Страница 2 из 23
Очевидно, Ева так пристально гипнотизировала Арсения в затылок, что он обернулся и, растерянно поискав в толпе глазами, встретился с нею взглядом. Замер. Узнал. Улыбнулся. Наклонил приветственно голову.
Сердце у нее в груди затрепетало заячьим хвостиком. В смущении она небрежно кивнула и отвернулась. Схватилась за внезапно скрутивший живот и сама на себя разозлилась: хотела ведь, чтобы он оглянулся, и что сделала? Состроила козью морду! Дура!
Недовольство на себя выплеснула на вернувшегося мужа:
- Твои дела не могут подождать конца линейки?
- Не могут, - буркнул Олег, - Мне на работу пора.
- Кто бы сомневался. Все как обычно. Семейный праздничный обед в кафе отменяется. Снова будет присутствовать только я и Стёпка. А папа у нас занятой до невозможности. Такой занятой, что ребенку не может больше сорока минут в сутки уделить.
- Не начинай, Ева.
- Да ради бога.
Ева развернулась на каблуках и уставилась на чей-то родительский бобрик впереди. Она не заметила, как ее муж ушёл.
3.
Дома, переодеваясь, Ева долго и придирчиво рассматривала себя в высоком, в человеческий рост, зеркале, силясь увидеть какие-нибудь изменения. Но внешне все было как обычно, пристойно. У нее не вырос хвост, и не отвалились уши, зато внутри все так и трепыхало, не находя точки равновесия и заставляя оценивать себя как вещь на распродаже.
Красивое, тонкое тело, нисколько не пострадавшее от возраста. После родов, десять лет назад, она, конечно, немного поправилась, но после бессонных ночей и перенесенного мастита скинула лишние десять кило так же легко, как и набрала. Формами природа ее обидела, но фигурку подарила правильную: изгибы и выпуклости на своих местах, ни грамма лишнего. Иные за такое счастье удавиться готовы, а Еву ее худоба сильно не устраивала! Особенно, почему-то, сейчас. Ключицы торчат как у подростка! И ручки как плёточки. Сухая лещётка! Так ее бабушка называла в детстве, и с годами ничего не изменилось. Лещёткой была, лещёткой осталась. К тому же замужняя. Мать семейства. А все туда же! Приключений ищет на свой лещёткин зад!
И пусть замужество ее - одно только название, семья перестала ей казаться семьей в большом и уютном понимании этого слова, а любовь превратилась в привычку и сожительство, это ровным счетом ничего не меняет! Она мать! У ее сына должен быть отец. Олег – не эталон отцовства, но, тем не менее, он любит Степку, а Степка любит его. Она любит Степку и готова ради него на все. Даже жить по инерции, как однажды запущенная в круговой полет юла, которая вроде бы движется, и даже весьма бодренько, а на самом деле крутиться на месте, и будет крутиться до тех пор, пока приданная энергия не иссякнет, и она, обессиленная, не грохнется об пол с треском.
Ева провела ладонью по животу, в том месте, где ее скрутило сегодня на линейке, и ее мысли снова вернулись к Арсению – про себя она называла Степкино классного (а ведь и вправду классного!) руководителя только так: полным именем и без отчества. Интересно, он обратил на нее внимание? Не как учитель на родительницу, а как мужчина на женщину? Или уже забыл, как она выглядит?
Наверняка забыл.
Ева не находила в своей внешности ничего, что могло бы бросится в глаза такому интересному мужчине, как Арсений. И фигурка не ахти, и лицо самое что ни на есть заурядное, обыкновенное. К тому же с первыми морщинками у глаз.
Единственное, что было предметом гордости Евы – светлые, почти белесые волосы, сроду не знавшие краски (сначала мама запрещала поганить природный цвет, потом самой не хотелось), очень густые и мягкие, но и на них было мало надежды. Что ему ее волосы?
Решив, в конце концов, что Арсений – это наваждение, которое скоро пройдет, если его не подпитывать постоянными размышлениями и терзаниями, Ева надела домашнее платье и пошла готовить ужин.
Обязанности добропорядочной жены и матери нужно было исполнять прилежно.
4.
Стёпка от Арсения Мироновича был в полном восторге.
Поначалу, конечно, удивлялся, всё выспрашивал: а разве бывают такие учителя? Во-первых, мужчина, это первое потрясение. Во-вторых, молодой, веселый, ненапряжный. Стёпка так и сказал - «ненапряжный», и Ева поняла, что новый этап школьной жизни уже принес свои лингвистические плоды.
Все четыре года начальной школы их опекала Алла Михайловна, крепкая бабенция предпенсионного возраста, мощная и суровая как броненосец. Казалось, что по-другому и быть не может. В их школе не было ни одного учителя младших классов мужского пола. Вот и отложилось в незамутненных логарифмами и суровой сермягой жизни, детских головах, что учителем может быть только женщина неопределенных лет, а уж никак не молодой мужчина, под взглядом которого не хочется сморщиться в комок и исчезнуть в пространстве, чтобы тебя не заметили и не вызвали к доске.
Перед Аллой Михайловной все трепетали, не исключая даже и родителей, что уж говорить о детях. Никаких тебе шуточек, озорства и свободы. Только дисциплина, послушание и прилежание. Тучноватый (в отцовскую кубанскую родню), но подвижный от природы крепыш Стёпка очень страдал от невозможности выплеснуть бьющую через край энергию на уроке и отрывался по полной на переменах. На его счету было три разбитых окна, одна снесенная с петель дверь, четыре раздолбанных вдрызг стула, которыми он дрался с одноклассниками, и еще много чего по мелочи, вроде кокнутых цветочных горшков. Соответственно, счет его родителей худел эквивалентно стоимости понесенных школой убытков.
Учёба давалась Стёпке с трудом. Он не мог долго внимать академически сухому преподаванию Аллы Михайловны, отвлекался, получал замечания и очень терялся у доски, робея от напряженной тишины покорно молчащего под строгим взглядом «броненосца» класса. Пока шел к доске, все имеющиеся у него в голове знания куда-то вылетали, и он не мог двух слов связать. В итоге получал «лебедей» вместе с проповедью о том, что если он не возьмется за ум, то окончит школу со справкой и пойдет работать дворников в ЖЭК. Пятёрки же ему в журнал ставились только по физкультуре, где он пребывал в своей епархии и зоне комфорта.