Страница 4 из 16
– Чувак, ты то ли яйца ко мне катишь? Ты не забыл, что я несовершеннолетняя?
Он смутился.
– Вовсе нет. Просто… Я считаю, у нас много общего.
– Да? И что? Ну, помимо отцов-полицейских и, пожалуй, проведённого вместе детства?
– Ну не знаю… спорт… Хотя, конечно, я не настолько упорный задрот, как ты… Техника? Книги?
– Это которые? Фантастика про зомби-апокалипсис или очерки о психологии серийных убийц?
Оба уже смеялись.
– Хотя, пожалуй, в этом есть правда, - она улыбнулась почти нежно, - ты единственный, кто меня в этом понимает.
– Ага, и поэтому твой отец считает, что я на тебя дурно влияю.
– Ну, я имела в виду, что на нас обоих смотрят как… Как на фриков, если в общем. И поэтому задают каверзные, как они сами считают, вопросы типа приглашения на такую дебильную вечеринку, потому что всем интересна наша реакция… Потому что они смотрят на нас и видят наше прошлое, после которого мы, конечно, живём иначе и мыслим иначе. Что поделаешь, и у тебя, и у меня в детстве произошла одна судьбоносная встреча… После которой 14 февраля стало для нас действительно особой датой…
Они помолчали. Ему было так хорошо, так спокойно и гармонично. Как всегда, когда с ней, именно с ней они касались этих тем.
– Знаешь, я часто думаю, почему…
– Что – почему? Почему он убил твою мать?
– Нет. Почему он пощадил меня.
Ной пожал плечами.
– Не поднялась рука на ребёнка. Он ведь и меня не убил.
– Да. Он никогда не убивал детей. Юношей, девушек – но не детей. В доме Харди выжил пятилетний ребёнок – он просто ударил его по голове и запер в кладовке. Сотрясение мозга – это всё-таки лучше, чем умереть так… Но тут другое. Ты же понимаешь. Одно дело не убивать уже готового, так сказать, ребёнка… Чего проще было дать мне умереть вместе с матерью, раз уж он пришёл и убил её и бабушку. Но он… Он вскрыл её тело, вытащил меня, вымыл, сделал всё, что надо… даже молочком из бутылочки покормил! Сначала проломил моей матери голову, а потом сделал ей кесарево кухонным ножом! Какой нормальный убийца так делает?
– Том Ханнигер и не был нормальным.
– Это, конечно, верно… От такого зрелища, наверное, рехнуться можно было – весь дом в крови, два трупа – и заботливо уложенный в люльку младенец… А я и правда теперь живу и думаю о том, что ведь мои младенческие глаза видели его. Не просто видели… Это было первое, что я увидела в жизни. Не человеческое лицо. Его маску. Я мать живой не видела, а его – видела. Я рук матери не знаю, а его – знаю. Вот и логично, наверное, как на меня должны смотреть окружающие? Что думать о содержимом моей головы? Я, конечно, этого всего не помню… Но подсознание-то, говорят, всё фиксирует… Вот и что зафиксировало моё?
– Разрыв шаблона.
– Ну если грубо выражаться – то да. Я теперь обречена всю жизнь думать об этом. Жить, учиться, гулять, болтать с друзьями, бегать, читать – и между всем этим так или иначе постоянно возвращаться к этой мысли. Что я жива, практически, благодаря ему. Его произволом. Если бы отец чуть меньше меня любил – он бы прибил меня, наверное, когда я выпросила у него это досье, и читала и читала его, пока, кажется, наизусть не выучила… Я не успокоюсь, пока не пойму. Нет, не почему он убил мать. Нет, не почему он спас меня. Его всего, до конца.
========== 4 февраля ==========
– Отлично, - Мартин прошёл вглубь кабинета и хлопнул папкой о столешницу, - десять утра, а у нас уже три угона (с одним уже разобрались, правда), два ограбления, пьяная потасовка в баре и явка с повинной по бытовому убийству. Зашибись денёк начался.
Аксель разлепил веки.
– И что во всём этом не так? Так и живём теперь, это когда мы были молоды и наивны, надеялись, что на работе будем штаны протирать… Что там вчерашние хлопчики? Подумали над своим поведением?
– На тебя кофе сделать? Не, сидят, молчат, надеются, что отпустим… По правде, у нас в самом деле на них ничего нет, так, косвенные улики, чтоб их…
В кабинете, как всегда, было захламлено и душно, в окно сонно билась муха. Мартин повернулся к своему столу, рассеянно похлопал ящиками, забыв, что искал, потом вернулся к кофейному аппарату.
– Чтоб их, это верно… Ну, надеюсь, хоть вожделенная облава даст какой-то улов…
– Что там у нас, новые ориентировки? О господи, ну и рожи… Хотя грешным делом, нынче на некоторых наших улицах они имеют шанс затеряться…
Аксель бросил взгляд на стол Мартина.
Её портрет всё так же возвышается среди горы бумаг и стаканов с ручками и карандашами, златокудрая розовощёкая красавица улыбается с него как живая, портрет за годы не поблёк, не потерял красок. Вот ещё один человек с поломанной судьбой… Пожалуй, самой несправедливо поломанной судьбой в этом городе. Они были так счастливы – на зависть всем, и так недолго. Если бы не дочка – едва ли, пожалуй, он бы оправился… Первые дни он просто сидел здесь, в участке, за этим столом, сжимал этот портрет, смотрел на него, не отрываясь – и молчал.
Он так больше и не женился снова, и не удивительно – Сесилия была сумасшедшей любовью всей его жизни, такое не забывают, таким не находят замену. Он просто с головой ушёл в работу, дневал и ночевал в участке – кроме работы и дочери у него ведь больше ничего не осталось. Только малышка и заставляла его хоть иногда выходить из этих стен, заставляла иногда улыбаться… Он назвал её Сесилией, в честь матери. Другого имени они и не подобрали – ждали мальчика, вроде бы и УЗИ показывало сыночка, да вот, ошиблись… Почти всё детство крошка Сисси провела в доме Палмеров – Сара нянчила её младенцем, клала в одну колыбельку с Кристиной, вернее, чаще клала в колыбельку вместо Кристины, потому что Кристина больше времени проводила в палате кардиологии, чем в собственном доме, Ной возился с нею, когда она подросла. Это было удивительно – видеть, как две головы, одна белокурая, другая со смоляно-чёрными косичками склоняются над одной книжкой или головоломкой, как маленькая чёрная ладошка вползает в большую белую. И немного обидно – с родной сестрой Ной времени практически не проводил… Впрочем, это не слишком и удивительно – Кристине, с её слабым сердцем, бесконечными таблетками по часам и регулярными госпитализациями было не до игр и развлечений. Можно сказать, Сисси заменила Ною сестру, которая у него то ли была, то ли нет.
Сисси и правда росла необычным ребёнком – не по годам серьёзная, обществу девочек-сверстниц она предпочитала общество Ноя, детским мультикам – взрослые книжки, а нарядам и украшениям – спорт. Она была чемпионом школы по бегу, метала ножи, плавала, ходила в тир. И никто не сомневался – вырастет, пойдёт, как отец, работать в полицию.
– Мальчишка она у тебя, - смеялись коллеги, - надо было как планировали, так и назвать, не нарушать планов. Ох, и повезёт её будущему мужу… Что скажешь, Аксель? Повезёт Ною?
– Да идите вы, она ему как младшая сестра!
– Но-но, знаем мы, что из детской дружбы получается…
Сисси-младшая ничем, конечно, не походила на Сисси-старшую. Мать была белой, голубоглазой блондинкой с роскошной грудью, первой красавицей класса. Дочь, по всем законам биологии – мулаткой. Светлее отца, с почти прямыми волосами, с тонкими чертами лица. И глаза – зелёные. Чарующие, ещё более непроницаемые, чем карие глаза отца. Спокойная, выдержанная. Умная. И пожалуй, логично, что она так рано захотела узнать… всё. Всё, что можно, о тех событиях, да и как было скрыть от неё – в маленьком городе, где не ты, так соседи по доброте душевной расскажут? И что толку говорить, мол, ребёнку не понять… Никому не понять. Какого чёрта, за что. Её-то за что. Кто-кто, а Сесилия, дочь учителей, с проклятыми шахтами не была связана никак. Да и мать Мартина, старая Джейн, всю жизнь проработавшая в городской библиотеке. Быть может, убийца надеялся застать Мартина дома? Маловероятно, к тому времени он отсутствовал уже три дня. Время от времени Аксель перелистывал проклятое досье, словно надеялся найти в нём ответ. Хотя начёрта он уже нужен, этот ответ… Никого не вернёт, ничего не изменит. Когда Акселю казалось, что жизнь была к нему как-то уж слишком несправедлива и безжалостна, он вспоминал про Марти, и всё проходило.