Страница 42 из 320
Почувствовав, что ему некого больше крепко обнимать, он сделал рассеянное движение рукой, и я, давясь смехом, подсунула ему подушку. Он не понял моей уловки и с готовностью схватил ее, подминая под себя. Я, пытаясь не рассмеяться вслух, быстро натянула шорты, набросила его футболку, и выбежала из комнаты.
Жизнь была так прекрасна, что хотелось плакать.
Есть что-то символическое в том, чтобы носить одежду любимого человека на голое тело, будто бы подкрепляя статус принадлежности ему, и его запах навсегда ложится на твою кожу несмываемым знаком. Именно этого я и хотела - посильнее пропитаться им, ощущать его, тем более, после вчерашнего садистски-холодного душа перед сном (подогретая вода по всем законам подлости, конечно же, закончилась) я чувствовала себя слишком стерильной. Мне хотелось дышать и пахнуть только Марком. Всегда.
Ощущая сильнейший прилив энергии, я решила направить ее в хозяйственное русло. Громко напевая, я развесила на веревках в прачечной все мокрые полотенца и полила все зеленые растения в летнем саду. Апофеозом моей домовитости должен был стать собственноручно приготовленный завтрак.
Все в это утро у меня получалось. Автоматически щелкнув выключателем на плите, я с удивлением обнаружила, что появилось электричество. Вскоре нашу большую и светлую кухню наполнили звуки радио, масла, шипящего на сковородке, и сводящий с ума аромат свежего кофе.
Внезапно к этой какофонии присоединился еще один звук: скрежет открываемой двери, грохот чемоданов и басовито-слащавый голос Виктора Игоревича, разнесшийся по всему первому этажу:
- Сын! Мы дома!
Я даже подпрыгнула на месте. Вот так ожидаемая неожиданность! Я, конечно, знала, что глава семейства вместе с женой возвращается сегодня, но не думала, что так рано. На часах было всего лишь девять утра.
Оставалось порадоваться, что от волнения мне хватило так мало времени, чтобы выспаться и чувствовать себя бодрой. Уснули мы с Марком уже под утро, и было бы непростительной оплошностью допустить, чтобы его отец или мать застали нас вместе, в одной постели.
Я замерла возле плиты в полном смятении. Мне казалось, при первом же взгляде на меня, они обо всем догадаются. Просто прочитают мое счастье на лице или в глазах, как в открытой книге.
Я ошибалась. Наша встреча вышла в наивысшей степени будничной. Виктор Игоревич, как ни в чем ни бывало, влетел в кухню и радостно облобызал меня в обе щеки со словами:
- Алёшка! Хозяечка моя! Что тут у нас, жаркое? Спасибо, солнце, я знал, что ты подготовишься к нашему приезду! А где лоботряс? Спит наверху? - и лишь спустя пару секунд осекся, слегка отрезвленный моим недобрым взглядом, а также двусмысленным покашливанием жены, стоящей позади него в дверном проходе.
- Ой. Подожди. А ты как здесь оказалась?
- Автостопом приехала. А что? Разве так не было задумано?
Дальше не меня посыпался целый шквал картинного раскаяния, подкрепленного виновато-мальчишескими улыбками, пожатиями плеч, жестами, имитирующими выдирание волос из головы (по факту свою шевелюру Виктор Игоревич тщательно берег) и фразами "Ну виноват, виноват! Ну, прости дурака, замотался!"
Ничего другого я не ожидала. Это же Виктор Игоревич! Не считая безответственность пороком, он и к последствиям ее относился легкомысленно. Жизнь не раз доказала ему, что нет такой проблемы, которую нельзя было растопить обаянием, а если первое не сработает, то всегда можно надавить на человека, обвинив во всем его. По части манипулирования фактами Казарин-старший был большой мастак.
Поэтому, я предпочла не допытываться, о чем он думал в момент моего телефонного звонка, как мог перепутать даты и как, вообще, собирался ситуацию исправлять, окажись я менее решительной и находчивой. Искал бы он меня или, повздыхав для виду, быстренько обзавелся другой сироткой для реализации показательного человеколюбия?
Да меня и не волновал ответ на этот вопрос. Я знала точно, что единственно важный в жизни человек меня бы, во-первых, не потерял. А если бы такое случилось - то хоть из-под земли достал бы, разрыв ее голыми руками. А на его отца мне было плевать. Равно как и Виктору Игоревичу на всех остальных, кроме себя.
Поэтому, уже спустя пятнадцать минут мы сидели за столом и, мирно улыбаясь, пили горячий кофе, пока еще одна порция варилась на плите - в том, что Марк скоро проснется, я не сомневалась. Валентина Михайловна интриговала меня описанием подарков, которые привезла мне, а Виктор Игоревич требовал подробной информации насчет того, как я, по его словам, "всех уделала" в лагере.
Атмосфера была самая, что ни на есть, идиллическая. Родителей Марка не смущали ни мои распухшие от поцелуев губы, ни странные следы на моей шее, ни, собственно, то, что я сижу перед ними в одежде их сына.
В тот момент я впервые поняла, насколько наивными и слепыми могут быть взрослые в своей иллюзии полного контроля над жизнью. Предпочитая не замечать очевидного, они пребывали в сладчайшем из заблуждений: ничего нежелательного и незапланированного не могло случиться по одной только причине - им бы этого не хотелось.
Даже более чем громкое и нетрадиционное появление их сына не возбудило в чете Казариных ни малейшего подозрения.
Марк влетел в кухню, подобно урагану. Наткнувшись в пороге на стул (чего с ним отродясь не бывало), он так тепло и сердечно поприветствовал отца, и даже - о ужас - покружил в объятиях свою мать, что я зажмурилась от страха. Вот сейчас. Сейчас они точно обо всем догадаются.