Страница 169 из 183
— Хорошо об этом говорить тому, кому не нужно делать такого выбора, верно? Твоё личное было с тобой и не собиралось выступать против твоего дела. Именно поэтому, Элайя, люди боятся фанатиков, истребляющих зло, как делал это ты. Потому что однажды их удар может обрушиться на невиновного. Власть отнимать жизни вот так легко, одним движением руки — меняет сознание. Ты начинаешь воспринимать людей именно так — их жизни принадлежат тебе. Ты можешь сделать с ними всё, что захочешь… и так легко сломать человека, как куклу.
Она надеялась на их понимание? В самом деле, надеялась? Или просто считала, что бежать глупо — от тех-то, кто настиг и расправился уже со столькими… Или даже согласна была принести саму себя в жертву ради того, чтоб он жил? Почему, почему его совершенно не интересовал этот вопрос в тот момент, когда он сжигал её сознание?
— Ты убил её — но это не уняло твою боль, не насытило твой гнев. И когда ты вновь столкнулся с предательством — с тем, что выбрали не тебя, ты снова не смог сдержать ярость.
Он наконец нашёл в себе силы посмотреть на призрака. Тень человека, который, он знал — знал так же, как знал всё то, что не мог помнить — был так важен для него в далёком прошлом. Это прошлое чувствовалось, виднелось, как свечение лавы сквозь сеть трещин в земной коре. Эти трещины стянуты нитями боли, смертного ужаса и отчаянья, и они в секунде от того, чтоб оборваться. Навеки в этой секунде. Хрупкая ваза в момент соприкосновения с твердью, последний момент своего существования.
— Да, верно, — кивнула старая фриди, — и редкий человек, столкнувшись с настоящей болью, с настоящим ужасом — устоит, не сломается. Она сломалась. Ты тоже.
Нет, прежнюю Эстер ему не увидеть — её нет, она сама уничтожила себя прежнюю в тот момент, когда поддалась слабости, страху за свою жизнь. Легко сломать человека, но ещё легче человеку сломаться самому.
— Я?! Мы с Лораном, когда эти отморозки решили развлечься, столкнув нас друг с другом, не доставили им такого удовольствия… Вы оправдываете её? Оправдываете их обеих?
Такой мошеннический, шпионский талант, как у Нары, в галактике появляется раз в столетие, но и у неё были слабости. И это не любовь к драгоценностям и изысканному вину. Это ещё одно именно центаврианское качество — она могла доводить до разорения и самоубийства любых других знатных центавриан, она сама уже очень давно не была на Приме и не планировала в ближайшее время её посещать, но она обожала своего императора. На что, в самом деле, она надеялась? На то, что их пренебрежение жизнью какого-то там Солнца Республики — оно ведь может работать в обе стороны, их не обеспокоила бы его смерть — почему должно беспокоить его спасение? «Она была случайным человеком у нас, — говорила Аврора, — без настоящей преданности нашим целям». И самой от этих слов совсем не легче становилось — разве не она должна была распознать это раньше, разница в возрасте и характере не мешала им быть своеобразными, но подругами. Но в том и дело, что если уж быть честными — Нара могла позволить себе не быть с ними, у неё бы и без них всё в жизни хорошо сложилось. Ей просто хотелось поучаствовать в чём-то значительном, без шуток — бороться со злом, спасти мир. Мир спасла, себя — нет…
Нет, ему не становилось легче от того, что говорила Аврора, что говорил он сам себе. Потому что какой-то другой он внутри говорил — она тоже имела право защитить то, что ей дорого, если вы не стали это защищать, ну так она сама. Она тоже могла решить — как-то уж эти ребята, не зелёные новички, могли сами спасти свои шкуры… Её можно было понять, но Эстер — разве можно?
— Не моё дело кого-то оправдывать, не моё дело кого-то осуждать. Моё дело лечить израненную душу, возвращать её к свету, к цельности. Прости ей то, что она сделала, она уже никак не может этого изменить, и груз этот её душе нести дальше. Ты говоришь, нет смысла прощать того, кто мёртв — но куда меньше смысла ненавидеть того, кто мёртв. Тем более при понимании — а ты понимаешь — что эта ненависть уничтожает тебя самого, что этот взрыв продолжает и тебя разрывать на куски. Ей тяжелее, чем тебе — ты жив, ты можешь освободиться от этого груза, пробудить всё самое светлое, самое спасительное в себе — а в тебе это есть, знаю, что есть. Ты сильный мальчик, Элайя, ты можешь и признать то, что сделал, и простить себе это, и жить дальше. Открой в себе эту силу, она всегда рядом, всегда с тобой, где боль, там и вера, где отчаянье, там и надежда. Это не та сила, которая разрушает, подчиняет, повергает в трепет, но которая остаётся только силой, столь же слепой, как нож или ружьё. Эта сила — вот в ней истина. Если её будешь видеть — и исправишь, и не ошибёшься, и приумножишь…
Что ж, понять — это ведь не значит решить, что она кругом права. Были ли у неё вообще варианты быть правой и при том живой? Он может только презирать её за слабость — он, со своей силой не сумевший спасти их обоих… Разве мало он видел сломавшихся? Лоран, Аврора, и каждый из их воинов — каждый в чём-то сломался, угождая монстрам, делая противное сердцу, или просто утратив надежду и хуля бога, оставившего в этом зловонном мраке на погибель, и мстил за этот слом, иногда даже получая облегчение. Она же даже такой возможности не получила, всё, что она ещё может получить — это его сожаление о том, что она вообще оказалась там, где не должна была оказаться, о том, что света веры в её душе оказалось недостаточно… «Могло ли быть так, что ты шла бы со мной рядом, как моя соратница? Ты не была воином… но разве все они были? Или же ты узнала бы муки куда более страшные, презрение к себе куда более жгучее… как у меня».
Но ведь она любила его, она была ему близкой — а значит, и она была одной из тех, кто сделал его тем, кто он есть, кто помог ему выжить — для чего? Только для ненависти, тоски, бегства от себя? Элайя запрокинул назад голову, закрыв глаза. Где-то внутри ярче разгоралось светлое, манящее пламя — такое знакомое, ручное, ласковое, как дом, покой, безопасность. Ведь они были, были эти минуты, среди приступов, боли, страха. Был огонь, прогоняющий тьму, огонь, ведущий его, заблудившегося, потерявшегося, обратно к тому, что дорого… Рука фриди гладила его по волосам, её пальчики словно вычерчивали какие-то странные символы на его голове. И этот тёплый свет окутывал фигуру призрака, и таяли чёрные нити, таяла оболочка смертной тоски, и опадал свинцовыми каплями этот груз…
И он почувствовал, как что-то внутри него соединяется, что-то, разорванное насильно, восстанавливает свою целостность. Свет разорвал тьму, разорвал стену мрака в сознании — так открывает глаза слепой человек после сложной операции по возвращению зрения, так открываются двери во вселенную, показывая, что предела нет, так умирают и возрождаются снова и снова среди бесконечных звёзд сверхновые. Его любили — он мог забыть имена и лица, но мог ли забыть саму эту любовь? Тогда, когда он был жалким куском жизни, каждый миг внушающим тревогу, тогда, когда спускающийся мрак вырывал его из круга их любви и заботы, бросая в пустоту безверия, беспамятства. Любили и верили, что будущее у него есть, что всё не зря. И так же несомненно — он любил тоже. Не отчаянье, не безысходность привели его сюда, а стремление вновь обрести эту любовь.
— Что это? — потерянным голосом проговорил Элайя.
Мисси смотрела на него с тёплой улыбкой, тоже поднялась со стула, тяжело опираясь на посох.
— Ничего такого, что бы от меня было, всё от тебя самого. Всё, что нужно бывает иной раз — это самому человеку словно бы его самого в зеркале показать. В жизни человек, бывает, в зеркало по сотне раз на дню смотрится, а внутри — никогда, словно точно знает, что самого страшного монстра там увидит. Тут судят да рядят, каково твоему Проводнику будет, кому ж такое по силам… А я так думаю — везучий тот, кому такое дело выпадет. Потому что тебе — тебе по силам выбраться. Тебе всё по силам. Будь счастлив, мальчик, это для меня важно. Пойду я, утомилась я очень. А тебя там твои спутники ждут, успокой их уже, что мы друг друга не съели…