Страница 3 из 154
Старик дал псу имя Барат[i], и тот не возражал. Если бы еще неделю назад кто-то сказал Ласло, что собака может возражать, он бы только рассмеялся. А теперь совершенно серьезно советовался с псом и рассказывал ему о своей горестной жизни.
Барат стал защитником и помощником бродяги. Если рядом был лес, пес охотился и нередко приносил пойманного зайца или белку. Ласло, поначалу отнесшийся к удивительной собаке с настороженностью и даже страхом, быстро оттаял и всей душой привязался к другу. Он уже не страшился голодной смерти, потому что знал, что умница-пес в состоянии раздобыть пищу для них обоих.
— Знаешь, Барат, — как-то раз сказал Ласло, устроившись на ночь в овраге, — есть у меня тайная мечта.
Пес с интересом взглянул на него и вильнул хвостом.
— Тебе, так и быть, по секрету скажу... Ты ж меня не выдашь? Хочется мне иметь домишко, пусть маленький, лишь бы свой. Что смотришь? Чай, думаешь, помешался старикан? Не понимает, что ему и собачью конуру купить не на что? Понимаю, братец. Но знал бы ты, как мне надоело бродяжничать!
Барат замер, точно к чему-то прислушиваясь, а потом вдруг встал на задние лапы, передние сложил перед собой, поднял морду и тихо, жалобно завыл.
— Эй, ты чего, а?
Но пес, не обращая на старика внимания, принялся вертеться на задних лапах, по-прежнему тихонько поскуливая.
— Погодь, ты хочешь сказать... что можешь плясать и петь на ярмарках? — наконец сообразил Ласло.
Пес остановился и кивнул.
— Слушай, а это дельная мысль. Ай да псина, ай да молодец! Ты немного потанцуешь, мы соберем денег, купим дудочку, и я смогу тебе играть. Не думай, я умею.
Барат посмотрел на него и радостно гавкнул.
Теперь они шли от города к городу, от деревни к деревне и давали на площадях незамысловатые представления.
— Оп-оп-оп-ла-ла-ла, — полукричал-полупел Ласло, а пес плясал, выл, а потом со старой шапкой в зубах обходил зрителей. Народ дивился ученой собачке и охотно бросал в шапку монеты.
Каждый вечер перед сном старик тщательно пересчитывал собранную мелочь и докладывал Барату, сколько они уже накопили.
— Смотри-ка, больше десяти пфеннигов.
— Три — целых три! — крейцера! Или нет? Ох, я считать-то почти разучился. Чего ты? Удивляешься, мол, бывший мельник-то должен уметь? Дык считал-то я на палочках. Да и времени-то сколько прошло. Ох-хохо, побродяжничаешь столько годков и как звать-то тебя забудешь.
Ласло, как и обещал, купил дудку, и теперь вместо его сомнительных подпевок собака танцевала под веселую мелодию. Старик был счастлив: нужда и голод остались позади, и впервые за много лет у него появилась надежда и в самом деле скопить на маленький домик. Безмерная благодарность к чудо-псу заполоняла сердце, постепенно превращаясь в искреннюю любовь.
Они миновали Мункач[ii], Унгвар[iii] и теперь шли по дороге, вьющейся среди полей, которые окружали город Кашшу[iv]. Ласло жмурился от яркого солнца и лениво поглядывал на колосящуюся рожь. Как хорошо! Вон там, вдали, виднеются ровные ряды капусты, но бежать к ней совершенно не хочется. Он не голоден! С этой чудесной животинкой жизнь и в самом деле налаживается. И даже ставшее почти привычным жжение в груди теперь появляется реже.
Посмотрев на носящихся в воздухе ласточек, старик спросил:
— Слушай, Барат, а ты только по-венгерски понимаешь?
Пес покачал головой.
— Батюшки, еще какие-то языки знаешь? Чешский? Словацкий? Польский?
Короткий кивок.
— Ух ты, по-польски можешь? А еще?
Внезапно Барат остановился и принялся водить когтистой лапой в пыли дороги. Ласло с недоумением смотрел на палочки и кружочки, появляющиеся у его ног.
— Это что же, буквы?
Пес снова кивнул, а старик в полном обалдении уставился на него.
— Что, и писать умеешь?!
— Гав!
— Ничего себе! Господи Боже, да как же это может быть?
Барат начал было снова выводить что-то в пыли, но Ласло безнадежно махнул рукой.
— Не трудись, друг, читать-то я не умею.