Страница 25 из 417
Вадим встрепенулся, словно выведенный из забытья. Как же он злился на Виргинию, когда только спустя год она сказала ему правду. И теперь злился всякий раз, когда кто-то заговаривал с ним об Элайе – эта правда повисла на нём слишком тяжёлым грузом. Да, спустя три года никто не ожидает от него безутешного горя, любой боли свойственно всё-таки угасать со временем. Но от этого не легче говорить о живом, как о мёртвом.
– Прошло три года. Сейчас уже гораздо реже можно… ожидать, что на моё имя среагируют именно так, вспомнят и спросят что-нибудь о нём…
– Я совсем не это хотел сказать, извините. Я понимаю, что многие притворно жалели вас, что вы брат знаменитого преступника. Но я не об этом. Я о том, что вы потеряли брата.
– Спасибо. Но вообще-то я тоже не об этом. Люди всё реже напоминают мне об Элайе, и… на самом деле это хорошо. Разлуку нужно однажды просто принимать. Я не смог принять её в первый раз, теперь же мне… легче, если можно так выразиться. Хотя мне по-прежнему приходится напоминать себе не говорить о нём как о живом. Кажется, как бывает это у детей, что он просто уехал – так далеко и надолго, что едва ли вы увидитесь когда-нибудь ещё. Наверное, я научился этому от Уильяма и Гани, своих братьев, ещё в детстве. Их мать вместе с сёстрами улетела на новую планету, а вскоре и с отцом они расстались на долгие годы, он всего несколько раз их навещал… Я много думал о том, как это – знать, что где-то далеко у тебя есть родной человек, но ты не можешь его увидеть, он жив, но словно… словно за некой гранью…
Виргинии, что ни говори, легче. И это не какая-то обида, ей действительно легче, она и сама понимает, характер такой. Она могла целый год лгать ему – может и кому угодно. Нет, конечно, нет нужды снова напоминать себе, для чего это нужно. И нужно будет, наверное, вечно – даже если Элайя однажды сможет тайно вернуться на Корианну. Хотя может, Виргиния к тому времени и удобоваримую легенду сочинит о его чудесном спасении, с неё в принципе станется…
– Быть может, это потому, что обстоятельства гибели вашего брата… очень загадочны. Нет тел, и обломков корабля так мало, что сложно восстановить картину произошедшего. Много противоречий, много того, что так и не было объяснено. Не удивляйтесь, я читал об этом деле… всё, что мог, живя здесь, достать. Простите великодушно этот интерес, он не из-за скандальности дела, он потому, что меня всегда интересовали тайны. Необъяснимые, необъяснённые дела, в которых много странного… Я коллекционирую секреты. Поэтому я кажусь странным, потому что коллекционирую секреты, которые не приносят мне ни кредита, зато приносят порой неприятности.
– Вы этим напоминаете мне одного хорошего человека в моём прошлом, – улыбнулся Вадим.
– Какого же?
– Вы, может быть, слышали о нём, но едва ли могли встречаться. А жаль. Мне кажется, он понравился бы вам. Нарком Феризо Даркани у меня на родине, на Корианне.
– Этому человеку тоже нечасто сопутствовала удача? – Эркена тоже улыбнулся.
– Бывало по-разному. Он проиграл в одной очень важной борьбе в своей жизни, но победил в другой… Он был хорошим человеком… и более. Он стал символом.
Эркена явственно пытался справиться со смущением.
– Я понимаю это. Моя мать говорила, что… наверное, у каждого человека есть в душе задатки героя, и какой-то потенциал, который может стать новым солнцем большой или хотя бы малой величины, просто не к каждому бывает так щедра судьба, чтобы дать шанс проявить эти способности. Счастлив, конечно, тот, кто получает такой шанс. Он становится богом. И счастлив тот, кто увидел в ком-то бога, смог прикоснуться к его свету… Вам неприятно, что я говорю так?
– У меня на родине не любят слово «бог».
– И вы неверующий, так? Но вы можете называть это другим словом. Тем, которым назвали – символ.
– Даркани… конечно, был обожаем своим народом. Но он не этого хотел. Он всегда говорил, что ставить человека выше идеи, персоналию выше того смысла, который составляет её величие – значит убивать эту идею, этот смысл. Худшее, что можно сделать в отношении великого – свести к тупому поклонению личности всё то, что он после себя оставил.
Эркена покачал головой.
– У великой идеи, великого деяния всегда есть лицо. Лицо, тело, голос конкретного человека. Разумеется, люди любят такого человека за его дела… но ведь любят, и им нельзя это запретить. Поймите, у идеи как таковой нет ни рук, ни ног, ни голоса, чтобы говорить среди людей. Ей всегда нужно говорить через кого-то. Только так идея станет близка к людям. Я говорю – идея, моя мать говорила – бог, но разве это не одно и то же?
– Нет.
Бракири удручённо вздохнул.
– Я не всегда понимал то, что говорила моя мать. И возможно, я понял её неправильно… Но она говорила: «Бог приходит в людях. Только в людях. Только так мы можем к нему прикоснуться, и никак иначе. Только так он может сказать нам то, что хочет сказать, дать то, что хочет дать. И только так мы можем дать ему свою любовь». Я понял это так – бывает, то, что говорит, чему учит, к чему призывает человек – прекрасно, правильно, необходимо. И это бог говорит через него. И вполне нормально любить его за это. Любить именно сейчас, когда он, в этом человеке, с нами рядом. Потому что никакого смысла нет пытаться услышать или полюбить бесплотного бога, который где-то там. Любой человек рядом с нами может оказаться богом. Хотя бы немножечко богом. И если мы будем слушать его, благодарить за сделанное добро, поддерживать свет в нём всеми силами… это лучшее, что может быть. Вашего брата… многие тоже почитали как бога. Многие благодарили, и благодарят поныне.
– Алварес! – в гостиную вошёл Вито, кривясь то ли от чая с лимоном, то ли от услышанного, – я там эти вырезки держал не для того, чтоб ты мог перечитать и сидеть опять трепать себе нервы, а потому, что мне некоторые фамилии оттуда по одному делу нужны… Эркена, пытаешься вербовать себе адепта? С этим бесполезно.
– Синкара, я много раз говорил, что сам я не адепт этой веры. Не со всем из того, что говорила моя мать, я согласен, и очень мало того, что…
– Что ты вообще понял в том, что она несла, да-да. Я же шучу, ты почему не понимаешь образных выражений? Алварес, думаю, понимает. Ну, то есть, обычно он у нас примерно такой же зануда, как ты, но вот в подобном диалоге он чаще всего способен вычленить главное ценное зерно. Что, в конце концов, из каких бы причудливых оснований люди ни проповедовали внимание и любовь к ближнему, лишь бы проповедовали и лишь бы внимали. Ну, кому-то так особенно повезёт, если в нём увидят это самое… проявление света, добра и смысла в этом мире, особенно если это женщина, и… бог выражается физически, и любовь выражается физически, вот это я понимаю.
– Синкара!
– Я не сказал, вроде бы, ничего оскорбительного. Твоя мать действительно была… незаурядной и, как минимум, поэтически одарённой женщиной. Зрящие совершенно правы, говоря, что она умела видеть красоту. Красоту, смысл, бога в человеке… Минимум один раз она это, я так понимаю, доказала.
Эркена вскочил. Вадим уже до этого заметил, что в минуту волнения акцент у него становится особенно сильно выражен.
– Господин Синкара, я прошу вас не употреблять таких намёков о…
– И я думаю, я могу понять, почему она называла богом его. Не она первая.
– Господин Синкара, я очень прошу вас не рассуждать вообще о моём отце.
Люсилла проснулась посреди дня, потому что чутким слухом природа её точно не обидела. Даже сквозь сон – приятный сон о том, что они с Лораном вместе, законно, официально, рядом с его отцом и отчимом, которые больше не против, и их дочка просит немного подержать на руках младшего братика – она расслышала тихий плач. Мгновенно подскочила и была рядом, на подлокотнике кресла, в котором свернулся клубочком Лоран.
– Из-за кого? Отец, Элайя?
Он закивал, не разжимая губ. Казалось бы, пойми, насчёт кого.
– Я знаю. Лоран, я даже не могу тебе обещать, что твоя боль однажды пройдёт. Я не знаю этого наверняка. Бывает ведь очень сильная привязанность, и очень большая несправедливость, и действительно нестерпимая боль. Мне так жаль. Просто помни, что ты не один. И… однажды, я думаю, хотя бы что-то такое случится, что поможет тебе. Что сделает боль хоть немного меньше. Ну, например, ты уверуешь, что их души в раю… Почему бы не способ? Наверное, что-то такое обязательно должно существовать.