Приёмыши революции

И жить теперь так же с чувством вины за то, что только во вторую встречу, когда первая, и вторая, и третья ночи в слезах прошли, и немного прояснился мрак в душе - спросил, а остальные как же? Почему и их - Нюту, Евгения Сергеевича, Ивана Михайловича - тоже? Их-то за что?

Потому что не за что, а почему. Потому что им много раз до того предлагали уйти, но они не ушли. Потому что если б их увели силой, кто-то из девиц мог и что-то заподозрить, и бог знает, чем это могло кончиться, учитывая адекватность некоторых из них… Потому что они - свидетели. Которые могли даже случайно, отсутствием настоящего горя по подменышам, выдать тайну. Ради безопасности его и сестёр, в том числе. Ради безопасности всех тех, кто рисковал головой, устраивая их побег. Многие из них остались в захваченном Екатеринбурге…

И многие из тех, кто уже имел нужные сведенья, или же имел доказательства, так же остались в Екатеринбурге, и уже никогда ничего не расскажут. И они снова отброшены на несколько ходов назад, и потому всё так сложно, и по-прежнему тайна должна быть нерушима, и для того официально объявлено, что расстрелян был только их отец, семья же вывезена в безопасное место - конечно же, их противники ожидали от них этого шага, и уже там-сям появились самозванцы, выдающие себя за спасшихся царских детей, что путает и сбивает со следа порой обе стороны… И, недовольные малым эффектом в народе даже от слухов, что погибла вся семья, отсутствием яркого возмущения, массовых выступлений и массовых антиправительственных акций, на которые они рассчитывали, недостаточно быстрым продвижением белой армии, они сделали следующий свой ход - на следующий день после того их разговора было совершено покушение на Ленина. Оно могло быть и удачным, не так много отделяло его от того, чтоб оказаться удачным. Война далека от завершения, и они по-прежнему заложники этой войны…

Аполлон Аристархович всерьёз озадачил их всех вопросом, определили ли они для себя, кем они хотят быть в будущем, к какой профессии решили готовить себя. Алексей этим вопросом не то что не задавался - он помыслить не мог, что вопрос этот может касаться и его тоже. Кем он мог бы быть, кроме как будущим императором? А если честно, то и об этом он не думал всерьёз, по крайней мере, с тех пор, как стал постарше и стал больше понимать. Едва ли доживёт.

Так кем же он хотел бы быть? Ицхак говорил, что хотел бы заниматься примерно тем, чем сейчас, только на взрослом уровне - строить настоящие поезда или, может быть, корабли. А может быть - сам водить какой-нибудь из них.

- Намеренья весьма достойные, но - не считай меня занудой, мой мальчик, но ты ведь понимаешь, что для этого придётся много и усердно заниматься?

Ицхак вздыхал. Ну как называть человека, который говорит очевидные вещи, кроме как занудой?

Иногда к их разношёрстной ученической компании добавлялся ещё один неожиданный участник. Яну тоже надо б было идти в школу, но с этим были свои сложности - он не знал русского языка. Родители, понятно, понемногу учили его, но не больно-то у них было для этого времени и возможностей, поэтому чаще мать просто приводила его к кому-нибудь из русских друзей - в естественной языковой среде обучение всегда идёт лучше. Благо, в квартире доктора всегда кто-то да дома, а чаще все или почти все, и присмотр за ребёнком им самим не в тягость - во что, правда, сперва даже сложно было поверить.

- Они ведь его старше намного, разве им с маленьким интересно? Да и вас, честное слово, не хочется ещё вдобавок обременять, будто вам и так забот мало…

- Да уж перестаньте, Софья Махмудовна… ох ты ж тьфу, господи…

- Зося, говорю ж вам, просто Зося.

Старушка удручённо вздыхала - обращаться запросто к кому-то старше годами, чем её подопечные оболтусы было для неё сложнодопустимой фамильярностью, к которой она приучала себя обычно долго, об множество спотыканий.

- Так вот, что я сказать хочу, Софья… - ладно, и так уже лучше, чем сокращение, тем более непривычное, - именно что с этими вот двоими - одним больше, одним меньше, уже разницы никакой.

Алексей уже знал, что «эти двое» - это они с Ицхаком, а раньше были Ицхак и Леви, с его появлением Леви возвысился до звания почти что взрослого человека - конечно, вот именно что почти, время от времени символические подзатыльники от основной надсмотрщицы за их учебным процессом получал и он. Больше всего их получал, разумеется, Ицхак, и разумеется, не только по поводу учебных дел. Невозможно, чтобы ребёнок был болен настолько, чтоб от этого совсем перестал быть ребёнком, сказала как-то бабушка Лиля Анне. Ицхак, хоть сам не болел, в какой-то мере тоже считался больным - у них с братом, можно так сказать, была одна жизнь на двоих, и единый протест юной жизни против ограничений, которые накладывала эта болезнь, а выражался он по-разному исключительно вследствие разности их натуры. Если Леви мог, в приступе вдохновения, два дня рисовать практически безотрывочно, а потом вспомнить, что завтра ведь приходит учитель для проверки их задания, то Ицхак время от времени упражнялся, подправляя записи в оставленном учителем задании - сколько страниц ему нужно прочесть или сколько упражнений сделать. Не то чтоб даже сильно принципиальна выходила разница, а просто за интерес, получится незаметно, или нет. Один раз он с помощью набитой тряпьём одежды соорудил муляж, изображающий его, сидящего над учебником. Не поленился, придавая этому муляжу максимально правдоподобную позу - именно так, полурастёкшись, он обычно и сидел, в качестве головы свернул и присобачил найденный в закромах кусок овчиной шкурки - довольно похоже на его курчавую голову. Лилия Богумиловна для своего возраста имела зрение весьма неплохое, но муляж её впечатлил. Аполлон Аристархович запретил разбирать конструкцию, сказав, что это заурядные личности держат дома чучела зверей и птиц, а у них вот теперь есть чучело Ицхака, чучело теперь жило в кресле в его кабинете и заставляло бабушку Лилю вздрагивать и чуть ли не креститься каждый раз, когда она заходила туда с уборкой.

В Алексее он нашёл, пожалуй, родственную душу своей непоседливости и любви к розыгрышам. И Яна воспринял с заметным энтузиазмом как потенциальный повод отвлекаться от занятий. Сам Алексей, когда мальчик подходил к нему с книжкой, с просьбой прочитать какое-нибудь слово, отзывался охотно, чем бы сейчас ни занимался. Читал, повторял несколько раз по слогам, потом слушал, как повторяет за ним Ян. Буквы Ян знал, теперь нужно было ещё научиться правильно складывать их в слова.

- Тосек, слушай!

Ицхак тоже пользовался таким поводом, чтобы оставить чтение по истории - всё равно никак не мог разобраться в родословии этих бесчисленных князей и причинах их распрей. Уж лучше послушать сказки, которые где-то раздобыла Лилия Богумиловна, сказав, что для начала-то надо бы что-то попроще. Пусть и очень медленно, по слогам. Но всё равно гораздо интересней, чем бесконечный передел торговых путей и бесконечные стычки с соседями, про которых Ицхак не очень мог понять, где они жили и кто живёт на этой территории сейчас, то есть, кто от них произошёл.

- Ничего, хорошо у тебя получается.

В общем, боялась Софья Сигизмундовна зря - несмотря на разницу в возрасте, вписался Ясь в компанию вполне отлично. Ицхак был таким человеком, что мог не очень радеть о собственных успехах, зато любил наблюдать успехи других, это наполняло его странной гордостью. Отношение Леви и Миреле, людей почти взрослых, но ещё сохраняющих живую связь с детством, было сложнее, но тоже позитивным. Алексей уже знал - никто специально ему этого не открывал, это было из тех моментов, которые являются как-то сами собой - что Леви и Миреле любят друг друга, это открытие его вовсе и не удивило, не более, чем то, что трава зелёная, а воздухом можно дышать. И дело, думается, было не в том, что не очень-то у них был выбор, что это было как-то ожидаемо и предсказуемо, а это был тот случай, когда схожесть, родственность действительно притягивали. Одна национальность, общая болезнь, схожие увлечения. Алексей неизбежно наблюдал за этой драмой с сопереживанием и вполне ясным ему чувством к приоткрывающимся темам взрослой жизни, которая и прежде была, конечно, где-то по соседству с ним, но была безнадёжно далека - он слышал иногда, как родители обсуждали кандидатуры возможных женихов для дочерей, обсуждали, правда, очень предположительно, как планы на будущее столь далёкое, что оно и не обязано сбываться. Он слышал, бывало, о том, что кто-либо женился, или у кого-либо появилось дитя, но это и вовсе было где-то хоть и рядом, но словно за стеной, в их семье, кажется, в ближайшее время всё должно было оставаться неизменным, он, сёстры, родители, незыблемая константа, на которой держится мир. Он слышал, конечно, иной раз, и как сёстры шушукаются между собой, обсуждая каких-то молодых людей - ему вслух они этого не открывали, только Маша, самая простодушная из всех, могла при нём сказать что-то такое громко. О невесте для него родители не заговаривали, кажется, вообще ни разу, не то что при нём, а никто не сообщал ему никогда о том, чтоб подобный разговор имел место. Это было не странно, если подумать - он и сам не мог бы представить себя взрослым, как папа, и так же окружённым семьёй. Хотя иногда пытался себе представить, что родители однажды - когда он сам с удивлением обнаружит, что ему, допустим, двадцать лет или даже уже двадцать пять - цифра страшная, подавляющая серьёзностью, но ведь половину из требуемого пути он уже как-то прошёл - приведут к нему молодую девушку, красивую, с приятным голосом, с тонкими руками и прихотливыми завитками волос, и скажут, что это теперь его жена. Он будет, вероятно, и тогда больше времени проводить в своей постели, она будет поправлять ему подушки, читать ему вслух, приносить ему чай или лекарство, а когда он будет в сносном здравии - они вдвоём будут прогуливаться по саду, или выезжать куда-нибудь на автомобиле… Если подумать, сперва непонятно, зачем для этого нужна специальная девушка, если у него есть четыре сестры. Но нет, это другое, сёстры не должны быть всё время подле него, у них должна быть своя жизнь, свои мужья. А жена - другое дело, это её задача… Тут, правда, Алексей понимал, что будет чувствовать всегда слишком большую неловкость за то, что этой девушке достанется такой неудобный, доставляющий много хлопот и беспокойства муж. Понятно, что жена обещает быть с мужем в здравии и болезни и всегда ему помогать, но ведь обычно болезни не бывает настолько больше, чем здравия. Тем более если у них однажды появится дитя. И уж особенно если это дитя тоже будет больным, как и он. Нет, это было бы слишком большое несчастье для бедной девушки, так пусть уж лучше родители никогда к нему никого не приведут, он и так, как есть сейчас, как-нибудь проживёт свою жизнь. Хотя ведь может и такое быть, чтоб у супругов дети не появлялись, они ведь не непременно появляются тогда, когда женщина и мужчина становятся мужем и женой, ему случалось слышать, что кому-то Господь так всё и не посылает детей, например, вот тёте Элле с дядей Сергеем. Может быть, можно б было упросить Господа, чтобы деток он им не посылал? Пусть бы послал кому-то, кому нужнее, немало семей молятся о детях. Но ведь и тогда эта девушка была бы несчастна, плохо не иметь детей… Только больных детей иметь ещё хуже. Потому он очень скоро предпочёл не думать об этом лучше, тем более когда стал понимать, что жить ему едва ли осталось долго, а значит, вовсе и не обязательно давать ему жену. Пожалуй, пока он жив, пусть всё и правда останется так.