Страница 11 из 417
– Ты любил свою семью, Вито?
– А вот это, Алварес, не тема для обсуждения.
– И ты любишь Лорана и Раймона, но предпочитаешь выражать свою любовь деньгами, протекциями, устройством их будущего, а не словами, потому что слова ничего не стоят?
– Я сказал, закрыли тему, Алварес. Тем более что из-за тебя я чуть не проехал нужный поворот…
Дайенн удивлённо дёрнула бровью. Вито вдруг открылся ей с совершенно неожиданной стороны. Как… очень чувствительный и ранимый человек, любивший свою семью и до сих пор переживавший из-за их смерти, считавший свою семью идеалом, образцом, и считавший, ввиду этого, недопустимой степенью цинизма жениться, если не может дать женщине такого отношения, как его отец – его матери, глубоко привязавшийся к своему любовнику и его сыну, но не называющий это своими словами, потому что, действительно, слова в его понимании ничего не стоят, потому что эти слова сделают его слабым, уязвимым… Потому что он не верит, что они могут любить его в ответ, поэтому пусть их отношения будут взаимообменом, где всегда видна и исчислима вещественная часть, зависимость, благодарность – материи, с которыми он больше привык иметь дело. Несчастная раса, для кого так сложно произнести слово «люблю»…
– И… о них пока ничего не слышно? О Лоране и Люсилле? – спросила она, чтобы увести тему подальше, пока Вадим не схлопотал, чего доброго, в челюсть со своим правдорубством.
– Я не всесилен, к сожалению. Ищем, конечно… Кое-что наклёвывается, в одном пункте проката их как будто видели… Но дальше – сто дорог, выбирай любую. Эта Люсилла достаточно умна, чтобы не «светить» Лорана, арендой автомобилей и номеров в мотелях занимается она, и кредитные карты она меняет быстрее, чем я их отслеживаю. Пытался отследить через, гм, питание для Лорана… Но либо у них с собой портативный холодильник, и они могут закупиться раз и надолго, либо с неё станется завалить для него живого человека… Я бы не удивлялся, в принципе.
– Ты думаешь, она способна убить?
– Убить не обязательно. Она уболтает, думаю, кого угодно, что он сам нацедит крови в стаканчик, да ещё и благодарным по итогам останется. Ну или – стукнет чем-то тяжёлым по затылку, нацедит, опять же, и чмокнет в щёчку на прощанье… Пока прошло два месяца, но если это затянется, Лоран осознает, что зависит от неё, это меня очень беспокоит…
– Нет, серьёзно, здесь обалденно! – Люсилла, раскинув руки, закружилась на середине маленькой комнаты, – не соврал старик… В этом он был честен, как, наверное, никогда в жизни.
– Не такой уж он и старик, – улыбнулся Лоран, перебирая содержимое сумки, – ему, быть может, около пятидесяти…
– Для меня старик. Жалко, конечно, что холодильника тут нет… Ничего, если осядем – приобретём. Сегодня же гляну, что там с этим генератором, если он не смог его починить, так, поди, потому, что руки растут из задницы… Запустим генератор – будет электричество, будет всё. Сухого пайка мы набрали, в ручье тут есть рыба, да и поохотиться тут, в лесу, есть, на кого…
Лоран выпрямился.
– Люсилла, это не то, как ты должна жить. Ты подвергаешь себя такому риску…
– Вся наша жизнь – риск, – девушка присела на подлокотник кресла в потемневшей, выцветшей от времени обивке, – лично я всегда знаю, ради чего рискую, и всё взвешиваю. Сейчас это для нас возможность быть вместе, а в дальнейшем, думаю, всё образуется.
– Не образуется, – прошипел Лоран, падая в кресло, – с моим… отчимом…
– Он заботится о тебе, – Люсилла сложила руки у него на плече, ткнувшись носом ему в щёку, – это нормально, он рассудительный и знающий жизнь человек.
– Не лез бы он не в своё дело, а…
– И неизвестно, где б ты сейчас был. Нет, правда, если б я знала, как изменить его мнение обо мне, я б сделала это, но я не знаю. Он упрям… Ты тоже упрям. И я. Было бы проще, если б хоть кто-то из нас был мягок и покладист, но вот увы…
Лоран фыркнул и улыбнулся – растрёпанные медно-красные пряди Люсиллиных волос щекотили ему нос. Она ласково схватила губами его ухо и легонько потянула.
– Пойдём, осмотрим владенья. Хотя я уже убеждена, что такие деньжищи мы вложили не зря, но надо ж увидеть всё…
Лоран подумал, идя за ней, что всё это до сих пор немного кажется ему сном.
Когда высокая красноволосая бракирийка опустилась на стоящий перед его кроватью стул, скрестив руки на его спинке и выразительно вздёрнув бровь, он не ждал ничего хорошего. Всё же, хотя в этой колонии сидят в основном не окончательные отморозки, ребята это так или иначе задиристые, что парни, что девушки. Вито научил его, в общих чертах, что отвечать на их вопросы, но он всё равно порой терялся от назойливого внимания.
– Чего тебе надо?
– Каплю вежливости, – девушка, кажется, от его хмурого тона ни капли не смутилась, – я хочу познакомиться поближе. Ты здесь уже достаточно давно, чтобы твоя рожа стала привычной, а я до сих пор о тебе почти ничего не знаю. Это меня не устраивает. Ты от всех щемишься, пытаешься ни с кем не контактировать, забиться в угол и вообще сделать вид, что тебя нет… сожалею, с твоей приметной внешностью не получится.
– Я в ней не виноват.
– А тебя никто не виноватит.
– Я вам не цирковой урод, чтоб на меня пялиться, стало скучно – пойдите, телик поглазейте.
– Почему ты сразу уверен, что тебе все враги? Меня жизнь тоже по головке не гладила, но у меня есть друзья. А тебе они что, не нужны? Уверен? И сколько ещё ты собрался лелеять свою отличность от других как повод ни с кем не общаться? А жить собрался как?
Люсилла Ленкуем – так звали его ровесницу, попавшуюся на мошенничестве, далеко не первом, впрочем, в её жизни – была упряма, как стадо баранов. Как просто невообразимое, необозримое стадо баранов. Кажется, её невозможно было смутить и заставить отступить. Поставила себе цель – добилась её. Она и сейчас такая, какой с первой минуты была. Решила, что ей во что бы то ни стало нужно растормошить и вытащить хмурого необычного подростка из угла, куда он традиционно забивался – достигла таки этого. Просто хватала за руку и тащила – в кружок самодеятельности (каких только глупостей для своих подопечных не организовывал директор колонии, оригинальный, чтобы не сказать – блаженный на голову человек, в смысле, бракири), на праздники – от отмечания дней рождения, грядущего выхода кого-то на свободу, католического Рождества и прочих принятых в колонии праздников (директор неустанно повторял, что они здесь не в тюрьме, а в исправительном доме, дом – значит семья, а для семьи нормально всем вместе справлять праздники) Лоран традиционно отмазывался, с тех пор, как Люсилла стала проявлять к нему внимание, это больше не получалось… Постепенно он начал думать, что здесь, в сущности, не так паршиво. Местами даже неплохо. Что среди ребят есть нормальные. Что среди занятий, помимо учёбы, есть интересное. Что персонал, по крайней мере, большая его часть, искренне о них заботится и хочет добра…
Колония была учреждена дедом нынешнего директора, по религиозной или личной блаженности решившим сеять разумное, доброе, светлое в умы запутавшейся в жизни молодёжи и возвращать её на путь хотя бы относительно законопослушного существования. Сын на затеи отца крутил пальцем у виска, а вот внук проникся и принял бразды в свои руки с усердием и трепетом.
Здесь вообще как-то странно было вспоминать, что ты, фактически, в тюрьме. Директор не любил это слово и запрещал его употреблять, нежелательным было и слово «колония», принято было – «исправительный дом». Хотя на окнах, понятное дело, были решётки, и выйти за территорию, огороженную высокой каменной стеной, было нельзя, внутри этой ограды можно было представить, что это, например, больница, или какой-нибудь закрытый пансион…
Жилой корпус условно делился на мужскую и женскую половины. Условно – потому что, хотя все коридоры правого крыла были с мужскими комнатами, а все коридоры левого – с женскими, никаких дополнительных преград, разграничивающих их, не было – кроме сомнительной преграды в виде центральных холлов, от которых шли коридоры в учебные корпуса и служебные кабинеты и к комнатам тех из учителей и персонала, кто жил по месту работы. Директор, видимо, считал, что для того, чтобы подопечные разного пола не вступали друг с другом в недозволенные их возрасту и положению отношения, одного его нежного увещевания достаточно, подчинённые не спешили разочаровывать его в этой жизненной наивности, а сами закрывали на многое глаза – если кого-то из «детей» и останавливала перспектива напороться, пробираясь днём из крыла в крыло, на страдающего бессонницей учителя алгебры, то ведь были и обходные пути, а устраивать засады и последующие разборы полётов энтузиастов было мало, справились с более серьёзными проблемами в дисциплине – и слава богу.