Страница 44 из 417
– Но… это ведь чудовищно!
– Они так не считали. Они называли это – «заботиться о национальной безопасности», быть может, они сами верили в это. Я беседовал потом с многими из них, и так и не понял, как на самом деле они мыслят, что должно произойти с человеком, чтобы он… на самом деле превратился в пришельца на своей планете, в бога в самом отвратительном смысле этого слова, стал получать удовольствие от того, чтобы играть людьми, как пешками. Говорят – власть меняет людей. Ну, говорят – теперь власть есть у меня… Я пока не замечаю в себе или своих товарищах желания играть чужими жизнями и наслаждаться своим положением. Быть может, потому, что мы избрали принцип быть честными с людьми, и держимся его. Прежние правительства полагали народ неразумной массой, с которой можно делать, что заблагорассудится. Мы полагаем – совокупностью зрелых личностей, хозяевами и строителями своей жизни. Мы не побоялись дать людям свободу – свободу от лжи, от веры, от манипуляций. Это оказалось правильным выбором.
Вадим помолчал – ему хотелось, конечно, снова задать вопрос, который он однажды задал одному из своих минбарских учителей – как же так получается, что некоторые люди настолько лишены совести, их души настолько черны. Внешне они выглядят так же, как все их сограждане, но внутренне словно существа совсем иной природы, над которыми не властны законы жизни разумного существа. Он и прежде слышал о тех, кто бесчеловечно обращался с собственным народом – как пример отец дяди Диуса, или тот же Бул-Була. И прежде слышал о тех, кто клеветал на другие расы ради собственных интересов. Но эти корианские правители переплюнули, пожалуй, многих…
– А что стало с теми правителями?
– Некоторые из них ещё живы. Они сидят в тюрьмах… и будут, вероятно, сидеть там вечно. Человек, поверивший в то, что он бог или наместник бога на земле, становится очень горд, он не способен принять новый строй, несмотря на то, что знает, что этот строй не сделает его нищим, и даже не заставит всю жизнь испытывать стыд за совершённое когда-то. Но этот строй уже никогда не позволит ему считать себя богом, вершителем судеб, кукольником, дёргающим за ниточки живых марионеток, и именно это им кажется настоящим унижением, а вовсе не необходимость работать, подчиняться партии и называть соседей и коллег товарищами. Быть равным – вот то унижение, которого не стерпит тот, кто привык считать себя богом. Им приятнее изображать из себя жертв, репрессированных – хотя верят, пожалуй, в это они одни… Мы не изнуряем их работой, как они хотели бы изобразить – в основном они работают на швейном и кондитерском производстве, работают по сокращённому дню… Всё-таки, все они уже очень не молоды. По возрасту они должны быть пенсионерами, но мы не можем позволить отдых и трудовую пенсию тем, кто большую часть жизни симулировал, а не работал, и кто принёс народу, которым руководил, столько зла. Вполне достойное наказание для тех, кто когда-то похищал таких детей, как моя сестра – теперь делать игрушки и конфеты…
Можно б было и сильнее их наказать, думал тогда Вадим. Как носителю того самого образа, который корианские правители использовали, чтобы запугивать доверчивых граждан, ему было очень обидно за такую клевету. Но гораздо обиднее ему было за Даркани, и за всех похищенных и обманутых…
– Они не пытаются сбежать?
– А куда им бежать? Кто смогли, кто успели – сбежали. Мы ведь уже имели выход в космос к тому времени, были построены первые космические корабли. Многие, осознавая, что их прежней жизни конец, покинули наш мир, попросили, как они это называют, политического убежища. Остались самые жадные, самые убеждённые в своём праве владеть всем и всеми. А здесь, на Корианне, им нигде нет места. Они всё не могут понять, что это не мы заперли их в тюрьму – они сами себя в неё заперли. Потому что воры и убийцы, исправившись, поняли преимущества честной трудовой жизни, нашли себе место в этом обществе, а они вот – нет. Конечно, они не смирились… и видимо, никогда не смирятся. Говорят, хищный зверь, попробовавший человеческой крови, уже никогда её не забывает. Первое время мы думали, что для некоторых из них – не самых главных в их системе – изменение ещё возможно. После того, как мы победили, когда уже никакой власти не было в их руках, мы какое-то время были непростительно беспечны. Нам казалось, что у них нет уже никаких оснований противостоять нам… Но эта система меняет сознание, отравляет его властью, вседозволенностью. Возвращение прежнего строя казалось им неизбежным, законно ожидаемым триумфом. Но как ни болезненны были для нас их заговоры, их подлые удары, снова вырывавшие у нас из рук инструменты для строительства новой, честной жизни и заставлявшие браться за оружие – мы снова и снова побеждали. За ними могут пойти жадные глупцы, но таковых всё меньше. Народ им больше не верит.
Страшно, думал Вадим, по-настоящему страшно, что где-то, пусть и запертые, живут такие люди. Да, на Минбаре тоже есть тюрьмы, где сидят преступники – ну, не на самом Минбаре, на спутнике Лири – и многие из этих преступников тоже никогда оттуда не выйдут… Но как ни пугали рассказы взрослых о некоторых из них – то, что он слышал сейчас от Даркани, пугало почему-то больше.
– Они рассказали вам, куда забрали вашу сестру и что с ней сделали? Они вернули её вам?
Так хотелось верить, что они, по крайней мере, не убили Суну. Но разве тогда Даркани говорил бы о ней так грустно и в прошедшем времени?
– Я нашёл её спустя много лет. Сколько-то времени они держали её в одной из своих лабораторий… В результате она лишилась памяти, её забрал к себе один из этих людей. Она выросла, считая его отцом, ничего не зная о своей прежней семье.
– И она не узнала вас потом? Но зачем он это сделал?
– Она нужна была ему как козырь… сперва против моего отца, потом против меня. Мой отец, как я узнал позже, тоже работал на них… Он хотел порвать с ними, и они смогли удержать его, обещая когда-нибудь, возможно, её вернуть. И когда я подбирался слишком близко к их секретам, они отвлекали меня очередным обещанием рассказать правду о её судьбе. Нет, она не узнала. И долго не хотела верить. А когда началась гражданская война, она встала на сторону Киндара, своего приёмного отца, одного из авторов «инопланетного заговора». Она погибла, Киндар тоже уже умер – в тюрьме…
Вадим долго молчал, прокручивая в голове сказанное.
– Вы очень злы на судьбу, наверное.
– Конечно. Сколько бы ни прошло времени – боль потери угасает со временем, а боль несправедливости сильнее. Но мне есть, чем себя утешить. Однажды Киндар сказал, что если бы я согласился работать на него, как он мне много раз предлагал… Вообще-то, говорил он, я и так работал на него – всё то время, пока верил в существование инопланетного заговора и искал его доказательства, как и нужно им было, чтобы существовали чудаки, которые не позволят у народа угаснуть интересу к вымышленным ими тайнам… Но если б я согласился вместе с ним участвовать в этой глобальной дезинформации – он вернул бы мне Суну, он поговорил бы с ней – она ведь во всём слушалась его… Я подумал тогда – променял бы я всё то, что сейчас есть, всю свободную Корианну на свою сестру? Нет. Значит, всё не бессмысленно. Страшно б было, если б было бессмысленно, если б после всех потерь и поражений ничего не было. Как бы мне ни было больно, мне и всем тем, кто пострадал от их деятельности – эта боль дала нам силы сделать то, что мы сделали.
Только переступив порог, Эркена почувствовал специфический, сразу встревоживший его запах – запах нагретого пластика. Не потребовалось даже включать свет – и в темноте видно было, что стоящий на тумбочке ионизатор перегрелся и уже испускает тонкую струйку дыма. В два прыжка Эркена был возле него и успел вырубить его из сети. Свороченный по дороге стул загрохотал, на пороге возникла перепуганная Дайенн.
– Что произошло?
– Ваш ионизатор. Вы знаете, у них есть неприятное свойство – когда они перегреваются, от их дыма, только ступив на порог, вы можете потерять сознание. И если вас не вытащат вовремя, можете и отравиться.