Страница 28 из 417
– Да его не обязательно заваливать, они часто запутываются рогами в ветвях, кусай и пей. Потом отломить несколько веток, он освободится и умчится радостный, до обидчика ему и дела нет. Тем более что, кажется, они боли и не чувствуют особо.
Люсилла заправила под косынку выбившуюся прядь и приготовилась к новой лекции о флоре и фауне Экалты.
– Это сильные звери, они очень похожи на таких же на Бракире, потому их и назвали тоже вексами. Цвет только другой, шкура более пятнистая, ну и рога по форме отличаются. Но опасные в той же степени, в брачный период они дерутся в мясо, причём не только самцы с самцами, но и самки с самками. Видел, какие шрамы на шкурах? С обычным охотничьим ружьём против векса и думать нечего, в старые времена, говорят, они могли с десятью стрелами убежать, и ничего. Против них с топором или рогатиной выходили, и это дело для смелых, потому что ещё неизвестно, кто кого… Это было одной из высших охотничьих доблестей – добыть векса, конечно, только если дело происходит зимой.
– Почему?
– Ну ты гений зоологии! Потому что зимой ветви деревьев более хрупкие, да и вексы, из-за брачного периода, злее, они реже вот так запутываются в ветвях. Нет никакой доблести зарубить запутавшегося зверя, так что если охотник принесёт векса летом или весной – над ним все будут смеяться, а вот если зимой – уважение обеспечено.
– Выходит, я трусливый охотник.
– Ничерта подобного. Ты же не только не убиваешь зверя, а даже свободу ему даёшь. Не, мы тут совершенно точно в куда более выгодном положении, чем было у тебя в детстве. Тепло, еда есть…
– Там в домах тоже тепло было, люди, которые жили до нас, оставили печки, а кое-где и тёплые вещи. Для матери отец ловил рыбу и птицу, иногда находил выброшенных морем больших моллюсков – они в таких северных широтах не живут, но течением их часто относит, их мясо очень вкусно, а в раковинах можно найти жемчужины, которые потом можно выменять на что-то полезное. Раковины некоторых из них тоже ценятся. Ну, и им помогали живущие там монахи, делились пищей, вещами… Когда мать, из-за беременности, не могла давать отцу свою кровь, и потом, когда родился я, а она умерла, нам помог выжить один из этих монахов – его кровь была похожа на человеческую, потому что он происходил из какого-то особенного рода, был довольно сильно похож на землянина, у него была густая борода… Но долго так продолжаться всё же не могло, отец понял, что нужно уехать туда, где будет легче найти пищу для меня, где больше людей. Когда мы растём, нам нужно питаться чаще, чем взрослому ранни. А на Минбаре, по крайней мере, в тех широтах, людей мало…
Люсилла брезгливо отбросила в траву гриб, который с её точки зрения был недостаточно хорош.
– Наверное, всё же жаль, что вы не смогли остаться на Минбаре, я слышала, минбарцы народ деликатный, вас бы там не обидели. По крайней мере, там с тобой не случилось бы того, что случилось.
– Ну, мы этого точно не знали. Да и… нигде не любят чужаков. На людей мы хотя бы больше похожи внешне, в человеческих колониях затеряться легче.
– Ну да… Да и люди вам хотя бы подходящая пища… Ну, хорошо, что хорошо кончается, и хорошо, что ты попал сюда. Здесь не рай, разумеется, но ты гражданин, и не рядовой при том, может быть, конечно, ты и там мог когда-нибудь хорошо устроиться… Но как по мне – ведь именно здесь вы с отцом перестали прятаться. Это должно было когда-нибудь произойти, это правильно, это хорошо… Да, знаю, и это говорит преступница, которая в своей жизни очень много лгала, в том числе выступала под чужими именами, если было надо. Но как бы я хотела, чтобы нам такого делать не пришлось…
– Под настоящими именами нас вряд ли где-то поженят.
– Да может, где-то и поженят, не везде же имя твоего отчима имеет такое влияние. Но туда, где не имеет, ещё добраться надо… А мне хотелось бы, чтобы под настоящими. Мне нравится твоё имя. Я тут смотрела на твоё свидетельство о рождении… Я не умею читать по-минбарски, даже не знаю, что из этих значков что означает… В смысле, понятно, там на земном дублируется…
– Хочешь, могу научить. Я сам его совсем немного знаю, насколько отец научил.
– Мне раннийский понравился, – Люсилла с мечтательной улыбкой потёрлась щекой о круглую, упругую шляпку гриба, – красивый, такой… мягкий и серьёзный. Наши дети обязательно должны его знать. Знаешь, мне вдруг подумалось – замечательно бы было, если б один день мы говорили на земном, другой на бракирийском, третий на раннийском. Так я чувствовала бы, что нас ничто не разделяет. Мне хочется знать всё то же, что знаешь ты. И меня безумно возбуждает твой акцент…
– Чёрт возьми, сколько ж времени потребуется, чтоб я от него избавился!
– Когда-нибудь избавишься. Но вообще – он красивый, тебя не портит. Ну-ка, дай посмотреть, что у тебя получилось…
Люсилла восторгалась получившейся люлькой (высказав, правда, замечание по поводу неровности одной из перекладин – ну да чёрт с ней, с эстетикой, будем считать, это дизайнерский ход такой), гладила – хорошо ли они отполировали древесину, не посадит ли малышка занозу, нюхала – всё же хорошо она материал выбрала, до чего приятный запах, всё ещё такой свежий, успокаивающий, так навевает мечтательную дрёму, а Лоран смотрел на неё и думал, что самым страшным для него сейчас оказалось бы проснуться. Обнаружить, что всё было сном, что он всё ещё в колонии, а может быть, ещё раньше… Определённо, Люсилла права, всё оказалось к лучшему. Стоило, наверное, пройти через всё это, чтобы сейчас быть здесь, с ней, смотреть на собранную собственными неумелыми руками люльку и вопреки обстоятельствам надеяться, что всё будет хорошо – потому что этому она учила его, все эти почти три года, что они знакомы.
– Я знаю, тебе страшно, – говорила она ему тогда, в ночь перед их выпускным, – не спорь только, я не собираюсь тебя за это осуждать. Это нормально, что страшно, мне тоже много раз бывало страшно. Я знаю, что тебе не хватает веры в то, что у нас всё получится. Ну, так у меня займи. Я – буду верить. Даже если будет казаться, что всё против нас. И ты хотя бы притворись, что веришь. Чем лучше притворяешься, тем скорее судьба обманется и всё в самом деле получится. Знаешь, многие вещи получается взять нахрапом и наглостью.
– Просто переть напролом? – улыбался он.
– Ага.
– И мы просто возьмём документы и свои вещи и просто уедем, не дожидаясь отчима, и никто не посмеет нас остановить?
– Ага. Увидишь, так и будет.
И в самом деле так и было.
Ранни вообще дышат реже и менее глубоко, чем эти существа, а тогда Лорану показалось, что он вовсе не дышит, что он затаил дыхание в тот момент, когда они все спустились во двор жилого корпуса, где состоялось торжественное прощание с ними и ещё двумя выпускниками колонии, всё то время, пока господин Игнато зачитывал свою торжественную речь, подходили с добрыми напутствиями учителя и ребята, которым ещё оставались здесь год и более – так он узнал, что он многим симпатичен, многие искренне волнуются за него, когда в его дрожащие руки легла тоненькая папка – его документы… когда Люсилла, звонко смеясь, грузила их скромные пожитки в арендованную ею машину…
Выдохнуть он смог, только когда они выехали за город, и вокруг засияли в лунном свете золотисто-розовые поля, перечерченные редкими тёмными перелесками.
– Вот видишь? Эй, а ну убери такое выражение с физиономии! Ты смотришь так, словно в любую минуту ожидаешь, что твой отчим выскочит прямо из-под колёс, как чёртик из табакерки! Да, понимаю, ты переживаешь. Ты всё-таки очень хороший мальчик, Лоран, не привыкший к таким вещам, как сбегать из дома, не слушаться родителей и всё такое. И сейчас тебе так не по себе в том числе потому, что ты, вроде как, обманул его доверие, улизнул у него из-под носа.
– Не знаю, так ли он прямо поверил, что я доберусь сам… Скорее, какие-то дела помешали ему за мной заехать. Он ведь у нас деловой человек, ты ж знаешь. А может… с ним что-то случилось?
– Ага, вот видишь, ты о нём волнуешься.