто ж тебе запрещает?! Выходи за кого хочешь! За мертвеца старого — пожалуйста! Ты же теперь в лесу царица, не я. Зачем мать слушать? Ты уже взрослая и всё знаешь лучше матери!

      Разговор велся на повышенных тонах не только из-за свистящего встречного ветра.

      — А я не собираюсь тебе ничего доказывать! Я хочу его и всё тут! Может, я в него с детства влюблена!.. Кхе-кхе! Чёрт, мам, я шмеля проглотила! Он такой противный!.. Мам, ты куда?!

      — Томка приехал! — Лишь в конце улицы Лукерья сообразила, кого же она мельком увидела внизу. И резко развернулась.

      — Кто? — поворотила и свою метлу Милена, для чего пришлось долететь до высокой стены крепостного частокола и отпихнуться от брёвен обеими ногами повыше зарослей крапивы.

      — Томил! Внучок Щура!

      — Ой, правда? Вот радость!.. Стой!!! Если ты сейчас к своему лекарю завернешь, то до вечера там застрянешь!!! Разворачивайся! Летим, как решили — сперва к княгине!

      Дочка догнала, ухватила материнскую метлу за древко — и силой вернула на прежний курс.

      — Ну, и кто из нас двоих царица? — рассмеялась Лукерья, соглашаясь с разумным доводом.

      

      ___________

      

      На счастье они застали лекаря в лавке. Впрочем, по его замученному виду Томил без труда догадался, что отцу нынче не до прогулок по лесам и полям, не до сборов трав — слишком многим в городе требовалась его помощь. И сейчас во дворе толпилось человек десять: кто с жалобами на расстройство живота после плохой воды, большинство маялось зудом и чесоткой. Несколько просили примочки от ушибов — видимо, повздорили с нечистью на опушке и были обстреляны шишками до подбитых глаз.

      Конечно же, появление давно пропавшего сына растрогало лекаря до скупой мужской слезы. Проникся и народ — сердечно поздравив с возвращением, люди проявили такт и спешно разошлись, дружно заверив, что лекарства им не к спеху, зайдут завтра.

      — Кто это с тобой? — не сразу заметил эльфов лекарь.

      Томил же удивился, отчего отец не повел его и гостей в жилые комнаты, но остался с ними в лавке, где сесть негде для долгой беседы.

      — Чужестранцы, менестрели, — отговорился он, покосившись на своих спутников.

      Эльфы позволили отцу и сыну поговорить наедине, тем более сами не имели возможности принять участие в разговоре — Томил заранее их предупредил, что родитель у него человек простой и заграничных языков не знает. Так что они вежливо поздоровались и отошли в сторонку, делая вид, будто с интересом рассматривают развешанные под потолком веники сухих трав и стоящие на длинных полках вдоль стен горшки с мазями, кувшины с настойками, корзины с засушенными ягодами, грибами, корешками.

      — Эльфы? — окинул их взглядом лекарь, поджал губы. — Тебя всегда тянуло к нелюдям.

      — Уж таким вырос, — развел руками Томил. Стер улыбку с лица: — Надеюсь, хоть ты сможешь мне объяснить, что здесь у вас произошло. Что натворил Рогволод с младшим Яровичем?

      Лекарь на него шикнул, покосился на дверь, ведущую в комнаты. Дрогнувшей рукой поманил приблизиться, едва ль не в самое ухо заговорил, почти шепотом:

      — Князь пошел воевать с поганцами, а вместо этого его каким-то ветром занесло в Дубраву. Оттуда он вернулся вместе с Драгомиром. Не знаю точно, врать не стану, я над ними свечку не держал, но в народе шепчутся, будто он привез мальчишку сюда против его воли, чтобы использовать, как постельную девку. А когда натешился, отдал его на потеху своей дружине и палачу.

      — Как же такое возможно? — выдохнул Томил, от поражения аж голос утратив.

      — Вот, значит, возможно, — покачал головой лекарь. — Когда раскрылось, что князь-то натворил, за братцем прилетела Милена Яровна со своим мужем, черным колдуном. Этот колдун половину княжьей дружины заживо в пепел обратил, разнес в одночасье подворье. Мальчишку-то они вызволили и забрали с собой. А палача потом я сам видел — ходячим мертвецом он сделался от проклятия колдуна! Смотреть страшно — идет, а с самого мясо кусками и кожа слезает да на землю ошметками падает! Вот с того дня царь Яр на город и гневается. И что дальше он с нами сделает, никто не знает.

      Томил молчал, пытаясь осознать услышанное.

      — Только думается мне, это всё цветочки, — поделился лекарь мыслями, не дающими никому в Новом Городе покоя. — Комары эти все, птицы, вода зацветшая. Это не гнев Яра, он бы за сына по мелочи размениваться не стал. Даже ворочающиеся мертвецы на погостах — они проснулись из-за эха от чар нового колдуна. Яр выжидает время. А эти все козни — от Леса. Я Рогволоду так и сказал: то, что тебе на голову птицы гадят, это они чуют гнев самого Леса, поэтому и ненавидят тебя, будучи частью Леса…

      — Рогволод в городе? — прервал отца Томил.

      — Куда ему деться! — зашептал лекарь, снова косясь на дверь. — Вон он, у меня сидит, птичий помет с темечка оттирает. Видать, за старую дружбу с Лукерьей Власьевной наш двор милуют. У меня даже на огороде сорняки не растут с тех пор, как она у меня жила…

      — Кто у тебя жил? — не понял Томил.

      Лекарь сообразил, что проговорился. Но отпираться перед сыном не стал:

      — Лукерья. После смерти Щура она ушла из Дубравы, поселилась со мной. Нет, не как жена, что ты, не подумай! Как травница. Очень мне помогала, на нее все повитухи молиться были готовы…

      — После смерти Щура? — еще больше округлил глаза Томил. — Отец, ты шутишь? Как он мог умереть?

      — Как все люди! Так вот и умер, — проворчал лекарь, сердясь на собственные сдающие нервы за то, что сходу огорошил сына нерадостными новостями. — Дряхлый стал, Лукерья всё к нему захаживала, уговаривала пойти на поклон к ее Яру, чтобы, значит, от старости исцелил. Но Щур у нелюдя просить милости не захотел, умер человеком.

      — Батя, это невозможно, — упрямился Томил. — Я бы почувствовал! Я бы точно знал, если бы он ушел от нас.

      Лекарь поглядел на него с сочувствием, он и сам долгое время не мог свыкнуться с этой потерей.

      — Томас, что случилось? Что он тебе сказал? — подкрался встревоженный Нэбелин, приобнял сзади.

      — Что мой учитель умер, — перевел Томил.

      — Ах, Том, мне очень жаль, — вздохнул эльф. — Вы, смертные, такие хрупкие существа! Ваш век мимолётен. Вы так же быстро увядаете, как весной осыпается цвет с деревьев. — И, уткнувшись холодным кончиком носа в его шею, менестрель нашел время шепнуть обещание: — Но тебя я не отпущу. Не бойся, смерти ты достанешься не в этом тысячелетии.

      Томил поймал ошеломленный взгляд лекаря. Тот не удержался, высказал:

      — Твоя, значит, барышня? Я сразу понял, просто так ты б никого ко мне не привел. Да, она… сильно отличается от наших девок, понимаю тебя.

      — У них есть дело к Яру, — попытался внести ясность Томил, но отец явно не поверил, что эта главная причина приезда эльфов.

      — Подождите меня здесь, — решился Томил, отстранил от себя эльфа, кивнул отойти с дороги отцу.

      — Томка, не надо! — попытался образумить его лекарь. — Давай не сейчас! Давай позже, когда ты отдохнешь, обдумаешь…

      — Батя, я просто хочу увидеться со своим давним другом, — растянул губы в улыбке Томил, повысил голос. — Поздороваться, раз уж он здесь!

      Со смешанными чувствами он перешагнул порог.

      Рогволод впрямь сидел за столом, попивал травяной настой. Успокаивающий, как машинально по запаху определил Томил. При виде друга детства и своего бывшего советника, князь поднялся с места, с искренней радостью шагнул навстречу, раскрыв руки для объятий. Тот позволил себя прижать к богатырской груди, похлопать по спине, в ответ выдавил улыбку.

      — Томка! Сивый! Ты еще больше поседел, надо же! А я-то думаю, чей там голос знакомый! А это ты! Наконец-то вернулся!

      — Да, вернулся, — кивнул Томил.

      Князь отпустил его, сел, властным жестом велел ему сесть напротив:

      — Ну, рассказывай! Как ты жив остался?

      — Чудом, — развел руками Томил, невесело посмеялся, а князь хохотнул. — Спасибо Шмелю, нашел меня, вытащил, выходил, привез. Вот и весь сказ. Ты сам-то как здесь?

      — Без твоего присмотра и совета? — усмехнулся Рогволод. — Да живем потихоньку, помаленьку. Поганцев с того берега почти приструнил! Всех старост они сами порешили, теперь легче будет договариваться.

      — Я видел, — сказал Томил. — На берегу торговлю развели бурную! Была б иная причина для такого сотрудничества, я б искренне порадовался.

      Рогволод помрачнел, но ухмылку удержал:

      — Уже насплетничали тебе, выходит? И много наговорили?

      — Расскажи сам, чтобы я сплетням не верил, — предложил Томил. — Конечно, если тебе всё еще важно мое мнение.

      Рогволод покачал головой, пригладил пятерней влажные после мытья русые кудри:

      — Не поверишь ведь.

      — Почему я не должен верить своему другу? — уставился на него Томил.

      — Меня впрямь ветром отнесло на тот берег Сестрицы! Шел воевать с нехристями, а попал в гости к нелюдям, — рассмеялся князь, достал из-за пазухи серебряные ладанки. — Если б не твои обереги, висеть бы мне на самой высокой ёлке с проткнутым брюхом. Даже пропадая далеко на чужбине, ты спас меня от лютой смерти. Благодарю.

      Томил отвел взгляд. За свое спасение Рогволод благодарил вправду от чистого сердца.

      — Что же случилось после? — тихо спросил он.

      — С той злосчастной ёлки, на которую меня повесил ветер и о которую я себе штаны порвал, упал я прямо на голову тамошнему царевичу, — беззаботно продолжил князь описывать свои приключения. — Я сперва подумал, что меня девка подобрала. Такой мелкий сопляк, смазливенький, глазищами на меня хлопал, будто людей до этого никогда не видел. А ты знаешь, что перед хорошенькими девками, которые мне глазки строят, я устоять не в силах. Приручил я его, уложил в постель — и сам опешил: впрямь парнем оказался! И кстати, не слишком-то он брыкался, быстро соблазнился. Думаю теперь, не первый я у него был, раз он так охотно под меня лег.

      — Дальше-то что? — оборвал его Томил.

      — А ты на меня не прикрикивай, не лошадь запряг, чтобы понукать, — прищурился князь. Отпил чая, продолжил. — Напросился малец со мной в город. Сказал, что скучно ему в чаще жить без людей. Я разрешил со мной пойти. Здесь он ко мне клещом прицепился. Что ж мне было делать? Нарядил его в женское платье, всем объявил, что это новая моя полюбовница.

      Вспомнив, Рогволод снова повеселел:

      — Он так забавно смущался от любой мелочи! И в платье по терему ходил — чисто королевишна!

      — Я познакомился с Драгомиром, когда еще был мальчишкой, — напомнил ему Томил. — Можно сказать, мы были с ним друзьями какое-то время. Как и с тобой. Чем же всё это закончилось?

      — А черт его знает, — отмахнулся Рогволод. — У баб тоже постоянно случается — вдруг найдет на них истерика, все нервы вымотают своим козьим упрямством. С этим тоже так вышло. Вдруг взбрыкнул, будто не люблю я его! А я разве про любовь хоть слово говорил? — он презрительно фыркнул. — Я у него спрашивал о деле: как урезонить его отца, чтобы город мог дальше расти и строиться. Чтобы мы не жили, будто в вечной осаде, только и гадая, а что царь Яр учудит, скажем, следующей весной? Половодьем прикажет нас смыть? Аль волками затравит?

      — И ты решил отвести душу на сыне за все обиды, накопившиеся от отца?

      — Припугнуть я его только хотел! — стукнул кулаком по столу князь, яростно сверкнул глазами. Но Томил даже не вздрогнул, хотя внутри разрасталась буря. — Да, кинул я этого щенка в темницу, велел палачу его сторожить и пальцем не трогать! Самому пришлось уехать — к нехристям, к совету их дряхлому на поклон. Пока был в дороге, всё и случилось: поганцы сами стариков своих удавили за то, что те со мной якшались. А палач оказался злым на Яра за то, что тот его из леса выпустил искалеченным. Это он издевался над мальчишкой, не я! Пойми, нет в этом моей вины! Я хотел блага для города! А теперь на меня сверху птицы гадят! Хожу, как прокаженный, весь в дерьме, мои же холопы от меня шарахаются. Смешно всё это, не находишь?

      Томил промолчал.

      — Это очень кстати, что ты приехал именно теперь, — наклонился к нему Рогволод поближе. — Раз ты у нас колдун и близко знаком с семейкой Яра, то сумеешь придумать, как оградить город и меня от их бесовских козней. Делай что угодно, только заставь нечисть снять эту чертову осаду. Понимаешь, я не могу сейчас даже за ворота выйти!

      — Ты хочешь уехать отсюда? — прямо спросил Томил.

      — А ты полагаешь, я обязан жить так дальше, обгаженным?!

      Рогволод отвел глаза, не выдержав его взгляда цвета холодной стали. Вскочил с места, прошелся по светелке.

      — Яр не выпустит тебя. Ты до сих пор жив только потому, что он не желает смерти невиновным людям. Поэтому не нападает на город.

      — Вот и сделай так, чтобы он меня выпустил и при этом не смог бы убить, — потребовал Рогволод. Подошел, нагнувшись, положив руки ему на плечи, придавил вниз. — Ты можешь это, я знаю, не отпирайся. Ты же состряпал мне эти обереги. Вот и сделай еще! Новые, сильнее этих!

      — У меня получилось сделать их, потому что тогда я хотел уберечь друга, — негромко признался Томил, глядя прямо перед собой. — За эти годы ты изменился. Боюсь, мне понадобится время, чтобы узнать тебя заново. И понять, во что превратилась наша дружба.

      — Дружба? Сивый, ты что? Окстись, дружба осталась в сопливом босоногом детстве. Я приказываю тебе сделать это, потому что я твой князь, черт возьми! — не стал лицемерить Рогволод. — Я не могу ждать и подстраиваться под твое настроение!

      — Да, ты прав, конечно. Ты князь. И должен поступать только так, как желаешь сам. Твоя воля превыше всего, слово твое закон для нас, твоих холопов.

      — Эй, Сивый, не переиначивай! Или тоже взбрыкнуть решил?

      Рогволод неосознанно сжал руки на его шее. Однако Томил не внял предупреждению, говорил и говорил дальше, осмелев до безрассудства от болезненного разочарования:

      — Что не так? Разве не происходит всё по твоему желанию? Я надеялся, что мы с тобой думаем одинаково, тщился быть твоим советником, но куда мне, скудоумному, проникнуть в высшие замыслы. Когда ты отправил меня в Бурое ханство, чтобы я договорился о торговом союзе, я обещал хану твою дружбу. Хан мне поверил и отослал к тебе своих людей. Откуда же мне было знать, что дружбу ты понимаешь иначе. Что на пиру ты услышишь в их речах нечто для себя обидное и прямо за столами натравишь на гостей скоморошьих медведей. Когда хану доложили об этом и он вызвал меня, я клялся, что такого просто быть не может, что на тебя клевещут недруги. Мне повезло, хан не четвертовал меня сразу же, не отдал палачам на пытки, а милостиво швырнул в темницу, велев приковать на цепь за шею, как брехливую собаку.

      — Томил, они вели себя оскорбительно, я не мог стерпеть… — упорно пытался оправдаться Рогволод.

      — Что они тебе сказали такого? Ты можешь вспомнить слово в слово? Не отрицай, ты был пьян, в таком виде ты родного сына не пожалеешь, пришибешь ни за что.

      — Сивый, не зарывайся.

      — Иначе что? Теперь ты кинешь меня в земляной мешок? Давай, я уже привык к такому жилищу, сколько просидел у хана, посижу и здесь. В родном городе и тюрьма отрадней. Чем будешь меня кормить? Плесневелым хлебом? Согласен. Только прошу, не черствыми лепешками, я ими уже сыт.

      — Хватит, я понял твою обиду. Но я же послал за тобой Богдана и выдал денег на откуп.

      — Покорно благодарю, мой князь, за твою щедрость, — тихо произнес Томил. От этого смиренного тона Рогволод зубами заскрипел.

      — Чем же теперь ты думаешь откупиться от лесного царя? Золото Яр не возьмет, сам не беден. Ведь ты заранее всё просчитал, правильно? Когда решил выкрасть его младшего сына, в котором Яр души не чает, когда бесчестил мальчишку, когда бросил на пытки и посрамление — прекрасно зная, кого ты взял к себе палачом и как он отнесется к сыну своего врага! Ты ведь знал наперед, как защитишь город, данный тебе твоим дедом? О чем ты думал, Рогволод?! Я готов простить тебе, что ты бросил меня, но то, что ты сделал с городом — этого я тебе никогда не прощу.

      — Я не нуждаюсь в твоем прощении, Томил Сивый. В чем-то хан был прав — ты действительно тот еще брехливый пёс. Помни: собак, что кусают своих хозяев, вешают на осинах.

      Рогволод решительно подошел к двери, но негромкий голос заставил его помедлить и насторожиться:

      — Обереги на твоей груди — мне не хватило бы умения сделать их самому. Тогда мне помог Драгомир. Я попросил его, и мы просидели над ними с вечера до рассвета, я рассказывал без умолку, какой замечательный у меня друг… Ты обязан своей жизнью ему, не мне. Уже дважды обязан! Если б не эта защита, птицы не гадили бы тебе на темя, а давно бы выклевали глаза.

      Рогволод выслушал — и сплюнул. Он покинул дом лекаря через черный ход, пошел восвояси, пробираясь огородами, как вор, держась заборов, пригибаясь и прикрывая голову.

      Томил остался сидеть на месте, уставившись в одну точку.

      В комнату вошли эльфы, за ними заглянул лекарь:

      — Дверь, кажется, хлопнула? Он ушел?

      Нэбелин положил руки на плечи возлюбленного, поцеловал в висок, заставив вздрогнуть и будто бы очнуться.

      — Отец, — Томил поднялся, чтобы встать перед родителем и склониться в поясном поклоне, — благослови нас!

      Он дернул Нэбелин за руку, эльф сообразил — и радостно отвесил поклон, замерев бок о бок с возлюбленным, который не спешил разгибаться.

      Лекарь растерялся:

      — Как же так-то? Не умылись с дороги, ей даже в платье переодеться не дал. Подожди, хоть соберу на стол, надо же отметить…

      — Нам некогда ждать, — твердо возразил жених. — Возможно, скоро придется уехать. Кто знает, когда вернемся и сможем ли вернуться вообще.

      Про то, чтобы нарядить своего эльфа в платье, Томил больше и думать не хотел — после рассказа Рогволода о том, как тот выставил Мира девкой.

      — Но как же?.. Что же?.. — бестолково засуетился лекарь.

      — Не нужно святых образов, батя, — подсказал Томил. — Нам всё равно не суждено венчаться в церкви.

      — Господи, как же… — вздохнул родитель. Решился, задрожал голосом, заблестел слезой — легко коснулся рукой одной макушки, потом второй: — Живите счастливо, дети мои! Вот такой вам от меня завет.

      — Благодарю, — выпрямился Томил, растроганно отвернулся, пряча глаза от «невесты».

      Между тем младшего эльфа обнял старший, без перевода поняв, что сейчас произошло. И Рэгнет не думал скрывать слез, обнял и расцеловал в губы и щеки своего воспитанника, шепча и от себя наказ быть счастливыми. Затем кинулся обнимать Томила, а после него и смешавшегося лекаря.

      — Наши отцы благословили нас, — сияя, объявил Нэбелин возлюбленному. — По нашим обычаям мы теперь супруги. Теперь ты снова откажешься меня поцеловать?

      Томил впрямь отшатнулся, не давшись:

      — Отцы? Неужели Рэгнет?..

      — Да, он мой родной папа. А что? Мы с ним очень похожи, разве ты не замечал? — рассмеялся Нэбелин на такую недогадливость.

      Томил решил ничего не говорить. Что ж за отец такой беспечный, раз позволял родному чаду прямо у себя на глазах соблазнять полузнакомого иноземца? Да еще выйти за него замуж после всего лишь нескольких недель общения! Впрямь, эльфийские нравы сильно отличаются от людских.

      …К закипевшему самовару подоспели гости. Нежданные, но дорогие. Впрочем, Томил был бы рад любому, кто помешал бы их странным семейным посиделкам, на которых ему отвели утомительную роль толмача. Он и не подозревал, что у него столь любознательный отец! И очень многословный супруг. Больше всего утомляло то, что переводить приходилось осторожно, взвешивая каждое слово, чтобы, не дай боже, отец не понял, что назвал невесткой менестреля-кастрата. Благо хоть Рэгнет помалкивал и многозначительно улыбался, на обращенные к нему вопросы отвечая коротко, буквально парой слов.

      — Крас! Собирайся, мы заберем тебя в Дубраву! — вихрем ворвались в дом две ведьмы.

      — Дядюшка Красимир! Ты умеешь летать на метле? Если не-ет, то сейчас научишься-я! — многообещающе пропела Милена, распахнула дверь... И встала на пороге светелки, недобро уставившись на замерших эльфов: — Так, а эти как здесь очутились?

      — Кто? — напрасно осмотрев пустую лавочку, подошла и Лукерья. Привстав на цыпочки, заглянула в комнату поверх дочкиного плеча. Увидела лекаря: — Здравствуй, Крас! Ты слышал? Мы пришли за тобой, в городе оставаться слишком опасно. Томил? Рада тебя видеть, мой мальчик. Ты тоже отправишься с нами, разумеется.

      — Добрый день, сударыни, — кивнул Рэгнет.

      — Иностранцы? — поняла по его речи Лукерья. Гостю вежливо улыбнулась, а дочери украдкой пробурчала: — Принесла нелегкая, будто мало у нас в Дубраве всяких приезжих гоблинов и кобольдов! По мне, так одного нашего эльфа нам за глаза хватает, а тут еще двое.

      — Этих папка не приветит, не волнуйся, — также негромко пообещала Милена матери.

      — Вы очень спешите? Может быть, чаю? — отмер лекарь.

      Милка отказываться от приглашения не стала. Подошла обнять Томила на правах давней знакомой.

      — Отец и Щур мне не простят, если я первая услышу о твоих злоключениях, — сказала она. — Поэтому отложим расспросы до семейного собрания. Главное, что ты здесь, живой и вроде бы здоровый.

      — Спасибо, — рассеянно отозвался Томил. Его поразило, с какой смущенной неловкостью поздоровался лекарь со старшей ведьмой, та же ответила ему с легкой снисходительностью и небрежностью, словно делала одолжение, и на самом деле он ее отчасти раздражал, что она не считала нужным скрывать слишком тщательно.

      Между тем, утащив со стола дольку моченого яблочка, лесная царевна обратилась к эльфам:

      — Давно не виделись! Какие извилистые пути вы избрали, что мы снова встретились?

      — Вовсе не извилистые, — возразил Нэбелин невозмутимо. — Мы приплыли по реке. Такой путь любезно указал нам ваш старший брат, Светозар.

      — Ну, за это Тишку я отругаю отдельно, когда он домой явится, — пообещала Милена. — А вас я вынуждена огорчить: если вы хотите остаться в живых, поспешите уехать обратно той же дорогой. В этом городе, как вы, надеюсь, успели заметить, правит безответственный князь, который имел наглость оскорбить нашу семью. Боюсь, если не удастся договориться с людьми по-хорошему, отец сотрет город с лица земли. И терпение у него уже на исходе.

      — Прекрасно, — сказал Рэгнет. — В таком случае мы обязательно здесь задержимся. Думаю, тогда у нас наверняка получится увидеться с вашим отцом.

      — Нет, — отрезала Милена. — Не рассчитывайте на это.

      — Почему же? — Нэбелин устал задирать голову и поднялся с места, оказавшись чуть-чуть ниже ростом, чем царевна. Однако решимости настоять на своем у них было поровну.

      — Да потому, дорогая тётя Риинд, — не отступила ни на полшага Милена, — что я после нашей с вами незабываемой встречи передала папе мои воспоминания о нашем разговоре, и он вас узнал. И ни вас, ни дорогого дядюшку Виара, — она кивнула в сторону Рэгнета, — он категорически не желает видеть. Ну как, какими словами объяснить, чтобы вам наконец-то стало ясно? Не пытайтесь с ним связаться, вы ему не нужны!

      — Милена! — строго одернула ее Лукерья, для которой, как и для лекаря, была неясна суть наметившейся ссоры. — Какие ни есть, но это всё-таки наши гости. Веди себя прилично.

      — Ой, мам, ты ж ничего не понимаешь, — отмахнулась царевна.

      — Конечно, куда мне понимать! — мгновенно вспыхнула старшая ведьма.

      — Пусть мы не нужны ему, но он нужен нам, — негромко и твердо произнес Рэгнет.

      — Ой, мало ли что! — фыркнула царевна. — Раньше он вам был не нужен, зато нынче, видите ли, понадобился! Вовремя надо было думать, а не…

      — Подождите, пожалуйста, — взмолился Томил, наконец-то сумевший взять себя в руки. — Милена Яровна!

      — Ах, к чему между нами церемонии, — заулыбалась ему Милка. — Я ж тебя вот такусенького без штанов видала!

      — М-милена, — поперхнувшись, повторил Томил. — Пожалуйста, повтори, что ты сказала? Какая тётя? Ты кого имела в виду?

      — Её, — без церемоний ткнула пальцем в Нэбелин царевна. Поняла: — Ах, ты тоже подумал, что она парень? Каюсь, я с первой встречи не разобрала, но когда папка сказал, кто они такие, я вспоминала и сама себе удивлялась, как можно так ошибиться! Ну да, нос у нее длинноват, скулы уж очень резкие, брови густые, а фигурой плоскодонка, да и характер не девичий, но это точно девушка, будь уверен, папка ошибиться не мог.

      Томил перевел ошарашенный взгляд на свою… жену? Нэбелин, вернее, Риинд, зарделась.

      — Ну, а я что говорил? — ухмыльнулся Рэгнет, легонько пихнув свою дочь плечом. — Шмель мне сразу сказал, что он держит тебя за парня, а ты не поверила, что люди могут настолько быть легковерны и готовы обмануться мужской одеждой. Ты проиграла, дочь моя.

      И он выразительно протянул руку. Нэбэлин с притворным вздохом закатила глаза к потолку, нехотя, с усилием стащила с пальца перстень с большим камнем и сунула выигрыш своему родителю в подставленную ладонь.

      — Они еще и поспорили? — прошептал, не веря, Томил. Развернулся, побрел к выходу. Воскликнул сиплым шепотом, обращаясь к притолоке: — А Шмель обо всём знал?! Предатель!..

      — Что происходит? — встревожился странным поведением сына лекарь. — Они же только сейчас, при мне огласили о помолвке!

      — Значит, при тебе и впервые поругались, уже как муж и жена, — мрачно заметила Лукерья. Напомнила: — Так ты переберешься в Дубраву?

      — Прости, я не имею права оставить людей, — покаянно опустил голову лекарь. — Думаю, ты слишком хорошо меня знаешь, чтобы тратить время на уговоры.

      — Пожалуй, — согласилась ведьма.

      Между тем лесная царевна продолжала выяснять отношения, но теперь с Рэгнетом. Тот умудрялся весомо возражать ей, не поднимая голоса. Заразившись его манерой, Милена сама не заметила, как начала улыбаться в ответ и даже слегка кокетничать:

      — Как это поженились? Дядь Виар, ты серьезно — Томка и тётя Риинд? Поверить не могу!.. Только не думайте, что этот хитрый ход поможет вам пробраться обходным путем в нашу семью, не дождетесь!

      Томилу не удалось побыть наедине с собственными мыслями. На пороге черного выхода он столкнулся с новым гостем — тем самым парнем, который руководил язычниками на берегу возле причала.

      Окинув его оценивающим взглядом с ног до головы, незнакомец ослепительно улыбнулся и порывисто обнял опешившего Томила со всей душевностью и сердечностью:

      — Возмужал-то как! Томка! Сколько лет дома не был? Твой батяня уж оставил надежду тебя увидеть живым, но я-то знал, что ты не пропадешь! Что ты выберешься и вернешься!

      — Простите, мы знакомы? — пробормотал Томил.

      — Это ты меня прости, — повинился тот. Мигом отпустил, отступил обратно за порог, раскинул руки, приглашая: — Ну-ка, посмотри на меня, да повнимательней!

      — Смотрю, — покладисто отозвался Томил. — И что я должен увидеть?

      — Хорошенько смотри! Глаза протри, сердце свое открой! — настаивал незнакомец.

      И Томил вправду распахнул глаза шире. Он уже слышал этот голос, вернее, манеру речи. Ему знакомо ощущение родственного тепла, исходящее от этого человека. От того, кого он никогда прежде не встречал! И всё же — он знал его всю свою жизнь.

      — Как?.. — не поверил собственным ощущениям Томил. — Дед Щур?!

      Тот рассмеялся, легко и заразительно, вошел в дом, завел за собой и Томила, который уж забыл, зачем сам-то хотел выйти.

      — Вот так! Я сам толком не знаю, как у них это получилось, не меня про это надо спрашивать.

      — А кого? Но мне сказали, что ты умер!

      — Я умер, — так знакомо по-стариковски кхекнул смешком Щур. — А Яр, паршивец, не согласился! И дружка своего призвал. Ты с ним сойдешься, занятный парень, на тебя чем-то похож, и тоже седой. Милка его обхаживает, замуж за него хочет, а она своё из рук не выпустит, кхе-кхе!.. Так что будет еще время вам встретиться и подружиться.

      — Тот самый колдун, что погосты растревожил? — сразу помрачнел Томил.

      — А вот про это давай потом, — потрепал его по щеке Щур. Томил невольно отметил, что при новом обличии старые привычки выглядят слегка странно и очень непривычно. — Про плохое поговорим позже. Сейчас надо праздновать твоё возвращение! Не знаю, как ты, а я ждал этого дня очень долго — до смерти переживал, знаешь ли, кхе-кхе!..

      Щур ушел в светёлку, из которой доносился громкий голос царевны:

      — …А я тут бабам говорю: выдайте преступника — и город останется невредим! Вернем вам всех ваших коров, не волнуйтесь, волки их не съели. Лешии за вашей животиной смотрят, как за своей собственной, кормят и бока щетками чешут. И куры все в сохранности. Собак, кошек, поросят — всех назад пригоним, по стойлам и конурам разведем. Слово даю, все беды закончатся, как только свершим суд над одним-единственным негодяем. И вы все знаете, кого мы хотим получить!

      Томил замешкался, идти назад ко всем он еще был не готов. Решил, что ничего страшного не будет в том, если немного постоит здесь перед открытым окошком, подышит воздухом, полюбуется фиалкой, цветущей в горшке на подоконнике, послушает разговоры, прекрасно слышные через распахнутую дверь.

      — Хватит о заботах! — прервал рассказ Милены Щур. — Сегодня надо праздновать!

      — А ты откуда знаешь про свадьбу? — спросила у него Лукерья.

      — Какую-такую свадьбу? — не понял Щур.

      — Кто это? — не понял лекарь.

      — Крас, это же дедка Щур! — воскликнула Милена. Спохватилась: — Ах да, ты ж думал, что он помер, извини. Эй, мам, что-то твоему любовнику худо, глаза вон закатил!

      — Он мне такой же любовник, как твой Ваня Яру, сколько повторять, — проворчала ведьма. Похлопала лекаря по белым щекам: — Крас, не время падать в обмороки, да и ты не нервная барышня, тебе не к лицу.

      — Это правда Щур? — слабым голосом уточнил лекарь.

      — Правда, я, — рассмеялся помолодевший старый колдун. — Изменился чутка, но привыкайте.

      — Давно надо было тебя обновить, — хихикнула Милена. — А то мамка за тебя всё переживала-а!.. Мам, не пинай меня под столом, тем более ты не меня пинаешь, а дядюшку Виара, он из-за тебя квас расплескал себе на штаны. Зато теперь, дед Щур, мамка от папки ушла, так что можешь с новыми силами начинать за ней ухаживать, она незамужняя. А что такого? Ты ведь тоже дал от ворот поворот своей прежней жене.

      — Жене? — потребовала отчета Лукерья. — Когда это ты успел? Ты ж заплесневелый холостяк!

      — Моё новое тело было женато, понимаешь ли, — развел руками Щур. — Миленка Яровна, налей мне чайку погорячее, будь любезна. Так что жена мне досталась в довесок к новой жизни. Но мне пришлось ей признаться, кто я такой. Как тут скроешь, коли тайну сию люди быстро распознали? И поставили меня старейшиной над народом, ведь совета и вожаков у них не стало. Ну, как я горемычных брошу без присмотра? А жену свою я отпустил к родне, она всё равно без любви замуж пошла.

      — Без любви замуж грустно! — протянула Милена. — Дед Щур, налей дяде Красу настойки покрепче, а то что-то ему совсем нехорошо сделалось.

      — Я в порядке, не волнуйтесь, — отговорился лекарь печальным голосом умирающего, потерявшего последнюю надежду на спасение.

      — Кто этот человек? — раздался шепот.

      Томил вздрогнул, но противиться не стал, только обреченно закрыл глаза, сосредоточившись на легком ветерке, веющем из окна. Позволил Нэбелин обвить себя руками, она прижалась к нему со спины, ее легкое дыхание коснулось его шеи и согрело ухо.

      — Мой учитель. Он умер, но Яр возвратил его, дав другое тело.

      — О, я не подозревала, что мой кузен умеет воскрешать людей. Я думала, у него дар лекаря.

      — Он сделал это не один, ему помогал друг. Чернокнижник.

      — Интересно как! Пока мы его разыскивали, он не тратил время зря — создал семью, обзавелся друзьями, выстроил собственное королевство… Как ты мог не догадаться, что я девушка?

      — Ты эльф, — пожал плечами Томил, заливаясь краской стыда. Всё-таки хорошо она придумала так поговорить, чтобы не пришлось смотреть друг другу в глаза. — Я не умею вас отличать, где мужчина, а где девушка.

      — Но ведь ты не думал на Рэгнета, что он может быть женщиной? — фыркнула Нэбелин.

      — Я не думал, что он твой отец, — признался Томил. — Поверить не могу, что вы на меня поспорили! О, боже, что за нравы!..

      — Не все эльфы такие, — улыбнулась она. — Просто мы с ним давно бродим под видом менестрелей. Вечно в дороге, по кабакам, среди пьяных людей. Становишься проще, увы.

      — Вы даже наедине называете друг друга не настоящими именами.

      — Мы взяли другие имена, когда покинули Долину. Мы начали новую жизнь, а для новой жизни старые не годились. Так что я давно больше Нэбелин, чем Риинд, если честно.

      — И привыкла носить мужскую одежду.

      — Так удобнее держаться в седле! Да и мужики меньше пристают, юбки не задирают, коли нет юбок-то. Правда, некоторые неразборчивые всё равно приставали, но если б догадались, что я девушка, вообще проходу не давали бы.

      — Ну, вот и я не догадывался. Мучился. Думал, что в парня влюбился. Думал, что с ума сошел. Почему ты не сказала мне сразу, кто ты?

      — Потому что… обидно было. Я думала, тебе должно подсказать сердце, кто же я на самом деле. И еще черт дернул с Рэгнетом поспорить, поэтому не имела права сказать открыто. Но я же намекала! И ты меня… обнимал ведь. Неужели не нащупал, что у меня не хватает кое-чего, чтобы быть парнем, мм?

      — Я решил, что ты кастрат. — Томил уткнулся лбом в сцепленные руки.

      — Ка… Что? Ты вправду так про меня подумал?! Это… это даже оскорбительно, ха!

      — К тому же у тебя нет груди, — сорвалось с языка.

      — Есть у меня грудь! — возмутилась эльфийка. — Грудь, не вымя! И вырастет больше, когда забеременею, до этого большая и не нужна ни на что, лишняя тяжесть. А уж когда именно ты подаришь мне дитя, это от одного тебя зависит!

      — О, боже, какое дитя? — вырвалось у него. — О чем ты говоришь? Мы ведь только что поженились! Если это вообще можно считать свадьбой.

      — Погоди, так значит, ты терпел меня, даже думая, будто я мужчина? Кастрат? Ты полюбил меня против всех людских запретов и вопреки собственным предпочтениям? — меж тем открылась истинная цена его чувств для Нэбелин, поразив до глубины сердца.

      — Богдан! — простонал Томил, не слыша ее, горюя о своем позоре. — И Рэгнет! Они ведь всё знали и видели! Насмехались надо мной! Веселились, глядя на мои мучения! Ладно Рэгнет, но Шмель! О, Богдан, как он мог?..

      — А я что? — раздалось ехидное с той стороны окна. — Я тебе подмигивал! Неужто я б стал тебя подталкивать к парню? А мучаешься ты шибко выразительно, просто загляденье! Смирись, тебе по судьбе суждено томиться, Сивый. Сам себя изводишь, вместо того чтобы прямо спросить у самого предмета обожания: кастрат она или просто грудь не отрастила.

      — Богдан?! — возмущенно воскликнули молодожены в один голос.

      — Я успел соскучился, а вы? — подтянулся и водрузил локти на подоконник ухмыляющийся Шмель. — Дома у меня всё хорошо: все горланят, собаки лают, дети орут, меня Варька скалкой побила за то, что долго не возвращался и писем не слал, а тёща от себя нагайкой добавила. Так что я к вам сбежал, отдохнуть от домашнего уюта — отвык, оказалось!

      — А я, наоборот, жениться успел, — посетовал приятелю Томил.

      — Мда, с корабля на свадьбу, значит, — якобы сочувствующе протянул Богдан.

      — Как ты мог молчать?! Ты всё знал, а еще друг!.. — вскипев, Томил едва в окно не выпрыгнул, но Нэбелин удержала.